Читать книгу Девушка с веслом - Вероника Кунгурцева - Страница 9

– Но, но, но! – плюхнувшись рядом с Кулаковым, бормотал краснолицый. – Эт-то еще что?! Мы так не договаривались! Приходи-ка в себя! Понятное дело, не каждый день увольняешься из жизни… по собственному желанию. Но пора и честь знать!

Стащив с головы войлочную шляпу – антагонистку валенок, северянин принялся обмахивать ею Кулакова, и тому показалось, что сквозь глаза и мозг с лепетом, трепетом, щебетом пронесся восторженный рой красноватых крылатых созданий величиной с детский ноготок… тех же божьих коровок?.. Во всяком случае, Кулаков очухался. Голова была легкой, вычищенной изнутри, вылущенной, как орех из чужеродной скорлупы.

– А если бы, сверзившись вниз, ты убил бы кого-нибудь в толпе? Например, свою начальницу?! Хорошо бы это было?! – спрашивал краснолицый, качая головой, на которую уже опять была нахлобучена войлочная шляпа, непременный атрибут курортников тридцатых – шестидесятых годов. – При росте в два аршина десять вершков, да в пять пудов весом, и учитывая, что высота тут саженей десять, это вполне вероятно. В прессе бы написали: такой-сякой-немазаный, совершая самоубийство, в процессе смерти совершил еще и убийство… Ай-я-яй, как бы неудобно получилось! Конечно, такие курьезы случаются в судьбах, но довольно редко.

– Кто вы такой? – совершенно очнувшись, пре-рвал болтовню кавалериста Кулаков и, помедлив, подал незнакомцу свою визитку.

– Разве я не представился? – удивился северянин, принимая визитку раскрытыми в ножницы указательным и средним, причем «ножницы» вырезали ее из поля зрения, а вытащил незнакомец визитку уже из левого уха Кулакова. «Мелкий фокусник, – разочарованно подумал Кулаков. – Отсюда и божья коровка… Значит, тоже столичный ферт, да и вся недолга…» А кавалерист, вскочив с кушетки, браво щелкнул каблуками армейских ботинок, но с дальнейшим вышла некоторая заминка: фокусник опустил голову и наморщил лоб, как будто припоминал собственное имя: – Ме… Бе… Фи… – Побекав и помекав некоторое время, он наконец произнес: – Зови меня Филипп… – и, приосанившись, прибавил: – Красивый… Да, Филипп Красивый.

Фамилия – или псевдоним – были даны фокуснику (или, скорее, взяты им) словно бы в издевку: ничего красивого в лице гостя не имелось. Впрочем, и особенно некрасив он тоже не был. Так, серая личность, которую забудешь, едва растворится в толпе. А новый знакомец продолжал, размахивая руками:

– Конечно, можно сказать, что это плагиат, что человек с таким именем уже жил здесь, причем был королем, не чета некоторым, что я слямзил королевское имя. Но, увы, насколько я понимаю, прогресс на Гее еще не дошел до такой степени совершенства, чтобы имена не повторялись, чтобы у каждой самоценной личности, имеющей только ей принадлежащие отпечатки пальцев – добавлю: как и сами пальцы, – имя бы в точности соответствовало этому перстяному коду.

– Что вы заладили: Гея да Гея, – ворчливо перебил его Кулаков. – Никакая это не Гея… По-русски это Земля. И вы что… хотите сказать, что откуда-то сюда прибыли, так, что ли? Может быть, с другой планеты?! – саркастически закончил Кулаков, который на самом деле обмирал и холодел, несмотря на жару, от какого-то необыкновенно нового ощущения себя в ландшафте реальности, и ландшафт этот казался ему резче и ярче, чем обычно, – да что! – просто грандиозным, не в пример тому, что было прежде.

Филипп Красивый напыжился и проговорил:

– Планета у нас одна на всех многожителей. Можно сказать, можно сказать, что… – тут в руках его оказалась книга Брагинца в мягком черном переплете (то, что это та самая «Роза мира», Кулаков понял по загнувшемуся верхнему уголку фолианта), и «кавалерист», заглянув наугад в раскрывшуюся книгу, прошептал: – Можно сказать, цитируя этого автора, что мы прибыли сюда из глубин Ш-ш-ш-аданакара… Но опять же повторюсь: это имя тоже вполне условно.

– Кто это мы? – не уточняя главного, зацепился Кулаков за местоимение.

