Читать книгу Счастье в ладошке… Роман - Верона Шумилова - Страница 8

Машинно-строительный завод гудел людскими голосами. Их было множество: мужские, женские, совсем юные, голоса движков, моторов – всё смешалось в пестрой разноголосице.

Конструкторский отдел, куда взяли Горина, насчитывал всего шесть человек. Начальником отдела был тот самый Сашка Громов, о котором ему писала мать и который действительно в этом году должен был уже защитить кандидатскую диссертацию. Он же был и самым старым по возрасту. Остальные же были ровесники Горина и даже помоложе него.

Горин пришел на работу чуть раньше назначенного времени. Огляделся вокруг, присмотрелся. Ничего! Понравилось! Атмосфера почти та же, что и в студенческой группе.

Веселые и дружные ребята приняли его добродушно, и контрастных наблюдений у Горина коллектив не вызывал. Чем-то симпатичен был ему Юра Синицын, с коротко остриженной круглой головой и темно-карими блестящими глазами. По отдельным репликам и фразам понял, что здесь есть еще и седьмой человек – девушка-калькировщица, которая в это время была в декретном отпуске и должна была вот-вот родить. Говорили о ней так часто и так подробно, что у Горина даже возник её удивительно красивый образ, хотя речь велась о беременной женщине.

Отживал свои дни не очень-то теплый весенний месяц. Наступила пора облагораживать небольшой клочок земли возле заводоуправления. Накануне был объявлен воскресник. Задание было вполне конкретное: вскопать утоптанный заводчанами грунт, обновив клумбы, и посеять цветы. Чтобы сохранить для отдыха воскресенье, конструкторский отдел решил выполнить эту работу после трудового дня.

Приятно было после восьмичасового рабочего дня в маленькой комнатушке оказаться на улице под ласковым апрельским солнцем, размять мускулы и свое молодое, требующее движений тело. Копали, сгребали, толкались и шумели.

Вдруг почти у своего уха Горин услышал восторженный возглас:

– Наташка! Привет! Как дела? Куда топаешь?

Работа тут же остановилась. Все выпрямились, наперебой выкрикивая свои радостные приветствия, подняв лопаты и грабли над головой.

Горин увидел женщину. Она шла к ним по тротуару… Нет, не шла, а гордо выплывала откуда-то из неведомого края, как показалось ему, неся под просторным синим в белый горошек платьем свой большой округлый живот. Вздернутый маленький носик, поднятая головка в крупных светло-русых локонах, которые волнами сбегали по её прямой спине и в которых плескалось солнце, подсвечивая их изнутри и играя бликами в каждой волосинке.

Горин чуть не ахнул. Он понял, что это и есть та Наташка, о которой так много говорили ему коллеги. И он напрягся. Да, она была именно такой, какой и раньше вообразил для себя он, Горин, с молодым и горячим сердцем. Да, Наташка была та и не та: в ней было столько таинственной женственности, столько величия и юной красоты, что Горину казалось, будто это не обыкновенная живая да еще беременная женщина, а великая тайна природы, сотворившая такую чистую и редкую красоту.

Сияли, как начищенные золотники, все ребята, встречая Наташку: всем хотелось быть замеченным ею, всем хотелось, чтобы она, светясь белоснежной улыбкой, постояла бы рядом.

Необъяснимый мир! Необъяснимый восторг в груди Горина! Отчего всё это? Отчего?! Не с этой ли первой встречи? Не с этого ли горячего, как огонь, взгляда началась его, Горина, любовь?! Первая и последняя! Настоящая и непререкаемая! Глубокая до самых краев; всколыхни – и прольется неудержимым потоком, сметая на своем пути всё: и законы, и препоны и всякие препятствия, окажись они на пути.

Потом это чудо повторилось, когда они всем «кубриком» прибежали к ней домой поздравить с рождением сына. Прибежали без предупреждения, накупив подарков, а она, богиня, с распущенными золотисто-русыми волосами, с блестящими от материнского счастья серо-зелеными глазами, которые излучали столько счастья, что его бы хватило на сто юных мам, как раз, искупав малыша и завернув в большое махровое полотенце, кормила его грудью, упругой и бархатной, с целебным материнским молоком.

Настежь распахнулась дверь – и шесть улыбающихся ребячьих физиономий в нерешительности застыли на пороге, не зная, как им поступить? С одной стороны, коль открыли дверь – надо заходить; с другой – Наташка с оголенной юной грудью и младенцем на руках.

Она в естественном порыве дернулась, чтобы прикрыться, но малыш так властно держал сосок своей мамы крупными и сильными губами, что Наташа поняла: отныне она сама себе не принадлежит, а смутившая её обнаженная грудь на какое-то время уже не её собственность, а сынишки. И хотя почти физически она ощутила какой-то странный и цепкий взгляд незнакомого ей парня, осталась сидеть ровно, не двигаясь и не дергаясь, чтобы не потревожить малыша…

…Раскачиваясь и едва замедляя ход на некоторых остановках, поезд шел мимо подмосковных лесов, вспугивая их тишину то ярким светом горящих глазниц, выхватывая из ночной тьмы отдельные стайки кустов и деревьев, то монотонным стуком колес, то скрипом старых вагонов. Вадиму Сергеевичу казалось, что поезд на всех парах несёт его мимо прожитой жизни со всеми ее остановками, поворотами и глазами памяти выхватывает из тьмы забвения мелкое и значительное, доброе и злое, печальное и радостное, – всё, из чего состояла его жизнь, вполовину уже сгоревшая и не принесшая ему по его же, Горина, вине ни счастья, ни славы.