Читать книгу Девушка с веслом - Вероника Кунгурцева - Страница 6

– Мама, я к бабушке поеду… – сообщила Варька, немного придя в себя.

Она долго стояла у трельяжа, разделяя челку на пряди, как у Мета, и смазывая их гелем, а то на ветру разлетятся – и вся работа насмарку. Если бы еще волосы у нее были короткие; везет же Катьке! Тайком она подреза́ла волосы по всей длине по сантиметрику, чтоб было не так заметно, и все равно грива ореховых, цвета спелого фундука, волос болталась до середины спины. Ну зачем ей такие волосы – скажите пожалуйста! Столько с ними возни! Косы надоели, хвост тоже, распускать волосы летом – жарко; несколько раз Варька просила сделать стрижку, и всякий раз просьбы оканчивались ничем: в этом вопросе все родные, включая брата, были не на ее стороне. Ну, ничего – через три годочка ей исполнится четырнадцать, она получит паспорт, и тогда никто ее не остановит! Сугои![6]

– К бабушке?!

Анна все еще собиралась отправиться на море часика в четыре, чтоб не сгореть, одной ей идти вот как не хотелось; но Наталья работала, оставалась Варька…

– Ну да. Я же вчера тебе говорила… Бабушка звонила, я давно у них не была.

– Хорошо, иди, – убитым голосом отозвалась Анна: на сегодня хватит скандалов. Придется тащиться на море одной… Не сидеть же в отпуске дома! В прежние годы в июне Кулаков водил ее на фестивальные кинопросмотры, а тепе-ерь… Хоть бы Варьку разок сводил на хороший фильм – да где они нынче, хорошие-то фильмы, если уж мультики… Ой, не вспоминать, не вспоминать!

– Я с ночевкой, ладно?

– Да уж ладно, что по пробкам-то таскаться туда да сюда… И кепку, кепку обязательно надень!

– Хорошо!

– Да не забудь: завтра на практику!

Варя, пока мать не передумала, схватила сумку, где лежал диск с аниме, сунула ноги в шлепанцы – черная резиновая петля просунута между большим пальцем и вторым, который был длиннее первого (греческая ступня, говорил отец, а мать вздыхала: мол, будешь хозяйкой в доме – то есть безмужней или… разведенкой), – и поскорее выскочила за калитку.

– И обязательно позвони, как приедешь! – не-слось ей вслед.

– Да, да, – отозвалась девочка, втыкая наушники и отгораживаясь от реальности оглушительной музыкой. Чтоб ни одной мысли не давать ходу… Забыться…

Улица, заставленная частными домами с высокой оградой то из металлопрофиля, то из шлакоблоков, была пустынна; Варя вприпрыжку спустилась по длинной лестнице с обвалившимися ступеньками, пробежала по строительным мосткам, переброшенным через глубокую канаву, – весь Город из-за будущей Олимпиады превратился в одну большую стройку – и оказалась у вокзала. На верхушке узкой башни с редкими стрельчатыми окошками помещались часы: в солнечном круге рядом с мелкими цифрами крупно изображались знаки зодиака. Сейчас двухметровая стрелка указывала на козерога, полутораметровая – на стрельца: стрелец готовил покушение на козерога.

В бабушкину сторону пробок не было, а вот навстречу караваны машин стояли, продвигаясь гусиным шагом, страдальчески шурша по асфальту летними шинами. Хорошо тем, у кого в автомобиле стоял кондиционер; остальные пеклись и варились заживо. Варька, вынув наушники, высунулась в окошко; волосы хлопали на ветру сухопутным парусом, пронизанным солнцем; чернявый водитель сделал ей замечание – и она, смутившись, вернула остуженную голову в пышущее жаром нутро маршрутки.