– Десант, делегация, посольство…

– Посо-ольство-о?! – протянул Кулаков, силясь вспомнить что-то недавнее.

– Ну да, посольство, можно сказать и так. Кое-кто высадился сюда раньше, кто-то прибудет позже. Гости съезжались на дачу, а встретились у театрального разъезда. Прибыли, так сказать, к заключительному акту по казенной надобности в день саранчи и век невинности. Состоятельное общество и души черных людей на дороге к маяку. Фиолетовый цвет – сердце тьмы. Пригоршни праха в толковании сновидений. Средний ход, сердце, одинокий охотник! Кролик, беги! Вещи рассыпаются в прах…

– А где Брагинец? – прервал бред пришлеца взволновавшийся вдруг Кулаков, вскочил с места и подбежал к балюстраде: он уже давно не слышал гула толпы и теперь убедился, что в фойе нет ни единого человека. – Показ уже начался? – повернулся он к краснолицему, который стоял рядом с ним и, точно в трансе, бормотал: «Прощай все это, пойди и скажи это на горе…»

Филипп Красивый помолчал и, пожав плечами, ответил:

– Новую жизнь всегда приходится начинать в самый неподходящий момент.

– Монтаж! – воскликнул Кулаков. – У меня монтаж в восемь часов, не успеем смонтировать к эфиру! – Он сунул руку в карман за мобильником, чтобы позвонить Брагинцу, и вдруг понял, о каких пустяках волнуется. Фантомное беспокойство отрезанного ломтя жизни.

– Если захочешь, вернешься на студию, будешь работать там, как и прежде. Домашнюю скотину выгоняют на работу; зверей, наоборот, кормят за то, что они сидят в клетках штатного расписания, занимая окружающих своим видом, – говорил меж тем краснолицый. – А пресным людям не место в мировом океане открытого общества. Судьба выворачивает человека наизнанку, как прилежная хозяйка выворачивает пододеяльник, когда его полощет, потому что знает: грязь скапливается в уголках. Выражаясь высоким штилем, парки прядут нити судеб – мотают нервы, грубо говоря. Не буду уподобляться этим паучихам… одним словом, у меня к тебе, Кулаков, деловое предложение. Я знаю, что ты человек неделовой, в площадном смысле этого слова, и предложение будет не то чтобы деловым, а, скажем так… дельным. Ты, я тебе прямо скажу, профукал свою жизнь: на пиру, считай, и не был. Между датами рождения и смерти можно прожить несколько жизней, а можно не успеть и одной – так вот, последнее к тебе относится! Прожил за сорок лет сорок недель. Сегодня я, как хозяин пира, как щедрый хозяин пира, предлагаю тебе расширение границ и возможностей! Выбирай все, что на душу ляжет… Что там у нас по прейскуранту? – щелкнул пальцами фокусник – и на крашенных белилами стенах и впрямь, как поданное официанткой с брезгливой миной меню, – официантки, впрочем, и вовсе не было – стали, буква за буквой, точно распыленные из невидимых баллончиков с красками, возникать ломаные буквы: черные – власть, золотые – богатство, синие – слава, красные – любовь, белые – странствия.

– Впрочем, следует уточнить, – бормотал северянин, – деньги и слава – вещи несовместные. Но их приковывают друг к другу наручниками, чтобы затруднить побег. Гонящийся за деньгами ловит и славу. Угнавшийся за почестями получает и деньги. Но это так, к слову…

– Дак ты… дак вы… что ли… – восклицал Кулаков. – Не верю!

– Воля ваша! Они делают вид, что меня нет, а я делаю вид, что их нет. И это не игра: кого-то из нас действительно нет. А человек, который с целым миром не в ладу, может быть, прав – когда этот мир на самом деле тот!

Кулаков забеспокоился, что граффити так и останутся на новеньких стенах (Зимний театр недавно подвергся ярмарочной еврореставрации), но они тотчас выцвели и слились с побелкой, так что ни один самый дальнозоркий человек, как ни старался, не смог бы уже выбрать ничего из предложенного.

– И… и что взамен? Мою бессмертную душу? – быстрым шепотком, неловко усмехаясь, решил все же уточнить Кулаков: ему стало нестерпимо стыдно, его как будто обдало жаром, исходившим от опаленного лица Филиппа Красивого.

