Читать книгу Земля последней надежды – 1. Дети конопатого бога. Всеслав Чародей 2.1. - Виктор Некрас - Страница 6

За окном заливисто пел соловей. Рассыпал коленца, прищёлкивал, и выдохшись, на мгновение замолкал. Набирал полную грудь воздуха и снова начинал сыпать и выводить переливы.

Всеслав вздохнул и открыл глаза. Спать всё равно долго не получится – не заведено в дедовом терему спать подолгу. Рано встают холопы и ключник, но ещё раньше должен встать хозяин, таков обычай. Да и везде на Руси, пожалуй, так.

На Руси, да…

Княжич не сумел сдержать усмешку. Даже в Полоцке частенько обижаются, когда говоришь про город и княжество «на Руси», а уж тут, в глубине дреговских земель, где руси и не бывало никогда, где даже не слышали, что такое дань для Киева… тут себя никогда и не считали ни русью, ни Русью.

Из оставленного на ночь отволочённым окна тянуло сыростью, длинная ветка яблони просунула в окно гибкий побег, и на пол неё накапала роса. Теремная холопка, которая следила за порядком во Всеславлих покоях («покоях», да) сначала бурчала и пыталась заволакивать на ночь окно, но Всеслав каждый раз отворял его снова. Тогда она попробовала объяснить княжичу, что через отволочённое окно в хоромину могут забраться нечистые духи – межа, дескать, нарушена, но Всеслав незаботно ответил, что он, дескать, потомок самого Велеса, и беспокоиться не о чем, любой нечистый дух при виде его сам убежит невестимо куда. Холопка в ответ только поворчала про слишком умную молодёжь, но окно затворять на ночь перестала.

Да, Менск – это не Полоцк, – усмехнулся Всеслав, по-прежнему лёжа на мягких шкурах. – Тут про Велеса говорить в княжьем терему – в порядке вещей, тут нет ни единого черноризца, как в Полоцке. Там они, вестимо, тоже не кишат, но Всеслав ясно помнил, какие лица были в терему на каждом шагу, когда он в первый раз заявил, что уезжает в Менск учиться у волхва. Пресвитер Анфимий так тот даже стороной его обходить начал и мало не крестился в присутствии княжича. Но Всеславу на это было наплевать – для него главным было то, что его слова не оскорбили отца, князя Брячислава. Тот как раз всё понял и принял, только усмехнулся и покачал головой, словно что-то вспомнив.

А мать… матери не было в живых уже десять лет, с самого рождения младшей сестры, Бериславы. Отец долго не женился вновь, хоть ему намекали и бояре, и гридни, и даже епископ, что «без хозяйки, мол, дом – сирота». Да и старшие сёстры Всеслава, Станислава и Мировита, тоже намекали не раз. И только три года назад, вскоре после замужества Станиславы, отец всё ж решился жениться на Альдоне, дочери знатного боярского рода Неринжичей, из потомков голяди, которые уже и позабыли и язык свой, и даже племенное назвище, кривичами прозвались, как и другие роды основателей Полоцка, хоть Мирославичей возьми, хоть Судимиричей. И только имена в роду по-прежнему держались старые.

Всеслав не был против.

Отец его и не спрашивал. Княжич был согласен, что в дому нужна хозяйка, хотя с этим, по его мнению, и так неплохо справлялась его вторая сестра, Мировита. Мировиту, впрочем, тоже ждало замужество, и уже скоро. А то, что отцу, помимо хозяйских дел, надобно от женщин и что-то ещё, Всеслав понимал. И мачеха не была злой, вовсе нет.

И вовсе не женитьбы отца погнала его в Менск, как шептались по углам досужие кумушки в полоцком терему (Всеслав иной раз, заслышав эти шёпотки, темнел лицом и обещал себе, что разгонит весь этот девичник, как только сам станет князем – и вместе с тем понимал, что нет, не разгонит). В конце концов, ко времени отцовой женитьбы он уже два года жил не в отцовом терему, а у пестуна Бреня Военежича, который свою хоромину построил и не в детинце даже, а сразу за его воротами. Почему – этого, пожалуй, и сам Брень не смог бы объяснить.

Так или не так, а только вот уже два года он, Всеслав, проводит четыре месяца в году (один месяц весной, один – летом, один – осенью, и один – зимой) не в Полоцке, а в Менске, у деда, дреговского князя Грозовита. А вернее-то сказать, в дедовом терему его тоже видят только утром рано да вечером поздно, да ещё когда спит. И то не каждый день. Днями Всеслав пропадал за городом в лесах, на капище у волхва Славимира.