Варька раздумывала о том, как испортился характер матери после ухода отца. При нем она держала себя в руках. Он был точно путы, надетые на нее. Раньше она никогда так не кричала, раньше она была веселой, часто шутила. Как им было хорошо всем вместе!.. Хай! Да и пока брат оставался с ними, все еще было не так плохо. Может быть, все дело в том, что от матери и Валерка ушел?! При Валерке мать расцвела: охранник был старше Сашки лет на пять всего. Но как он матерился! В их доме никогда прежде не бранились. Впрочем, матерился он только по пьяни. А потом случилась безобразная драка между Валеркой и Сашкой, когда мать сунулась между ними и ей тоже досталось. А потом Сашка сказал, что уйдет из дому, чтоб она выбирала… И мать выбрала Валерку. И Сашка ушел, а потом и Валерка тоже ушел. Хидои! Как тяжело жить!..

Во дворе у бабушки зеленым тестом лезла за отмеренные пределы арматурного круга ветвящаяся виноградная лоза, раскидывая на шесть сторон трилистники, вцепляясь ласковыми усиками во все – живое и мертвое: карабкалась по ветвям ближнего инжира, заплетала ограду, подкрадывалась к калитке, пыталась воровски залезть в раскрытые окошки; гигантская смоковница, взнузданная лозой, разметала над беседкой крону с трудовыми шершавыми ладонями – получалась двойная тень, и все равно солнце умудрялось просунуть дружественную золотую Мидасову руку то в один промежуток между сцеплением виноградной и фиговой листвы, то в другой. В беседке на плоских речных камнях стоял дощатый стол и полусгнивший за зиму диван, накрытый стареньким покрывалом, – всё в амебных солнечных пятнах.

Варька открыла калитку – навстречу ей метнулся рыжевато-пегий пес с острой мордой, большими стоячими ушами и хвостом метелкой с черной метиной на конце; на шее собаки поблескивал ошейник, отделанный разноцветными камешками и бусинами, образующими замысловатый узор.

– Собака! – воскликнула Варька. – Ты чья? Неужели это наша собака?

На крыльцо вышла бабушка Антонина Петровна и сказала, кивая:

– Пока наша, считай: приблудилась. Да вишь – ошейник на ней. Небось, хозяин есть…

– Ой, нету, нету, нету! Пускай нету! – косноязычно восклицала Варька, всю жизнь мечтавшая о собаке. Перед последним днем рождения она всячески намекала, что подарков ей никаких не надо – только бы собаку! Но, как обычно, ей надарили книг, дисков, нарядной одежды, даже новый мобильник. Но Варька и мобиле не обрадовалась. На следующий день мама стала объяснять отсутствие подарочного пса так: мол, собака гадить станет на клумбах, мол, будет носиться – и все цветы изомнет, мол, гулять с ней надо да кашу варить, – а кто станет этим заниматься? Не Варька же – все ляжет на чужие плечи, а именно на материны. Эх! Варя тогда даже тайком всплакнула. Она бы все, все делала для своей собаки… Но увы… Нет в мире счастья!

– Охайо![7] – сказала она псу и кинула сумку на драный диван. – Как тебя зовут, кавайный? Ой, няша… Хотя почему няша: ты же не кошка. Бабушка, ты уже назвала его как-нибудь?

– Как-нибудь звала, да он не откликается, – наблюдая за внучкой, теребившей пса, говорила Антонина Петровна.

– Дружок, Дружок, иди сюда! – отбежав от собаки, звала, причмокивая губами, девочка. – Или как тебя? Может, Шарик? Шарик, Шарик, ко мне! Жучка… Нет… Ох ты бака[8]!

– Барбос, – подсказала бабушка.

– Барбаросса, – засмеялась Варька. – Нет, это, наверное, Наруто[9]. Да? Ты Наруто? Или… Отаку[10]… Отаку, Отаку…

– В атаку? – не расслышала бабушка, и Варька залилась неудержимым смехом, упала на диван и засучила ногами, никак не могла остановиться.

Пес не лаял, наблюдая за хохочущей девочкой, потом вскочил на диван и развалился рядом, украсившись солнечными заплатками на сердце и между ушами, но Антонина Петровна не дремала – согнала его колючей дворовой метелкой: бамбуковая палка вставлена в середину растрепанного букета иглицы и крепко-накрепко – вместе с колхидским букетом – перевязана бечевкой, выдернутой из полипропиленового мешка, в котором продавался сахар.

