Читать книгу Земля последней надежды – 1. Дети конопатого бога. Всеслав Чародей 2.1. - Виктор Некрас - Страница 8

В сумерках гулко и разноголосо пели лягушки на берегу Мутной5. Тёплый вечерний воздух приятно обволакивал, тянул речными и городскими запахами – макушка лета, город пахнет застоялой пылью и сухим конским навозом. От Перыни до Новгорода с десяток вёрст, здесь больше речной свежестью пахнет, хоть и сотни людей бывают в Перыни каждый день – древняя святыня словен притягивала людей по-прежнему, хотя после её разорения прошло уже восемь десятков лет.

Несмеян въехал в ворота Перыни, равнодушно скользнул взглядом по чешуе гонта (впрочем, здесь его зовут лемехом) на кровле церкви, срубленной ещё при Добрыне, поворотил коня к большому дому невдалеке от церкви – сруб в лапу, лемех, высокое крыльцо и подклет, длинная коновязь под высокой камышовой кровлей, обнесённая плетёной из ивняка оградой. Он был здесь уже не в первый раз, потому и двигался так уверенно. У коновязи уже стоял чей-то конь – Несмеян даже знал чей именно. Привязал повод к коновязи, коснулся ладонью бока чужого коня. Тот отпрянул, злобно храпя и поджимая уши, но тем и ограничился – зубами Несмеяна ему было не достать, копытами – тоже. Шерсть была суха – значит, тот, другой человек приехал в Перынь довольно давно.

Ждёт.

Несмеян чуть качнул головой и ступил на высокое крыльцо.

Дом в Перыни принадлежал новогородскому боярину Крамарю, тому самому, что приезжал после плесковской войны в Полоцк – искать дружбы князя Всеслава. В Перыни жило мало народу – всего с десяток изб высилось – жили потомки храмовой челяди, тех, кто при святилище издревле ютиться привык. Сжёг Добрыня святилище, а люди остались. С чего крестители их не побили – невестимо; в Новгороде нежностей не разводили. Может, гнева богов побоялся отступник (хотя снявши голову, по волосам не плачут), может ещё с чего.

Все полтора года с позапрошлогодней плесковской неудачи Всеслав и Бронибор Гюрятич ткали паутину заговоров, мотались по кривской земле, наводя тропы и связи, встречались с кривскими боярами, литовскими князьями и даже бывало с деревенскими ведунами.

Один из этих ведунов, самый старый – и самый умный, как показалось Всеславу – долго и пристально глядел князю в глаза, словно искал там что-то ясное только ему. И молчал. Всеслав уже начал было тревожиться – поговорить надо было о многом, но начать говорить раньше убелённого сединами морщинистого старца с ледяным взглядом голубых глаз казалось непристойным даже князю. Он уже решил было начать первым, когда глаза ведуна вдруг вспыхнули, словно он, наконец, что-то в князе нашёл. Старик коротко кивнул, словно соглашаясь с несказанным, склонил голову и встал. Поднялся и князь, оторопело и всё ещё не понимая, но ведун был уже у двери. Несмеян, посторонился, пропуская его; ведун, чуть задержавшись на пороге, истово поклонился князю.

– Жди, господине.

И исчез за скрипнувшей дверью, за которой вдруг мелькнул кусок ярко-синего зимнего неба над снеговым увалом и стоящие в этой сини частые дымы – дело было в большом погосте на самой меже Полоцка и Плескова в общинной избе-беседе.

Дверь со скрипом захлопнулась, князь несколько мгновений ошалело стоял посреди беседы, потом подскочил к порогу, отворил дверь… пусто.

Князь и гридень быстро переглянулись.

Ведуна уже не было.

Исчез, растворился в зимних просторах кривских дебрей. Без следа пропал – даже стража не видела.

И чего ждать – было неясно. Ведь Всеслав не сказал ведуну ничего про задуманное им в разговорах с тысяцким Бронибором.

И вот теперь те же дороги привели Несмеяна в Перынь. Уже одного, без князя.

Дверь, скрипнув, отворилась, гридень шагнул в тёплое и душное жило – из-за стола навстречь ему поднялся высокий, богато одетый парень.

– Гой еси, Крамаре, – весело бросил Несмеян.

– И тебе поздорову, гриде, – отозвался новогородский боярин хмуро.

На дворе уже горласто орали петухи, а на восходе тоненькой розовой полоской занималась заря. Гридень Тренята лениво подошёл к окну, потянулся, сладко, до хруста челюсти, зевнул.

В дверь неуверенно стукнули.

– Ну?! – недовольно крикнул гридень, вприщур разглядывая тёмную и пустую по раннему часу улицу новогородского детинца.

В дверь просунулась голова Птахи – верного дворового холопа.