Всеслав сладко потянулся, рывком сбросил с себя суконное одеяло (не навык к роскошествам полоцкий княжич) и сел на постели. И почти тут же, опрятно стукнув в дверь, в покой просунулся холоп, привезённый им из Полоцка, Умко.

– Господине, князь Грозовит Вячеславич спрашивает, придёшь ли ты к утренней выти.

– Скажи, приду, – не оборачиваясь, бросил Всеслав. – Сейчас буду.

Холоп с поклоном исчез, оставив у княжича чувство непонятной досады от своей угодливости, словно Умко каждый раз вместо слов его елеем мазал. «Видно, и вправду бывают рабы от рождения, – подумал Всеслав про него однажды. – По норову своему рабы, только недосмотром богов родившиеся в свободной семье. И только потом, когда они на самом деле попадают в рабство, боги исправляют свою оплошку».

Такие мысли для Всеслава были внове ещё год тому – он помнил, как внушал ему пресвитер Анфимий, что бог один, что он всемогущ, вездесущ и всеведущ, а значит, и ошибаться не может.

Сколько времени надо тринадцатилетнему мальчишке, чтобы одеться поутру? Раз – впрыгнуть в порты, два – набросить рубаху, три – затянуть гашник, четыре – прошлёпать босыми ногами к рукомою в углу, пять – умыться, шесть – наскоро причесать буйные, хоть и стриженные в кружок, вихры, семь – сунуть ноги в поршни, одновременно затягивая на стане кожаный пояс. Дольше всего – завязать шнурки на поршнях. Всеслав с большим удовольствием вышел бы к столу и без пояса, и босиком, но он уже давно от таких замашек отвык. «Ты – князь, – строго сказал ему отец однажды. – Ты пример для своих людей во всём, и потому не можешь выглядеть неряшливо. Никогда».

Ну вот вроде бы и всё. Всеслав одёрнул подол рубахи, расправил складки под поясом, поправил пряжку и висящие рядом с ней ножны с ножом, и бросился в дверь.

Дед уже ждал его за столом.

Всеслав быстро поклонился, весело покосился на деда, тот ответил притворно суровым взглядом из-под косматых седых бровей и кивком указал на стол – садись, мол. Лишних слов тратить менский князь Грозовит не любил, чаще обходился жестами.

Утренняя выть дреговского князя была проста и вместе с тем, изысканна. Вяленая лосятина, вчерашняя разварная осетрина под тёртым хреном, чёрный хлеб, варёные в меду лесные орехи, холодное топлёное молоко и свежеиспечённые творожные ватрушки. Всеслав быстро жевал, крупно глотая и запивая молоком, и успевая ответить на короткие дедовы вопросы:

– Опять в лес?

– А то куда ж? – внук крупно сглотнул, помахал в воздухе рукой, словно собираясь указать на что-то отсюда невидимое и такое, о чём он и сам толком не знал, где оно находится. – Ждут там…

– Ну-ну, – Грозовит покивал, глядя на уписывающего за обе щеки мальчишку, невольно заражаясь его жизнелюбием и страстью к действию. Отпил крупный глоток. – Воротишься опять в сумерках?

– Не знаю, дедо, – с искренним сожалением ответил княжич. – Смогу, так и раньше, а нет – нет. Учение есть учение.

– Хм, учение, да, – проворчал князь. Подумал и спросил. – И чему ж тебя там учит владыка Славимир?

– Разному учит, – повёл плечом Всеслав. – В прошлый раз учил по высоте вешней воды распознавать, сколько в лесах зверья родится, вчера – по птичьим крикам и полёту узнать, когда буря будет…

– Ну и когда?

– Чего? – не враз понял княжич, а когда дошло, рассмеялся. – Не будет пока.

– Ладно, ступай, – кивнул Грозовит, заметив, что на столе перед внуком осталась только пустая посуда. – Иди.

Всеслав ушёл, а Грозовит остался один в горнице, улыбаясь неведомо чему.

Жена князя Грозовита умерла давно, а вторично жениться он не захотел – не до того казалось. Да и не было тогда опричь равных ему некрещёных невест, а крещёную навряд ли кто отдал бы за язычника. На боярышне же он жениться не захотел, хоть и не осуждал зятя Брячислава, который женился-таки на Альдоне. Пусть.