Кошка Вереда с появлением собаки в ее владениях вскарабкалась по виноградной лозе со слоившейся струпьями корой на изогнутую ветку смоквы и пристально наблюдала сверху, решившись ни за что не покидать свой пост. Варька, заметив кошку, принялась звать ее: «Вереда, Вереда, ну спускайся, вредина, поздороваемся…» Кошка только презрительно шипела в ответ и не повелась даже на ливерную колбасу, которой искушала ее девочка и которую Вереда любила пуще отца-матери.

Варька бросилась в дом, все перерыв, отыскала свой старый пупырчатый оранжевый мяч и принялась швырять в сторону армированной калитки: «Апорт!» – ожидая, что воспитанный пес («Ведь ты воспитанный пес?» – спрашивала девочка) принесет ей мячик в зубах.

Но собака провожала полет мяча взглядом, а бежать за ним и не думала – бегала за мячом Варька. Команды «к ноге!», «сидеть!», «лежать!» «голос!» пес, несмотря на замысловатый ошейник, говоривший о неглупом прежнем хозяине, тоже не исполнял. Но Варя не отчаивалась: она решила, что сама займется образованием пса и, уж конечно, уговорит отца, бабушку и Сашку ни в коем случае не писать объявлений вроде: «Найден пес неизвестной породы в таком-то и таком-то ошейнике». (Касательно пород Варька была дока – когда ждешь, что тебе вот-вот подарят собаку, то про породы знаешь все, ну, или почти все.) Антонина Петровна, услыхав, что внучка будет теперь приезжать часто, чтобы воспитывать пса, уже призадумалась.

– А где наша собака будет жить? – интересовалась коварная Варька.

– Ну, если хозяин не найдется, так в будке будет жить.

– А будки-то и нет! Сашка придет – я попрошу сколотить конуру. Я там доски видела под крольчатником.

Девочка побежала к пустому крольчатнику (бригада кроликов, обитавшая здесь, однажды в одночасье подохла от неизвестного вируса) и, поднатужившись, вытащила из-под разного древесного хлама две длинные доски (распугав при этом кур в загородке). И пилу приготовила, и рубанок, и молоток, и гвозди, и кусок рубероида для крыши. Оставалось только дождаться Сашку – летом он приезжал с работы рано, гораздо раньше отца.

Варька успела перекусить дома, но бабушка, не слушая возражений, принялась собирать на стол – тут же, во дворе. С виноградной троеперстой листвы перескакивали на голые руки людей больно кусавшиеся мошки с белыми хвостами веером – насекомые, похожие на дикобразов. Один такой мушиный дикобраз прыгнул на нос собаке, скосившей изумленные глаза на виноградного жителя, а тот, прогулявшись до настороженного левого уха, кажется, в ухе и пропал…

По дороге с танковым гулом и грохотом, едва вмещаясь в дорожный проем между ограждениями, проехала машина-бетономешалка; сквозь сетчатый забор и в прорези ворот полетели клубы цементной пыли.

– Фу! – воскликнула Варька.

А собака взвыла – и помчалась в дом, открыв дверь лапой. Бабушка, не одобрившая этого, выманила ее наружу только ливерной колбасой. Вереда в отчаянии смотрела сверху, как пес, или кто он там есть, в мгновение ока расправился с ее обедом.

– Вот тебе и «фу», – ворчала бабушка, застывшая с кастрюлькой на пороге. – Придется в дом идти. А то вместо соли-то цементом голубцы запорошит, я голубцы сделала из молодых виноградных листьев и белый соус к ним: в кефир, разбавленный водичкой, кладешь чеснок давленый да кинзу…

– Знаю, знаю, бабушка…

Обедали в доме у закрытого окошка; время от времени, когда вновь проезжали грузовики, в железных желудках которых булькал бетон, стекла в окнах жалостно дребезжали, двери сами собой распахивались, а стены дрожмя дрожали: казалось, начинается землетрясение.