– Что? – недовольство в голосе Треняты вмиг испарилась.

– Весть из Перыни, – сообщил Птаха довольным шёпотом. – Там полочанин. Он прислан…

– К кому? – разнообразием слов речь гридя не отличалась.

– Крамарь…

– Боярин с Людина?! – в ужасе перебил Тренята. Он, когда посылал Птаху пошарить в городе, вовсе не рассчитывал на большой успех. На столь большой успех.

– Как нашёл?

– Да просто за боярином соследил, – пожал плечами холоп. – Он и не заметил ничего.

– В Перыни, значит? – хрипло спросил Тренята. Рука гридня уже сама по себе искала брошенную перевязь с мечом. Надо было и князю доложить – не хватало ещё оплошать, как в прошлый раз с Лютогостем Басюричем. – Подымай людей!

Птаха кивнул и исчез. А Тренята хищно согнул пальцы, словно собираясь во что-то вцепиться когтями, и мечтательно процедил:

– Ну, Крамаре…

– Я к тебе со словом от князя Всеслава, – гридень без стеснения разглядывал Крамаря. – Как меня кличут, ты знаешь.

– Знаю, как же, – в голосе боярина уже прорезалось любопытство. – И чего мне велел передать Всеслав Брячиславич?

Сидели за столом с глазу на глаз в пустом терему – не было там ни хозяйки, ни прислуги, только одинокий полуглухой старик-тиун (Несмеян слышал, что боярин зовёт его Борз) ютился за печью в бабьем куту. Ни полочанин, ни новогородец его не опасались – слуга должен быть верен господину.

– Князь Всеслав предлагает тебе, боярин Крамарь, принять его сторону…

– … когда полоцкая рать подступит к Новгороду, – закончил за Несмеяна боярин.

– Ну… да, – поколеблясь, согласился гридень.

– Почто именно ко мне? – прямо спросил Крамарь. – Или к другим боярам тож послан?

– Вестимо, и к другим тоже, – не отрицал Несмеян с плохо скрытым раздражением. Он встречался здесь с Крамарём здесь уже в третий раз, и каждый раз начиналось одно и то же – новогородская господа ни мычала, ни телилась. Казалось, они каждый раз исполняют какой-то обряд, словно им воля богов не дозволяла согласиться с первого раза. Возможно, так оно и было, хотя в глубине души Несмеян подозревал, что они просто не хотят договариваться с ним, гриднем, и хотят, чтобы к ним на встречу приехал и сам Всеслав. В прошлый раз он даже выругался непутём, помянув и господина – не мог, что ли, Всеслав Брячиславич, действительно сам поговорить с новгородской господой – не чернь же они, на самом-то деле.

Впрочем, князю виднее, как поступить правильно.

– И к кому ж ты послан ещё?

– К Людину старосте, боярину Басюре.

Сколько можно воду в ступе толочь, – раздражённо подумал гридень. – А то они не знают, к кому я приехал, а то они сами не присылали в Полоцк, а то сам Крамарь не приезжал в Полоцк к князю Всеславу.

Несмеян всё больше ощущал себя внутри какой-то затянувшейся скоморошины. Нет, они точно обряд какой-то разыгрывают.

Воспрял боярин, да только ненадолго.

– Стало быть, предлагает мне Всеслав Брячиславич князю своему изменить… – задумчиво сказал он. Даже не спросил, а именно сказал.

– Почему же – изменить?

– Ну как же, – возразил боярин. – Не отъехать от Мстислава, а на бою перейти с оружием в руках. Сие и есть измена, разве не так, витязе?

– Так, боярин, – признал гридень, веселея. Таких слов ни в прошлый, ни в позапрошлый раз Крамарь не говорил. Видно было, что лёд тронулся. – Только вот тебе-то князь Мстислав – не господин, тебе, боярину, господин – Новгород. Как он решит, так и будет. И Басюре-боярину тоже.

Боярин молчал.

– То к вашему ж благу будет, – продолжал гридень, видя, что боярин молчит. – Коль город сопротивляться будет, да наш верх станет… не поздоровится господам новогородцам. Ведаешь ведь, Крамарь Гордятич, что во взятых на щит городах бывает. А так… просто войдём в город – и всё.

Крамарь молчал.

– Опричь того, боярин, ведая про нынешнюю трудноту и обиду боярина Басюры, князь Всеслав Брячиславич думает, что по древности-то рода, да по силе достоит на Новгороде посадництво Басюре одержать, а не холуям великого князя.

Крамарь сузил глаза, на челюсти вновь вспухли желваки, невеликая пока что по молодости борода смешно шевельнулась, задираясь вверх.

– За вами с Басюрой и сила немалая, и слово ваше в новогородской господе многого стоит, – закончил Несмеян.

Боярин теребил бороду, раздумывая. Сомневался боярин. Наконец, склонил согласно голову.

