Читать книгу Время животных. Три повести - Виктор Альбертович Сбитнев - Страница 6

Но париться им в баньке, увы, так и не пришлось. Сначала сам папа Федя не удержался и опился самогоном ещё круче, чем Санька на выпускной бормотухой. А потом, когда отец третий день не просыхал, к Саньке заявились уставшие от его молчавшего телефона приятели и позвали рыбачить с лодки.

– Смыка, бери пару батькиных спиннингов, – по-хозяйски распоряжался Сандора, которого не только уже по утру отпустили, но и взяли всего четвертной – за услуги вытрезвителя. – Братан вчера двух лещей на донку зацепил и сопы – целый кукан! На Быки рванём, там на течении голавль стоит и крупная плотва. А Зазуля прошлой весной даже щуку на червя выдернул, небольшую, правда. Но ловля там – ничтяк! Не заскучаешь.

– У вас хоть на бензин-то есть? – спросил пацанов очумевший от домашнего затворничества и Фединого полубреда Санька. – Или у батьки зацепить, пока он не очухался?

– Обижаешь, начальник! – с нарочитой укоризной прошепелявил сломавший на выпускном челюсть Питкин. – Вон Ганза с целой канистрой на площадке дожидается. К тебе не занесли, чтобы папу Федю вонью не раздражать. А то ещё возбудится и опять про 37-ой начнёт! Надоело, блин! Всё у нас так: прошлое – ужасно, будущее – прекрасно, а настоящего в натуре – нет!

– А рыбалка? – не согласился Сандора. – А грибы, а брусника с клюквой? Это что вам, не настоящее? А ещё у нас есть шесть бомб «Лучистого» и полведра варёной картошки с солёными огурцами и хлебом! Пошли, пацаны! Чо о будущем париться? У Горбача на лысине метка – значит без него, минерального секретаря, обойдёмся. Забодал он уже своим трёпом! В это время под окнами тоскливо завыла собака. Питкин нетерпеливо засучил ногами, осторожно потрогал распухший подбородок, сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Никак кто-то дуба врезал! Пошли быстрей, пока опять какая-нибудь задница ни наехала! И действительно, в последнее время пацанам несколько раз досадно не везло. Только они Ленку с Наташкой уговорили расслабиться у Ганзы на даче, так пока собирались, у девок месячные начались. Брагу у Сандоры на антресолях поставили, только собрались пробу снимать, у ёмкости пробку вышибло, и такой дух по всей квартире пошёл, что Сандорин батька предъявил свои претензии на пятьдесят процентов. Ну, разве с ним выпьешь по-людски, если он даже политурой не брезгует? Шутка ли, как рассказывал сам Сандора, месяц назад он вместе с двумя алкашами из соседнего дома, затарившись под завязку политурой, просидел в подвале больше трёх дней! Они взяли с собой механическую дрель со специальным наконечником, который вставляли в ёмкость с политурой и начинали его быстро, как сверло, вращать. Весь лак при этом налипал на наконечник. Его в несколько приёмов извлекали и соскабливали, а в ёмкости после этого оставался почти чистый спирт. Случались и иные казусы: когда квас из бочки тямили, Смыка вчистую испортил новые белые штаны, когда тянули горячие булки из пекарни, Ганза наступил в темноте на ржавый гвоздь, когда выносили из гастронома консервы в рукавах, банка сардин неожиданно выскользнула прямо на кассе – хорошо ещё, что знакомая контролёрша не сдала: пришлось её за это дело шампанским с шоколадкой ублажать. «Но всё это, – как любил снимать напряжение папа Федя, – мелочи по сравнению с мировой революцией!». «А не мелочи, – думал Санька, – это как теперь удастся организовать свою взрослую жизнь и отучиться от регулярных пьянок с обязательной опохмелкой. И батьку с мамкой надо как-то встряхнуть: дачу им что ли купить, если стану, как планирую, хорошо зарабатывать? Пусть там в земле копаются да соловьёв слушают: небось, не до пойла будет! Шахтара говорил, что как только его папа Гоша участок за городом завёл, так сразу и запои прекратились. Выпивает по выходным, но самую против прежнего малость!».