Когда очередное домотрясение закончилось, бабушка принялась перечислять, что съел Сашка на завтрак:

– Ой, плохо поел он чего-то сегодня, Варенька! Яйца вкрутую сварила – не стал есть, отказался. А ведь свои яички-то, не покупные, свеженькие, утром от несушки вынула. Я спагетти еще отварила да котлет налепила с вечера, с собой дала, в баночку литровую все сложила и крышкой закрыла капроновой, еще яблок насовала потихоньку в рюкзак – белый налив поспел: он-то не любит, так мужики поедят на плантации.

Основной темой бабушкиных разговоров была еда: что она приготовила, что из продуктов купила и за сколько да кто что съел. Варька кивала со знанием дела, потом, хитро улыбаясь, спросила:

– А папа хорошо сегодня поел?

– Папа-то? – приняла все за чистую монету бабушка. – Папа – хорошо. И яйца съел, которые Сашка есть не стал; я их порезала пополам, желток-то вынула, покрошила да перемешала с чесночком и майонезом, этим нафаршировала половинки – улетели яички за милую душу! Да и пару котлет с макаронами уплел твой папа. Ничего, голодный не остался. Компот еще сварила: смородина поспела, тутовник и алыча, так я всё собрала – алычу Сашка вчера снял, ведро целое, варенье надо варить, – белого налива порезала, такой вкусный компот получился! Да я тебе сейчас налью, Варенька!

– Да я сама налью – что у меня, рук, что ли, нет?! – Варька подскочила к холодильнику, вытащила громадную кастрюлю с ароматным розовым варевом и налила по стакану: и себе, и бабушке.

– Ох, и красавица же ты у нас, Варюша! – восклицала бабушка, любуясь внучкой, умявшей голубцы и добравшейся до компота.

– Скажешь тоже! – вздохнула Варька, вовсе не считавшая себя красивой. – Это потому что я на тебя похожа, да?

– Ну, почему же… Да и не похожа ты на меня особо-то…

– Сашка вот – и вправду красавец.

– В греческом зале, в греческом зале, – забормотала бабушка. – Ах, Аполлон, ах, Аполлон…

– Это что? – удивилась Варька. – Цитата какая-то?

– Ну да.

– Точно, Сашка у нас вылитый Аполлон! Бельведерский… Мне до него… как отсюда – до Японии.

– Не-ет, ты у нас и Сашку затмила. Хоть у тебя личико и не такое правильное…

Внучка скривилась – и Антонина Петровна поправилась:

– Не совсем правильное, зато об-во-ро-жи-тель-ное. Бровки-то соболиные…

– Выщипать надо…

– Глазки-то – как море Черное: то синие, когда радуешься, то зеленые – в обычные дни, то серые – когда злишься.

– Да, и у-узенькие!

– Скифские. Не всем шары-то вытаращенные иметь, – отрезала бабушка. – Зато ресницы красить не надо: вон какие пушистые… Носик точеный.

– И длинный…

– Не длинный, если рожи корчить не будешь.

– И щеки красные…

– Кожа – кровь с молоком: значит, здоровенькая… Чего ж, как смерть, что ли, бледной ходить?

– Да-а, у всех-то девочек бледная кожа. Одна я… как индеец североамериканский.

– Рост у тебя хороший, – продолжала нахваливать внучку Антонина Петровна, – вон уж на сколько бабушку переросла, ноги длинные… сейчас же это модно, говорят?

– Только плоскостопие у меня наследственно-е-э! – заголосила дурашливо Варька. – Все башмаки внутрь стаптываю-у! Обувки на меня не напасешься-а-а-а…

– Да тебе все неладно! – воскликнула Антонина Петровна в сердцах и ушла в огород – грядки полоть. Варю с собой звать не стала – и так внучка редко приезжает, а то и вовсе гостить не захочет, скажет: бабушка работать заставляет.

И Варька отправилась смотреть аниме: на одном диске помещалось двенадцать серий «Тетради смерти».