– Сложен человек с ложью. Разве вы не знаете, что тело ваше – храм и… антитело – тоже?! – тем же жарким шепотом отозвался гость. – Если в антимире все наоборот, то небо – там, внутри земной тверди, которая сжата переработанной в резину нефтью. Антимир надет на Axis mundi, как автомобильное колесо на ступицу. Вместо божественной гравитации там атмосферное давление. Вместо бесконечности – покрышка. Посюсторонним людям не следует дырявить землю, чтобы из-под нее не брызнуло потустороннее небо. Бог мыслит вещами. Он и дышит ими. Человек умирает, возвращая душу в мир Божий. Тело остается спущенной шиной. Нам, старьевщикам, и шины сгодятся!

Помолчав, гость принялся формулировать земные лозунги текущего момента: оболванивание умов, примитивизация чувств, индустриализация веры, коллективизация души.

– А с коллективной душой нашему брату иметь дело сподручнее, – продолжал старьевщик, подмигивая и потирая ладони, точно скатывал тестяной колобок. – Не надо размениваться на мелочи. Все происходящее нам только на руку. После конца света наступает начало тьмы. Скорость, с которой вы мчитесь к катастрофе, удручает. Хотелось бы, чтобы противник оказывал мало-мальское сопротивление.

Кулакова бросало то в жар, то в холод, он принялся ходить по галерее взад-вперед, восклицая:

– Да почему я-то?! Почему именно я, мелочь? Зачем вам разменная монета именно… моей души, коль речь зашла о коллективизации? Что-то я не пойму…

Филипп Красивый, взобравшись на верх балюстрады, составил ему компанию – двигался параллельно, причем гостю пришлось нагнуть голову, чтобы не касаться войлочной шляпой потолка; достигнув колонны, он разворачивался – и, повторяя движения Кулакова, шел назад, упирался лбом в мрамор – и кр-ругом! «Канатный плясун между шизофренией и паранойей, – мелькнуло в голове Кулакова. – Впрочем, это не он балансирует, это я, я…»

– Тема: «НЛО как аберрация научного мировоззрения». В театре теней мифологизированного сознания зооморфный бес, если его спроецировать на другой экран, превращается в гуманоида, адский котел – в тарелку, – вдруг принялся читать доклад северянин. На носу у него откуда-то появились очки в роговой оправе, а на плечах – белый халат, он заложил руки за спину, но по-прежнему прохаживался над балясинами – Кулаков стал опасаться, что, ненароком потеряв равновесие, кавалерист рухнет вниз. – После некоторого развития уровня психиатрии Бог не прибегает к вещим снам и видениям наяву по той простой причине, что контактер-пророк, сподобившийся посещения, примет контакт за психическое расстройство, – пояснил гость. – Вероятность визита пришельцев контактер еще готов допустить, но в глубине души явление ангелов кажется ему совершенно невероятным. Итак, в распоряжении Бога остается единственный убедительный язык для памятливого человека – это логика простых повседневных событий. Она и свидетельствует о том, что хочет сказать Бог. Но для тебя, Владимир, как для особо тупого, сделали исключение, – кривоногий канатоходец сбросил отрепья белых одежд вниз, – хотя я бы попросил тебя не обольщаться. В твоем случае это всего-навсего лотерея. А я – почтальон, вестник, конверт, где запрятано сообщение: такой-то и такой-то, вам крупно повезло, ваш выигрыш составил…

– Сделайте заказ на тысячу, взамен получите миллион, – усмехнулся Кулаков, вертевший в руках оставленную на кушетке «Розу мира». Его так и подмывало швырнуть «Розой» в гостя и узнать, удержится ли тот на балюстраде.