Всё-таки это был обряд. Видно, так принято у боярства (у всех обряды свои) – отказаться следовало до трёх раз, так богам угоднее. Зато теперь обещание новогородской знати (не всей знати, Несмеяне, ой не всей!) было крепко – крепче только кровью скреплять. А и скреплено уж – Лютогостевой кровью.

За печью опять зашевелился Борз, пошёл к двери – должно, нужда какая позвала. Несмеян с трудом, исключительно из почтения перед старостью, сдержал усмешку – такое назвище больше подходило молодому парню, чем старику. Впрочем, был же когда-то Борз и молодым, а над старостью, смеяться – вовзят стыда не иметь.

Гридень поднялся тоже.

– По душе ты мне боярин, – сказал он, глядя на Крамаря вприщур. – Прямая душа, не как у иных. Прощевай, пора мне.

Ему и впрямь было пора.

Борз нетвёрдыми шагами вышел из хорома в сени. Старческая немочь в последнее время одолевала вовзят, пора было уже и сани готовить, да всё жаль было покинуть молодого хозяина – навык с малых лет заботиться о нём, а тот вырос, да так и жил бобылём. Оттого должно и хозяйство у молодого боярина не ладилось, и холопов было мало, и смерды едва работали. Пора бы давно уже жениться Крамарю, да война помешала. А теперь и вовсе невестимо когда остепенится.

Тиун отогнал навязчивые глупые мысли – он не сваха, и не родитель боярину, тот и сам себе голова. Дошёл до двери на крыльцо и толкнул её наружу, опираясь рукой на лавку.

Дверь распахнулась, и Борз опешил. За порогом стояли трое оружных, лиц было не видно, но они держали руки на поясе, рядом с рукоятями мечей. А в следующий миг тиун их узнал – гридень Тренята, старшой дружины Мстиславлей, со своими людьми. И Тренята уже протянул руку к двери – видно, постучать хотел, когда Борз отворил.

Тиун от неожиданности икнул, глядя на Треняту во все глаза, и шарахнулся назад, успев увидеть, как на лице гридня недоумение сменяется досадой. Мягко и стремительно, словно огромный дикий кот, Тренята прыгнул следом за тиуном. Они с грохотом обрушились на пол, под лавку. Удар в грудь на миг оборвал дыхание Борза, но тиун со стоном прогнал в лёгкие воздух и надрывно заорал:

– К мечу, господине! К мечу!

Здоровенная затрещина вмиг вышибла из него сознание.

После крика тиуна медлить было больше нельзя, и вои, лязгая оружием, бешеными волками ворвались в сени. Но за дверью уже глухо стукнул засов.

Поздно!

Вои колотили в дверь сапогами и плечами, она вздрагивала, но не поддавалась.

– Ломай дверь, … мать! – рявкнул Тренята, выхватил из чьих-то рук топор, и сам, широко размахнувшись, ударил по двери. Доска гулко лопнула по всей длине, а после второго удара, не выдержав, дверное полотно расселось и провисло на петлях и засове. Вои вмиг отшвырнули половинки и ворвались внутрь.

Пусто!

Только сквозняк веет от разобранной с краю кровли.

Несмеян лез по краю кровли гульбища, цепляясь за гонтовые пластины. Рядом так же осторожно цеплялся Крамарь. Благо в терему оказалась лестница, досягающая кровли, а гонту можно было разобрать изнутри. Можно было прыгнуть прямо сейчас, но тогда до конюшни им добежать не дадут – вестимо, «мстиславичи» не втроём пришли. Во дворе – не менее пяти воев. Завяжи бой – остальные сбегутся. Да они и так сбегутся сейчас… А с краю до кровли конюшни не допрыгнуть.

– Куда? – горячечным шёпотом спросил Крамарь.

– Вверх! – приказал Несмеян не терпящим возражений голосом.

Кровля гудела от ветра, скользкая гонта грозил смертью. Гридень и боярин доползли уже до самого охлупня. Несмеян ухватился за самую резную голову конька и смерил взглядом открывшийся провал. Вниз, до земли – больше двух сажен. Вперёд – до камышовой крыши конюшни – меньше полутора.

Он обернулся и встретил отчаянный взгляд Крамаря – а не глупишь ли, гриде? Не проще ль честно встретить железо на земле? И в этот миг снизу раздался пронзительный вопль. Заметили!

Несмеян грубо ухватил боярина за плечо.

– Прыгай! – прорычал он бешено.

– Куда?! – боярин ещё не понимал.

– На конюшню! – рявкнул гридень и выматерился так, что у самого заложило уши. И прыгнул сам.

В этот миг двор осветился рвущимся багровым светом жагр, – «мстиславичи», наконец, сообразили, что надо делать. И из терема высыпали во двор.

