Читать книгу Тысяча первая ночь и утро следующего дня - Виктор Самир - Страница 4

Звон на верблюдах, ровный, полусонный,

3вон бубенцов подобен роднику:

Течет, течет струёю отдаленной,

Баюкая дорожную тоску.

Давно затих базар неугомонный.

Луна меж пальм сияет по песку.

Под этот звон, глухой и однотонный,

Вожак прилег на жесткую луку.

Вот потянуло ветром, и свежее

Вздохнула ночь… Как сладко спать в седле,

Склонясь лицом к верблюжьей теплой шее!

(И. А. Бунин, «Караван»)

Воды… Воды… Как хорошо было бы сейчас испить глоток прохладной свежей воды! Горячий ветер, как из огненной печи, обдавал путников густыми волнами зноя. Его редкие порывы не приносили никакой прохлады и, как кипящее масло, обжигали горло жарким дыханием пустыни. Раскалённый песок, казалось, плавился под ногами, и страшно было оставаться на одном месте. Стоило только остановиться, замедлить шаг – и тут же пески грозили расступиться и обнажить дно огромной, пылающей жаровни. Всё вокруг потеряло влагу и превратилось в камень; даже сами камни были высушены так, что уменьшились в размерах. Под яркими лучами солнца предметы потеряли свой истинный цвет, став либо тенью, либо светом. Время повисло в воздухе, день казался нестерпимо бесконечным. Мутные воды Нила, вязкий берег и пальмовые рощи остались далеко позади, и не было никакого спасения от палящего солнца в зените…

Нагруженный караван медленно продвигался всё дальше и дальше от реки; уставшие верблюды с трудом передвигали ноги. Погонщики, закутанные в длинные покрывала, проклинали долгий путь и жару. И зачем только понадобилось их правителю, властному халифу Аль-Мамуну, сыну Гаруна Аль-Рашида, собирать столько людей и гнать их на самый край пустыни? Мало ему своих дел в Багдаде…

Три дня назад, в месяц Мухаррам 217 года Хиджры,1 караван покинул Александрию. Более ста человек погрузились на лодки и отправились вверх по реке. Подданные тихо роптали, но, зная суровый нрав халифа, боялись высказать даже малейшее недовольство. Только что вернувшись с изнурительного военного похода, они надеялись получить отдых и покой в Александрии. Позади были суровые схватки и бессонные ночи в незнакомой для них стране, где всё было так странно и необычно. Повстанцы сражались отчаянно, и даже их отрубленные головы, казалось, продолжали слать им проклятия. Но после устрашающих казней, когда десятки отрубленных голов катапультами забросили в море, порядок был восстановлен, и уже не нашлось желающих выступать против власти Повелителя правоверных. Уставшая от сражений гвардия мечтала о нескольких днях ленивой, беззаботной жизни в казармах на побережье. Но отдых был скоротечным.

Уже на следующее утро со всего города к лагерю стали собираться кузнечных дел мастера, каменотёсы, землемеры, погонщики, торговцы и прочий разношёрстый люд самых разных ремёсел и сословий. Отовсюду несли провиант, инструменты, спешно собирали тюки и повозки. В порту уже стояли наготове снаряжённые к отплытию лодки. С самого утра Муфадди, советник Аль-Мамуна, деятельно давал указания, составлял какие-то списки, встречался с чиновниками и лично отбирал верблюдов, призывая проклятия на головы хитрых торговцев, пытавшихся выдать слабых и чесоточных животных за здоровых и сильных. Солдатам вопреки сроку выдали жалование вперёд и дали день отдыха. Сам же халиф не показывался из своей палатки, занятый важными государственными делами и размышлениями.

Похоже, что намеченное дело имело особую важность и не терпело отлагательств. Наверное, халиф задумал основать здесь новую крепость. Или город. Город в песках. Но почему в таком отдалении от реки, дающей благодатную влагу?