– Нет, у нас все парадоксально: вначале выигрыш, оплата – потом, – спрыгнув на галерею, сказал Филипп Красивый и искоса поглядел на Кулакова. – Дар напрасный, дар случайный – отвечать не на слова, а на мысли собеседника. Признаю: дурная и дурацкая привычка. И отнюдь не свидетельство ума. Другие ведь тоже угадывают мысли, но имеют достаточно такта и доброй воли, чтобы отвечать только на слова. Очень прошу: не бросай в меня чернильницей, стаканом с чаем или книгой. Хватит цитат, Кулаков. Впрочем, всякий человек, проживая свою жизнь, цитирует Божий промысел. А зачастую и Творец вынужден вписывать свой промысел в сценарии, создаваемые пророками, то есть людьми. Когда нет слепой веры, удовольствуются и полуслепой. Если Земля – свечечка, теплящаяся Солнышком, то Вседержитель стоит перед соблазном задуть огонек, для того хотя бы, чтобы снять нагар. Но обратимся к нашим баранам, Владимир: нам нужно составить договорчик. И согласно Хартии, договор должен быть заключен по законам той местности, где оное харизматичное лицо, ну, или харя, находится. Да, да, Кулаков, таково условие: придется соблюдать некоторые законы, не все, нет, далеко не все, но очень и очень многие. Бюрократия – она и в… Африке бюрократия, кажется, так у вас говорят? Одним словом, надо идти к нотариусу. Ну так как, Владимир, по рукам? Ну, то есть, черт, по рукам мы ударим у нотариуса. Согласен ты на мое предложение, вот что я хотел спросить?!

Кулаков нерешительно взглянул на улицу сквозь окна-мониторы, за каждым из которых ночь постаралась выключить изображение. Впрочем, уличные фонари сводили ее работу на нет. И в фойе Зимнего театра под многочисленными непогашенными светильниками было как-то не по-обычному тоскливо и голо, особенно если вспомнить недавнюю человеческую толчею.

– Все офисы закрыты. Надо обождать до завтра, – осторожно отвечал Кулаков, тем самым выражая свое согласие на беспрецедентное предложение гостя.

– Да что ж мы, не понимаем, что ли… Завтра… Конечно, завтра… И согласны обождать. Нам не привыкать стать, – внезапно гость стал говорить о себе во множественном числе. Он потирал руки и даже, не удержавшись от соблазна, изобразил какое-то антраша ногами, что при армейских ботинках смотрелось дико.

– А книгу вы… украли? – вспомнив вдруг о «Розе мира», спросил Кулаков: книга куда-то канула.

– Зачем же… украли. Это даже и обидно-с… Да-с. Не украл, а позаимствовал и вернул… Вроде как из библиотеки взял. И ваш оператор ничего даже не заметил. Впрочем, он бы только рад был! Они такие пропагандисты, эти неофиты…

– И мое оружие верните тоже, – угрюмо проронил Кулаков.

– Да, конечно, – засуетился фокусник, отыскивая «ТТ» в очень уж глубоком кармане шортов: рука в поисках оружия исчезла по локоть, а карман стал покрываться буграми. – Думаю, в ближайшее время ты им не воспользуешься… таким образом. Но, разумеется, я сторонник того, чтобы мужчина был вооружен! – с этими словами старьевщик подал Кулакову выуженный пистолет.

– Да, а вы где ж остановились, я не спросил, не в «Жемчужине» ли? – по примеру гостя засовывая пистолет в карман брюк, поинтересовался Кулаков: вооружившись, он почувствовал себя намного увереннее.

Филипп Красивый, скорчив рожу, покачал головой:

– Скорее, в раковине от жемчужины. Беда моя в том, что документов местных не имею: ни паспорта, ни иного удостоверения личности, даже водительских прав нет. – И с надеждой поглядел на Кулакова: – В курортном городе, я знаю, многие сдают жилье…

– Мы не сдаем, – поторопился ответить Кулаков. Ему как-то не хотелось приводить такого, что ни говори, скандалезного гостя к себе домой, да еще и документов у него никаких. И… и это что ж: придется знакомить его с матерью и Сашкой?! Это уж ни в какие ворота…

– Да, впрочем, я и тут неплохо устроюсь, – пошел на попятный фокусник.

Кулаков несколько удивился, но спрашивать, где это «тут», не стал; он вытащил из кармана мобильник, который что-то долго молчал: связь, что ли, пропала. Но связь имелась, а… времени было: три часа ночи.

– Черт! Матери забыл позвонить! – воскликнул Кулаков. – Волнуется небось! Надо ехать. Придется тачку брать. А нас… не заперли тут?!

Он сбежал по желтым ступенькам вниз и, подергав дубовые двери, убедился, что они закрыты.

– Все, все двери заперты, и служебный ход тоже, – подтвердил Филипп Красивый, следуя за Кулаковым по пятам; несмотря на толстую подошву грубых ботинок, двигался он бесшумно, точно змея в мозаичной пустыне. – Двери заперли и ушли: и администратор ушел, и контролеры ушли – одну, правда, унесли, – и кассиры убежали, и все до единой уборщицы умчались, только завтра утром придут. Офисы ночью закрыты, и театры, увы, тоже. Ну что ж, придется здесь ночь коротать. А твоя мамаша предупреждена, так что не волнуйся…

– Как предупреждена? О чем предупреждена? – ужасно удивился и обеспокоился Кулаков. – Кем предупреждена?