До лодочной станции рыбаки добежали за четверть часа и, запыхавшись, решили перед выездом для полного успокоения принять по аршину красного. Пока Ганза заливал в «Вихря» горючку, Смыка разливал вино, а Сандора освобождал от фольги сырок «Дружба». Потом Ганза с третьего рывка запустил движок, а Смыка со второй попытки провернул ключ в ржавом запоре и бросил в «Казанку» буксировочную цепь. Пока грелся мотор, пацаны успели наживить удочку и извлечь из мутноватой в затоне воды пару крупных уклеек, которых, играя на публику, Сандора круто посолил и отправил в рот ещё живыми. Всё это, несомненно, предвещало удачное ужение на Быках! Просевшая под рыбаками небольшая «Казанка» зарывалась в крутую речную волну и гулко стучала днищем – всё равно, как по стиральной доске. Питкин курил «Аэрофлот», Ганза – «Опал», а Смыка с Сандорой были к табаку равнодушны: Смыка предпочитал солёные тыквенные семечки, а Сандора постоянно грыз сушёные яблоки или сосал изюм. Кое-как разминувшись с огромной баржой, которую вёл по течению тупорылый толкач, «казанка» поравнялась с правым быком, каменной опорой так и не выстроенного ещё перед первой мировой моста. Ганза предложил прикрыться ей от летящего с озера ветра и неприятной боковой волны. И в самом деле, с заветренной стороны речная поверхность почти не волновалась, лишь быстрое течение морщило воду примерно на метр вдоль быка, закручивая по ходу несколько небольших воронок. Пока выбирали место и цепляли якорь, у самой лодки ударила крупная рыба, пуганув стаю мелочи куда-то в сторону прибрежного ивняка.

– Щука, должно? – предположил Питкин.

– А может, и судак, – несколько обогатил фантазию приятеля Сандора. – На быстрине судак любит промышлять. Щука всё больше из засады норовит, из камышей там или кустов. Я потом на блесну попробую, вон перекат впереди, там, говорят, и жерехов брали!

– Вот что, парни, давайте для начала хотя бы пару плотвичек выдернем, – пресёк растущие фантазии приятелей Санька, – а там уж, как получится. Спиннинг, донки. Лично я думаю, что на быстрине лучше ловить на поплавочную удочку с большим грузом. Пускать наживку по течению и, когда груз опустится, подсекать.

– Как на мормышку?! – сообразил Ганза.

– Примерно, – согласился Санька. – Только здесь блёклый червь не годится. Нужен белый опарыш. Я, кстати, пару десятков прихватил у папы Феди, на всякий случай. После этого пацаны забросили донки, а Санька опустил на быстрину сетку с подкормкой – прокисшим хлебом, который тут же принялась вымывать быстрая вода. И в аккурат по ходу этого смыва он стал забрасывать свою снасть. Первые пяток забросов были безрезультатными, но вот шестая или седьмая подсечка закончилась резким рывком и тугим сгибом пластиковой удочки. Бамбук бы треснул, успел подумать Санька и стал проворно отпускать леску, опасаясь обрыва. Так он делал не менее десятка раз: травил – забирал, отпускал – наматывал, пока метрах в десяти ни плеснул серебром плоский контур крупной рыбины. Приятели побросали свои донки и стали дружно советовать:

– Дай ей воздуха глотнуть! – орал возбуждённый Сандора.

– Не отпускай больше, пусть леска остаётся в натяге, – требовал Ганза, – а то соскочит.

– Не соскочит! – не соглашался Питкин. – Судак это, а он, как ёрш, заглатывает намертво. Когда Санька подвёл рыбину к борту «казанки», Сандора ловко подвёл под неё сак. Уже находясь в нём, рыба всё-таки соскочила с крючка и, оживившись, лихорадочно забила хвостом, но было уже поздно. Пойманная была существенно уже леща, с красными плавниками и вела себя чрезвычайно шустро, почти как окунь.

– Язь! – уверенно заключил Сандора. – Лещ, блин, шире и белее, а этот ещё и с красными плавниками.

– А не голавль? – усомнился Ганза.

– Увы, – отвечал со знанием дела Сандора, – тот ещё уже, с оранжевой чешуёй и рот у него крупнее, почти как у хищника. Да он и есть наполовину хищник: бабочек над водой срубает влёт и даже стрекозами не брезгует. Но голавль нынче – редкость, он всё больше в лесных речках, где сплошь кувшинки, камыш и насекомые над водой – основной его корм.

– Сандора, и откуда ты всё, блин, знаешь? – с нескрываемым уважением спросил Санька. – Ты, вроде, и из города-то не шибко часто ездишь. У Ганзы вон хоть дача есть…

– А я не люблю в земле ковыряться, – отвечал Сандора. – Я больше по грибы на мотоцикле. Или стреляю на болотах. Ну, это с конца августа, когда птенцы уже на крыле и в весе. Батя мне свой вертикал отдал: по пьяни боится в себя стрельнуть.

– Ну, – стал вновь разливать вино Питкин, – давайте за первую серьёзную рыбину. Она не меньше килограмма будет.

– А я поначалу думал, когда удилище согнулось, что не иначе щука кило на пять зацепилась! – Искренно воскликнул Санька.