Возможно, ответ знал сам правитель Багдада, халиф Абу Джафар Абдаллах Аль-Мамун ибн Гарун. Но мысли его были далеко. Он направил своего скакуна, черного красавца по имени Молния, на сто шагов вперёд, чтобы не слышать крики погонщиков и шум обоза. Сейчас он думал о ней – о реке. Как же разумно, размышлял он, Всевышний создал эти воды, дающие жизнь всему Египту. Как нигде в другом месте, воды Нила были удобны для торговли и устройства сообщения между городами. Течение несёт тебя вниз. Плыви по течению. А хочешь идти вверх по реке – ставь парус, и ветер с моря легко понесёт твои суда. Большое преимущество и большая удача для государства и его правителя, думал Аль-Мамун. Наверное, не зря именно здесь, вдоль Нила, и поселились когда-то люди, чьи города и храмы хоть и засыпаны ныне песками, но всё ещё велики и несравненны. Ни на землях Аравии, ни у гор Индии нет ничего подобного им по величине и совершенству.

Халиф закрыл глаза. Солнце и размеренный шаг Молнии клонили его в сон. Река, о которой он думал, продолжала течь в его мыслях, но воды её, и без того мутные, вдруг сделались темно-красными. То здесь, то там среди волн мелькали разрубленные тела; окровавленные головы с пустыми глазами беззвучно взывали на помощь; связанные руки пытались, но не могли достать берег. Разные люди проплывали по этой реке. Одни были уже мертвы, другие ещё цеплялись за жизнь. Лица многих были ему знакомы. Вот человек в одежде халифа пытается выплыть в водовороте на середине реки. Течение сносит его в омут, тяжелое одеяние тянет ко дну, он отчаянно сопротивляется, но берег далеко. Так далеко, что отсюда не видно его лица, да, впрочем, его и не узнать – ведь отрубленная голова плывёт рядом… Аль-Мамун внезапно ощутил потребность прийти к нему на помощь, спасти того, чьё лицо ему было так знакомо, но бурный поток уже поглотил тело, река в этом месте забурлила и покраснела. Тяжелый, неприятный сон! Не приносящий отдыха и покоя, он как наказание за грехи прошлого. И с каждым прожитым годом ему всё чаще снится эта река – река крови, пролитой за годы его правления.

За свои сорок шесть лет он сполна испил из этой реки. Большая власть требовала неустанного укрепления и подтверждения. Отдалённые провинции и их наместники стремились к независимости, кровавые мятежи сотрясали окраины халифата. Византия с запада, мятежники с севера и с юга, ни одного спокойного года без войн и карательных экспедиций! Вот и сейчас, всего лишь несколько дней назад, его отряды жестоко подавляли восстание коптов2. Но кроме сдерживания внешних врагов и усмирения внутренних, ему приходилось ещё решать и весьма деликатные вопросы веры. Расхождения в духовных началах являлись причиной бесконечных раздоров, а порой и кровопролитий. Неугомонные во все времена потомки дома Али, фанатики и самозваные пророки, – все, каждый по-своему толковали зёрна истины, внося смуту и расстройство в сердца правоверных. Всего-то двести лет прошло с тех пор, как Пророк, да пребудет с ним мир, открыл им истинную веру, а уже столько вражды и противоречий возникло на её основе!

Он не мог не вступить в эту реку. Только жестокость и сила могли ответить на все угрозы. И он воспринял это ещё с малых лет, на примере своего отца, прославленного халифа Гаруна Аль-Рашида. Тот, не задумываясь и только предположив измену, жестоко казнил своего визиря, Джафара Бармакида, бывшего ему не только советником, но и преданным другом. Голову несчастного принесли ему в покои, тело разрубили, а куски выставили напоказ на трёх багдадских мостах. Когда отец собирал гостей на пир, то среди приглашённых нередко бывали и два особенных гостя: палач с говорящим именем Масрур – «Довольный» и кожаная подушка. На этой подушке, на этом «ковре крови», в одну секунду могла оказаться голова любого из присутствующих, случись халифу захотеть этого. А случай такой предоставлялся с ужасающим постоянством. Всемогущий господин имел все основания опасаться за свою жизнь – ведь мало кто из его предшественников умер своей смертью. И там, где предвидеть будущие угрозы было невозможно, меч палача должен был блеснуть быстрее кинжала убийцы!