Старший Грозовитов сын Мстислав погиб двадцать лет тому на Судоме, где сражался вместе с Брячиславом против новогородцев и киян. Средний, Станислав, умер от трясовицы (провалился на масленицу в прорубь и простыл), не успев жениться (пятнадцать лет было мальчишке). А младшего, Мстивоя, в прошлом году на охоте порвал вепрь – не уследили доезжачие. Был внук, Ярополк Мстиславич, но и тот не зажился на свете, умер от неведомой болезни на следующий год после гибели отца. И старел теперь в одиночестве Грозовит в огромном менском терему, ждал достойного конца. А наследников у Грозовита было только два: один внук – Всеслав в Полоцке, а другой, Ратьслав, от младшей дочери, Любочады – в Гомии, у радимичей. И кому из них достанется престол после его смерти – Грозовит не знал.

Но приезды внуков (Всеслав бывал в Менске гораздо чаще радимича) изрядно-таки скрашивали Грозовитово одиночество.

Всеслав выскочил на высокое крыльцо, не тратя времени на ступеньки, махнул прямо через балясник и приземлился в пыльную траву в крыльца. И метнулся через двор к конюшне, откуда уже доносилось ржание – Воронок чуял хозяина издалека.

Внутри конюшни Всеслав отметил краем глаза метнувшуюся в угол под топот копыт небольшую тень, маловатую даже для жеребёнка. Глянул внимательнее, но не увидел уже ничего, только взвихрилась сенная труха, взметнутая вверх согласным ударом копыт. Протёр глаза – никого. Ошалело помотав головой, Всеслав вдруг понял – вазила, хозяин конюшни. Скрылся. Не любит потаённый народец людям показываться.

Выведя коня из стойла, Всеслав наткнулся на холопа. Умко жалобно глянул на хозяина, который был младше него лет на пять, но княжич не снизошёл:

– Собирайся. Твой конь уже готов. Со мной поедешь.

Холоп только тяжело вздохнул. Ему смерть как не хотелось тащиться с княжичем в дреговскую дебрь, тем паче, что ничего любопытного его там не ждало – пока Всеслав проводил время с волхвом Славимиром, ему, Умко, приходилось работать в лесу около капища – колоть дрова, расчищать дорожки, ведущие к святилищу… да мало ль работы могли придумать волхвы?

– Не вздыхай, – хмуро бросил ему Всеслав. – А не то здесь оставлю, а Крень тебе живо занятие сыщет.

Ключник Грозовита Крень и впрямь обладал редким даром – он словно нюхом чуял бездельничающую челядь и тут же мог придумать для них работу, самую невероятную. Умко опять вздохнул, ещё более обречённо, и тоже нырнул в конюшню – встреча с Кренем его страшила, видимо, больше, чем работа на волхвов. Всеслав с трудом сдержал пренебрежительную усмешку – нерасчётливый должник, Умко погнался за красивой жизнью, залез в долги, на резах издержался2 и попал в полные холопы, в обели. Всеславу его не было жаль. Думать надо, когда в долги лезешь.

– Вазилу в конюшне не видел? – спросил Всеслав, когда они выехали за ворота детинца.

– Кого? – ошалело спросил Умко, и княжич только махнул рукой. Ничего-то он не видит вокруг…

С берёзы на тесовую кровлю храмины осыпались пожелтевшие серёжки, скатывались вниз и падали в траву, обрываясь со свеса кровли. Падали и на вкопанную у стены лавку, одна или две упали на рубаху Всеслава, третья канула прямо за ворот, но княжич не шевельнулся, заворожено слушая голос волхва.

Голос Славимира журчал ровно без перепадов, словно лесной ручей. Бывает такой ручеёк разгонится по пологому ложу, налетит на могучий корень дерева, и журчит небольшой бурун днями и ночами. Так и голос сказителя…

«Долго терпел Тугарин-витязь, а только не вытерпел, – как только Белая Лебедь Мара Моревна уехала, тотчас бросился в подвалы каменные, отворил двери дубовые, глянул – а там змей о двенадцати головах, о двенадцати хоботах на железных крюках висит, из его ран кровь течёт».