– Ты чего на пять?! – Осадил приятеля Сандора. – Она бы тебя без удочки оставила! Упаси Бог от такого крупняка! Самую большую рыбу никогда не поймаешь, она недосягаема…Просто, это язь, а он всегда раза в два или три сильнее дергает, чем реально весит. Я ж говорю, на окуня похож! И в это время катушка у Ганзы, громко затрещав тормозом, стала стремительно разматываться.

– А вот это, – почти с уверенностью сказал Сандора, – точно щука. Она так на жерлицы берёт. Только бы не оборвала, косорылая! И теперь все уже наставляли Ганзу, который и сам уже был не рад, что ему так свезло! Когда к полудню хорошая рыба ушла в глубину, и на крючки полезли сплошь одни сопливые ерши, то есть чистое наказанье (их не снять с крючка!), Сандора дал команду править к берегу, где просматривалось сразу несколько костровых мест.

– Давай туда, – указал он на груду ошкуренных слег. – Кажись, дождь собирается, а у меня в рюкзаке – несколько метров целлофана. Смыка с Питкиным – ладить костёр и печь картошку, а мы с Ганзой займёмся шалашом. Туча ещё далеко, успеем! Мотора запускать на сей раз не стали, дошли на вёслах. Шалаш сладили быстро, а вот картошку, чтоб не сжечь, пришлось постоянно переворачивать. Когда она, наконец, стала достаточно мягкой, у Саньки вдоль позвоночника словно кол вставили. Увидев на его лице гримасу боли, Питкин протянул ему очередной стакан:

– На вот микстуры от боли, – голосом училищного фельдшера сказал он страдальцу. – Кстати, так наши пьяницы называют слабенькое сухое вино, которое продают с самого открытия: где с девяти, а где и с восьми часов.

– Как называют, я не понял? – спросил Санька, палкой извлекая из углей почерневшие по бокам корнеплоды.

– Ну, вино это прибалтийское называется «Абули», а мужики, которые вынуждены им головы лечить, зовут его «От боли»! Оба засмеялись и приняли по стакану восемнадцатиградусного «Луча».

– Не надраться бы сегодня! – озабоченно пробормотал Санька. – А то завтра уж точно придётся это «От боли» употреблять. Батька, наверное, весь самогон уже выжрал.

После обеда одна пара курила, а вторая мыла в реке перепачканную закуской посуду. Вино уже во всю гуляло по жилам, и парни, заметно захмелев и разомлев на природе, обменивались разными новыми для себя ощущениями и воспоминаниями. Санька вспомнил, как в восьмом классе он обнаружил на столе у классного Ваньки письмо из кожно-венерологического диспансера, в котором сообщалось, что их одноклассник Лога (Логинов) болен гонореей.

– Ну, мы, конечно, стали все ему завидовать и колоть: как и с кем триппер прихватил? Он и поделился, что якобы возле фонтана девку пьяную втроём сняли. Ну, пожали её, полизали… Она, вроде бы, и дать не против. Спустились в овражек, куртку на траву и давай по очереди! А через пару – тройку дней с конца закапало, но не у всех почему-то, а только у Логи.

– А он которым по счёту на неё залез? – спросил опытный Сандора.

– Последним, вроде, – отвечал неуверенно Санька.

– Ну, тогда, думаю, не от неё он и зацепил. А от кого-то из своих друганов. Они ведь старше и наверняка антибиотиков наглотались, если у них раньше капало. И пойло вот тоже триппер скрывает до поры. Мой старший братуха, когда на побывку из армии приезжал, тоже на одной шмаре словил, но все двенадцать дней керосинил, а поэтому закапало у него только в казарме. Так, в санбате неделю провалялся. Даже рад был, что такая лафа ему из-за этого триппера подфартила!

К этому времени Быки накрыла иссиня-чёрная туча, и где-то за рекой несколько раз сверкнуло. Впрочем, гром был едва слышен, а потому если грозу и ждали, то не раньше, чем через полчаса. В это время Сандора медленно откупоривал ещё одну бутылку вина, Ганза щипал мокрый от измороси щавель, Питкин перекладывал крапивой выловленную рыбу, а Санька просто дремал, выставив под тёплый дождь оголенные до колен ноги, и слушал протяжные крики крупных озёрных чаек, которые, сторонясь быстрой речной воды, как будто жаловались друг дружке на конечность неподвижного озёрного пространства. И шевелились в его сонной голове смелые мысли о далёкой манящей звезде, к которой он будет идти всю свою жизнь.

Но скоро перед Санькой вновь возник полный стакан «Лучистого», и он вдруг отчётливого понял, что в который уже раз пропустил время «Ч», когда организм ещё можно уберечь от пьянства. Он этот временной отрезок уже не улавливал: просто пил, пока наливают. И всё. Как батя становлюсь, засыпая, горько подумал он про себя. В это время на реку упала долго вызревавшая над озером гроза с косым шрапнельным ливнем и нескончаемым кошмаром сплошных молний.