Услыхав крики, Крамарь вмиг понял, что надо делать, и что хочет делать полочанин. Всё верно – надо добраться до коней, но до конюшни мстиславичи не пропустят. Значит…

Он не стал больше хвататься за охлупень – отпустился, заскользил по лемеху вниз, оттолкнулся от жёлоба на краю кровли и прыгнул с саженной высоты во двор. Успел увидеть изумлённо вытаращенные глаза Мстиславля воя, да распяленный в крике рот. Рухнул на него сверху, сшиб на землю, ударил локтем между глаз.

Несмеян пал на кровлю конюшни плашмя, вскрикнул от удара – на миг стало нечем дышать. Но ноги провалились сквозь толстый камышовый настил внутрь, полочанин пробил крышу и сполз внутрь, на сеновал. Теперь вниз, к коням!

Вои уже набегали, когда Крамарь вскочил на ноги, обнажая меч. Первый Мстиславль вой был слишком быстр и не успел даже вздеть меча, получив удар острым оцелом прямо в лицо. Крамарь зловеще расхохотался и прыгнул навстречь двум другим.

Первый отбил удар боярина, но нерасчётливо открылся сбоку, и новогородец с маху пнул его в промежность. Перепрыгнул через скорченного, чувствуя, как в голос взвыли кости, ушибленные падением с кровли, и в развороте достал второго «мстиславича» рукоятью меча в переносицу.

Но теперь к нему неспешно бежали уже четверо, блестя нагими клинками. Разделились по двое, охватывая его с двух сторон. Он рассмеялся, – «мстиславичи» пытались отрезать его от ворот. Зря. Крамарь не собирался бежать.

Ещё медленнее подходил пятый – сам князь Мстислав Изяславич.

Крамарь перехватил рукоять меча сразу двумя руками, чуя спиной холод смертной истомы.

– Что ж ты, Крамарь Судилич, – голос князя был холоден, как лёд, – уже и меч на нас подъемлешь?

– А какое тебе дело до меча моего? – дерзко ответил боярин. – Я человек вольный, не холоп.

– Есть ли воля на господина меч вздымать? – возразил Мстислав. Он не спешил. Вои на мгновения замерли, – раз князь сам с боярином говорит, вмешиваться не след.

– А ты мне не господин! – бросил Крамарь слово поверх клинка. – Господин мне – только Новгород, а не князь альбо княжий холуй.

Тренята подался вперёд, но князь остановил его. Взвились клинки, рвануло болью правое плечо, хлынула кровь, пачкая белую рубаху, но один из «мстиславичей» уже побежал в сторону, собирая с земли ладонями собственные кишки. Крамарь рубанул ещё раз в развороте, успел увидеть, как валится ещё один вой, когда у самых глаз блеснуло железо, и острая, как шило, боль вонзилась в ключицу. Вдруг враз отказали ноги, и, уже падая, боярин видел, как с заднего двора несётся всадник с поводным конём.

Внутрь конюшни ворвался багровый пляшущий свет, – в углу заднего двора что-то уже горело, должно быть, бочка со смолой. Ох, устроят «мстиславичи» пожар, – подумал Несмеян весело.

Вместе со светом в конюшню ворвались двое. Гридень обнажил меч; зазвенел оцел. Внезапность была на его стороне, и Несмеян пригвоздила переднего воя к опорному столбу, расщепив дерево. Вязкий дуб зажал лёзо, а вырывать его времени не было, – второй вой уже вытянулся в ударе, и клинок летел Несмеяну в лицо. Гридень в полуобороте пропустил его мимо себя и ударил наспех обнажённым ножом снизу вверх – прямо в грудь. Будут потом, чуя на дворе засохшую кровь, шарахаться кони и реветь волы. Плевать, – весело подумал Несмеян, вырывая меч из расщепа и хватая за поводья коней.

Он вырвался на передний двор, когда Крамарь уже падал, выронив меч, и гридень сразу же понял – всё! С такими ранами не выживают. Ярость дикой волной захлестнула рассудок, но полочанин сумел овладеть собой, – боярин погиб за него, и нельзя было сделать эту гибель зряшной, ввязавшись в бой с «мстиславичами». Вот тебе и ещё раз кровью скреплено! – мелькнула дурная мысль.

Несмеян подстегнул коня, бросив его в гущу воев, походя рубанул одного, сбил конской грудью другого и поворотил к распахнутым воротам. Свистнул ветер, бросаясь навстречу, шарахнулись от Несмеянова посвиста, обрывая чёмбуры, кони «мстиславичей».

Князь от злости готов был броситься наземь и головой биться. Ведь сам! Сам оставил ворота открытыми. Хотя и то сказать, закрой они ворота – не высигнул ли бы полочанин через заплот?