Сын вырос достойным отца. Он перенял от него не только страсть к наукам и искусствам, но и жестокость в делах и твердость в решениях. Возможно, он даже в чём-то его и превзошел. Его путь к власти начался с братоубийства. Немыслимый грех! С его молчаливого согласия был обезглавлен его собственный брат – Аль-Амин. Пусть они и не были родными братьями, а только сводными, но всё же это страшное преступление против одной крови не могло иметь оправдания. Почему же отец выбрал Аль-Амина своим наследником? Конечно же, он был прав – власть халифа признавалась законной по происхождению. Многие могли и даже брали её силой, но всё равно не считались истинными правителями. Аль-Мамун хоть и был старшим среди братьев, но, к несчастью, мать его была персидской невольницей, и он не мог с полным основанием считаться наследником династии Аббасидов, ведущих свой род от самой семьи Пророка, да пребудет с ним мир. Что же плохого было в его персидской крови, подумал Аль-Мамун? Ведь персы правили тысячу лет и не нуждались в арабах ни дня, а мы правим ими всего пару столетий и не можем без них и часа! Всё искусство управления халифатом построено по образу и подобию империи персов, многое взято из их обычаев и знаний, а на самых важных постах в государстве делами заправляют всё те же потомки огнепоклонников.

Отец, предвидя их будущую вражду, заранее распорядился о том, кто займёт его место после смерти. Вместе с сыновьями он отправился в Мекку, чтобы призвать их к согласию и смирению. Там, в центре Запретной Мечети, внутри священной Каабы3, где сам Всевышний и его ангелы были тому свидетелями, два юных принца подписали предложенное им соглашение о разделе власти. Аль-Амин был назначен стать халифом, а его старший брат получал независимость в политических и военных делах и обширные восточные провинции. Подписанный документ был помещен на хранение в Каабу, тем самым получив особую, лишенную обыденной формальности, ценность. Отец полагал, что братья не осмелятся нарушить обет, данный ими в самом святом для всех правоверных месте. Ведь то, что когда-либо происходило здесь, всегда было отмечено незримой печатью, которая считалась сильнее любых земных печатей и свидетельств. И не успели ещё высохнуть чернила на бумаге, как в подтверждение незримого участия им был ниспослан знак свыше. То, что случилось, было бы, конечно же, простой случайностью, случись оно где-нибудь ещё. Но здесь, под черными покрывалами Каабы, все невольно вздрогнули, когда Аль-Амин уронил поданный ему свиток с документом. Несомненно, это был недобрый, очень недобрый знак, но никто не решился сказать об этом вслух…

Их договор был нарушен сразу же после смерти отца. День ото дня тёмные мысли становились тёмными делами, намерения превращались в поступки, обещания, данные перед лицом Бога, нарушались одно за другим. Их подданные в смятении пытались угадать, на чьей стороне окажется сила. Некоторые из них, поддавшись трусости, подстрекали братьев скорее взяться за оружие. В один из дней в Мекку срочно отправился гонец Аль-Амина, чтобы изъять из Каабы свитки с обязательствами. Хранители дверей не осмелились перечить, документы были взяты, и Аль-Амин порвал их, тем самым предрешив начало кровопролития. Началась гражданская война, братоубийственная в полном смысле этого слова.

Поначалу удача склонялась на сторону младшего из братьев. Как законный наследник, имеющий всю полноту власти, он не сомневался в успешном исходе военной кампании. Он даже заранее приготовил для Аль-Мамуна серебряные цепи, в которых тот должен будет предстать перед ним для суда. Аль-Мамун вдруг вспомнил, как на мгновение он усомнился в своих силах и позволил тревоге и сомнениям овладеть его волей: «Как я могу противостоять ему, когда на его стороне большинство отрядов и командиров, большая часть денег и запасов перешли к нему, не говоря уже о тех милостях и подарках, которыми он щедро осыпал людей в Багдаде? Люди склонны к деньгам и ведомы ими. Когда они находят их, они уже не заботятся о соблюдении данных обещаний и не желают выполнять обеты…»