– Да нет, об этом – ни-ни-ни! Разве ж мы не понимаем?! Дело очень и очень секретное и, во всяком случае, не для женских, не для материнских ушей. Да еще и договор покамест не подписан… А мамаше ты сам же и позвонил: дескать, у девушки переночуешь. Неужто забыл, Володя? Да что с тобой?! Намедни при мне звонил по мобильному телефону, который схож с коровьим боталом: пастух всякого слышит и сыщет по нему…

Кулаков ни о каком звонке не помнил, но в графе «исходящие» и впрямь значился звонок матери в двенадцать часов ночи… Старьевщик торопливо договаривал:

– Мамаша осталась довольна. Даже «слава богу» изволила воскликнуть! Вот до чего ты, Володя, мать свою довел тем, что изо дня в день, вернее, из ночи в ночь, домой приходишь! Уж и мамаша начала волноваться, мол, все один да один сынок… А какие твои годы: сорок два – это разве возраст для мужчины?! А мы устроим… таких пери в перьях сюда нагоню… закачаешься… как одуванчик под ветром! Вот только договорчик подпишем, – и гость плотоядно ухмыльнулся и подмигнул.

– Вы что же, еще и сводник? – скривился Кулаков. – Вот только этого, попрошу, не надо…

– Хорошо, хорошо, хорошо, это я так… Была бы честь оказана… А нет – так нет! А на нет, как говорится, и суда нет!

Тем временем Кулаков с гостем, завернув за угол, оказались перед дверью в первую ложу бельэтажа, северянин открыл дверь и сделал знак рукой, угодливо пропуская Кулакова вперед; тот приостановился, бормоча:

– Да зачем это, что тут, спектакль, что ли, какой?.. Или каннский фильм будем смотреть… до первых петухов?

– Фи… Можно и фильм… Можно и каннский, – говорил Филипп Красивый с брезгливой миной. – Десятая муза – Кино, одиннадцатая – Политика, а двенадцатая – Масскультура Искариотская, которая и предаст их всех.

Громадная круглая люстра освещала пустой зал с рядами кресел; плюшевый занавес цвета переспелой хурмы был задернут. Кулаков вошел в ложу и плюхнулся на крайнее кресло первого ряда, краснолицый уселся за ним, наискосок.

– А это ведь ложа Сталина, ну да, правая сторона! – оглядевшись, сказал Кулаков. – Из этой ложи секретный подземный ход ведет к морю… Или за море? Впрочем, никто не знает куда. «Царскую невесту» тут давали в 1938-м, Римского-Корсакова, первое представление в новом театре. Иосиф Виссарионович должен был присутствовать…

– О-о-о! – воскликнул краснолицый. – Так, может, поглядим оперу-то, да послушаем, да оценим?

– Это что ж, запись трансляции? Не-ет, этим никого у нас не удивишь, – брюзгливо отвечал Кулаков, не любивший оперы, особенно в три часа ночи.

– А если вживую?

– Это голограмма, что ли? Да нет, я бы, пожалуй, лучше вздремнул.

– А я-то бы как вздремнул! – воскликнул северянин. – Но нельзя. На посту. Эк как неудачно-то! Не уследил за временем, штафирка, филер… У нас-то все конторы по ночам работают. И контролеры всё контролируют. И контактеры всё контактируют. Ночь у нас – трудовое время.

– А вы днем, что ли, спите? – позевывая, спросил Кулаков.

– Нет, и днем тоже не спим. Маемся, одним словом. Тыщу лет не спал! А как мы в ложу-то эту удачно угодили, а, Кулаков? Прямое попадание!.. Сталина-то у нас зна-ают…

– Вот как?!

– Да-а. И ежели, Владимир, сталинистам рот затыкать, то заткнуть его следует и приверженцам Александра Великого, Юлия Цезаря, Петра Первого и Наполеона Бонапарта. Или у жертв ХХ века кровь более горячая, алая и дорогая, чем у мамелюков, которых Наполеон топил в море, жалея пули? Что для Бонапарта было пушечным мясом, то для его политических оппонентов – голосующее месиво.