Где-то в лесу раздавались удары тупицы – колол дрова Умко, выполнял ежедневный урок. С самого начала обучения Славимир оповестил княжича, что тот должен в святилище делать всё сам, без помощи слуг. Но правила вежества и княжьи обычаи требовали, чтобы княжича сопровождал слуга («Сам же ты, владыко, говорил, что обычай сильнее богов даже!»), поэтому и пришлось Умко трудиться для нужд святилища. А дров волхвам надо было много…

«Кощей домой ворочается, конь под ним спотыкается. „Что ты, волчья сыть, кляча несытая, спотыкаешься? Или какую беду-невзгоду чуешь во дворце моём?“ – „Витязь Тугарин приезжал, Мару Моревну увёз в свой царство-государство“. – „А можно ль их догнать?“. – „Если сейчас поедем, то авось и догоним, у него конь – мой младший брат!“. Погнал Чёрный Кощей вслед за витязем, вот-вот нагонит. Говорит тут конь Тугарина Кощееву коню таковы слова: „Ах, брат, для чего ж ты служишь такому нечистому чудищу? Сбрось его наземь, да и ударь копытом!“. Конь послушался, сбросил Кощея, а конь Тугарина-витязя ударил со всего размаху копытом Кощея Бессмертного и размозжил ему голову».

Всеслав несколько мгновений помолчал, подавленный услышанным.

– Неужели тебе не доводилось слышать этого раньше? – удивлённо спросил Славимир, шевельнув густыми кустистыми бровями. В этот миг он почему-то невероятно был похож на деда, князя Грозовита, хотя на первый взгляд казалось, что они вовсе и не схожи. Славимир высокий и худой, Грозовит – коренастый, Славимир спокоен, Грозовит о сю пору порывист, хоть ему уже и на восьмой десяток никак поворотило. Вот только порывистости той хватало сейчас ненадолго – годы всё ж брали своё. Чем же схожи? Седина, властность в осанке и взгляде, и какой-то одинаковый побыт держать себя, государский, что ли?

Иной раз княжич начинал подозревать, что они, Грозовит и Славимир – братья, только один стал волхвом, а другой остался княжичем. Когда-то давно, когда в Киеве ещё правил прадед Владимир Святославич, а в Полоцке – дед Изяслав с бабкой Гостивитой. Молодые.

– Доводилось, – нехотя ответил Всеслав. – Бабка Гостивита рассказывала… но не так… не знаю как сказать. Проще, что ли…

– Проще, – задумчиво кивнул волхв. – Всё верно, проще. Кощуны таковы – то, что попроще, знают многие… баснями зовут. А сами кощуны знают волхвы…

Всеслав поднял голову, поражённый неожиданной мыслью:

– Владыко! Но почему бы их не записать?!

– Что? – не понял Славимир.

– Ну как что? – Всеслав даже заёрзал на лавке, до того ему захотелось объяснить волхву замечательную вещь, до которой он додумался. – Кощуны записать! На бересту, а то – харатью!

– Зачем? – в голосе Славимира прорезался холодок, словно ученик предлагал ему что-то непристойное или преступное.

– Ну как зачем?! Ну вот смотри… ты их помнишь наизусть… ученики твои – тоже… так?

– Ну – так, – косматая голова качнулась, вспыхнули искорки солнца на седине.

– Ну а если они что забудут? Исказят? Не смогут передать дальше, погибнут? Ведь люди не будут этого знать! А если записать…

– А если записать, то враги смогут эти записи сжечь, – тем же тоном продолжил волхв. – Опасность тоже есть…

– Но записи можно спрятать, скрыть, их не исказишь! – не отступил Всеслав. – Создать книгу священную, как у христиан! Почему нет?!

– Нельзя, – покачал головой волхв. Холодок из его голоса исчез, он понял, что ученик задумал не непристойность какую, а искренне хочет помочь.

– П… почему? – ошалело спросил Всеслав.

– Боги заповедали, – коротко ответил волхв.

Княжич несколько мгновений молчал, потом вдруг спросил, подымая глаза:

– Обычай?

– Обычай, – кивнул Славимир, и его прищуренные глаза подобрели. – Ты, должно быть, уже заметил, Всеславе, что обычай – это надмирная сила, его не только волхвы альбо князья слушаются, ему даже боги подвластны.

– Заметил, – прошептал Всеслав, опуская глаза.

– Вот так и тут, – Славимир не отводил от него взгляда. – Обычай запрещает записывать кощуны. Только от человека к человеку. Это уже закон, и его не пересилить.

Всеслав молчал, не подымая глаз. И волхв почувствовал вдруг, что ученик впервые с ним не согласен.

Ну что ж… может быть, пришло иное время…