Читать книгу Сто рассказов о детстве и юности. Роман-взросление - Вера Эвери - Страница 4

К собакам я равнодушна. Нет, умиляюсь конечно у-тю-тюсеньким щеночкам и благоговейно дрожу коленками перед громадными псами… но… сердце – ах! – «собачий вальс» не барабанит.

Правда, были в моем детстве две собаки, оставившие шрамы… нет, не на попе. В памяти. Причем одну из них я даже не видела никогда.

Эльвира

Ту, невидимую, дедушка называл кусачим именем Эльвира; мне слышалось: Иливира, и в этом сочетании извилистого «и» и рычащего «р» таилось роковое коварство и визгливая страсть – Иливиррра…

Кусьба из под забора была главным ее занятием и священной обязанностью сторожихи.

Жила эта ужасная Эльвира у наших соседей, за желтым забором, надежным, как крепостная стена. Верхний край его скрывался в яблоневых ветках, высоко над моей русой макушкой. И ни днем, ни ночью нельзя было миновать этот бастион без того, чтоб не быть облаянным – с той стороны забора металось зло. Вслед прохожим неслись угРРРозы и отборная собачья ругань – Эльвира с утра до ночи захлебывалась остервенелым брехом.

Иногда в щели между досками высовывался блестящий черный нос, вынюхивавший врагов. А как-то раз через открытую калитку я разглядела слюнявую розовую пасть, точно капкан, усаженную желтыми остриями клыков.

Мимо соседского забора я пробегала с опаской, и не по тротуару, а по дальней стежке, прячась под пыльными ветками лип: может так она меня не учует… Дед, видя мой страх, только посмеивался:

– Эльвира! Куси ее за пятку!

Но пятки мои мелькали с такой прытью, что Эльвира успевала только зубами щелкать.

Однажды она пропала. Деда сказал, что кто-то из соседских гостей забыл запереть калитку и… зло вырвалось на свободу. Вскоре по городку поползли слухи о разодранных в клочья бродячих кошках, и о дядьке, покусанном в темном переулке большущей черной собакой.

Целую неделю я боялась высунуть нос за калитку, а бабушка выходила на улицу, вооружившись толстой палкой. Но Эльвира недолго наводила ужас на округу. Как-то утром ее нашли мертвой возле того желтого забора, который она ревностно охраняла при жизни. Оказалось: обыкновенная дворняжка, и вовсе не черная, а темно-серая с рыжими подпалинами.

Соседка долго горевала:

– Хорошая собачка была, деток любила…

Тогда-то я и узнала, что Эльвиру на самом деле звали Бобиком.

Шарик

Шарик был всегда. Он явился на свет вместе со мной и, следовательно, существовал со дня сотворения мира.

В семейном предании говорится, что Шарика принесла тетя Мотя. (Мотя? Странно… Ни Матрен, ни тем паче Матильд в нашей округе отродясь не было.) Ну вот, принесла она его:

– Хотите собачку? – и показала деду нечто размером с детский мячик, бело-рыжее с глазками.

Ну и как его звать эдакого? Так и назвали.

– Вы ж его не обижайте, – лебезила тетя Мотя. – Ну смотрите, какой милый – он у нас апельсины из рюмочки кушает…

Оставим в стороне философский вопрос о происхождении апельсинов в заштатном райцентре летом 71-го года… В предании сказано, что Шарик кушал апельсины. Из рюмочки. Точка.

– Чего?! – обалдел дед. – Это он на апельсинах так разжирел?! – и посадил Шарика сперва на собачью диету, а там и на цепь.

И стал он нормальным дворовым псом. Со временем младенческая пухлость с него сошла, и круглым у Шарика остался только хвост – калачиком, колечком, баранкой…

Службу свою он нес исправно. И не его вина, что за весь собачий век ему не довелось порвать штаны ни одному вору. Никто и не думал покушаться на наши грядки, березовые дрова и дедовы портки, развешанные во дворе для просушки. Так что Шарикова должность была сродни парадному караулу у стен Букингемского дворца – так… для красоты и порядка! Ему часто доставались кости и редко – ласка. Сторож все-таки.

Гонять с нами по двору Шарик не мог – цепь мешала. Зато он участвовал в наших играх – мы поручали ему самые простые роли, не требовавшие особых талантов – роль папы, или какой-нибудь другой бессловесной мебели. Он отлично справлялся.

У Шарика был только один недостаток – он боялся грозы. Вылезал из будки и стоял возле забора: жалкий, мокрый, несчастный. Над головой его разверзались хляби небесные, метались громы и молнии – он стоял часами, как наказанный.

«Шарик, миленький, – мысленно молила я, глядя на него из окна, – ну иди же в будку! Что ты там мокнешь, дурак!» Пес поднимал смешную, похожую на стоптанный башмак морду, и смотрел на меня влажными глазами. Мне казалось, Шарик плачет.

Я не знаю, когда он умер. Поэтому для меня Шарик всегда там – лежит на траве возле будки, положив рыжую голову на белые лапы, и смотрит на мелькающие в солнечном свете бирюзовые спинки стрекоз.