Но звёзды на небе предсказали ему победу, и постепенно успех в сражениях оказался на стороне Аль-Мамуна. Он быстро обрёл преимущество, и вскоре его отряды уже осаждали Багдад. Целый год осадные машины обрушивали на город огонь и камень. Ужасные разрушения и смерть мирных жителей потрясли ещё недавно цветущую столицу. Поэты не находили слов, чтобы передать скорбь и страдания невинных, дым от пожаров застилал полнеба. С обеих сторон тяжелые манджаники4 непрерывно выстреливали в воздух каменные снаряды и горшки с зажигательной смесью. Горе было тому, кто попадался им на пути! Но тем, кому удавалось избежать смерти, летящей с неба, не всегда удавалось миновать её на земле. На улицах осаждённого города бесчинствовали мародёры, целые кварталы оказались во власти преступников. Вчерашние оборванцы и карманники притесняли всех без разбору: стариков и женщин, богатых и бедных. Никто не мог чувствовать себя в безопасности. Да что там чернь! Сам Повелитель правоверных, сам халиф Аль-Амин позволил себе невиданные ранее поступки и преступления! В тщетных попытках найти деньги на поддержание своего войска он опустился до открытого грабежа зажиточных граждан! Но даже эти бесчестные поступки уже не могли спасти его трон.

Дела шли всё хуже и хуже. С каждым днём Аль-Амин терял людей и лишался поддержки подданных. Предвидя скорое поражение, он пытался найти забвение в вине. Тем временем целые отряды во главе с командирами переходили на сторону неприятеля. В конце концов в распоряжении Аль-Амина остались только шайки бродяг и нищих, из которых удалось организовать подобие отрядов обороны. Эти необученные и даже невооружённые толпы смогли оказать на удивление ожесточённое сопротивление и поразили своей дерзостью и отвагой даже видавших виды воинов. Прикрытые только пальмовыми листьями и соломенными щитами, а то и вовсе нагие, они бесстрашно шли навстречу копьям и стрелам, в то время как их прекрасно оснащённый и вооружённый противник отступал под градом летящих в него камней. Эти оборванцы готовы были драться всего лишь за горсть фиников, а те из них, чьим ремеслом по жизни были грабежи и убийства, упивались возможностью безнаказанно творить преступления и чувствовали себя настоящими героями. Такова была горькая правда этой войны. Она превратила вчерашних воров в героев, а доблестных мужей – в отчаявшихся трусов. Но когда Тигр был перекрыт, и лодочники перестали подвозить продовольствие, то начавшийся голод заставил даже негодяев задуматься о спасении своих никчемных жизней. Окружённый со всех сторон, Аль-Амин понял всю бессмысленность сопротивления и попытался начать переговоры. Он ещё надеялся на благополучный исход и спасительный плен, но судьба распорядилась иначе.

Течение реки принесет его к спасительному плену. Так ему казалось. Ведь брат простит его, он всё поймёт. Он ведь поймёт, что это был вынужденный шаг, что всему виною были интриги его визиря. Он также вспомнит, что Аль-Амин не тронул его жену и сыновей, которые всё это время были в его власти.

Но лодку внезапно атаковали, Аль-Амин бросился в реку и попытался уплыть, его вскоре схватили и… То, что случилось дальше, он предпочел бы вообще никогда не вспоминать ни во сне, ни наяву. Но если ему и удавалось прогнать эти воспоминания днём, они всё равно возвращались к нему ночью, в страшных кошмарных снах, когда он был перед ними бессилен.

То, что было, – свершилось. Отрубленную голову Аль-Амина в устрашение повесили над воротами Багдада, и мир, добытый такой ценой, снова вернулся в этот город. Но надолго ли? Будет ли мир и покой на их земле даже через тысячу лет? Халиф часто задавал себе этот вопрос и никогда не находил на него ответа. Сколько раз на его памяти горел осаждённый Багдад и неубранные тела жителей днями валялись на улицах? Скоро уже не хватит городских ворот, чтобы выставлять все отрубленные головы. И о чём только думал его прадед, Аль-Мансур, основатель этого города, когда называл его Мадинат ас-Салам – Город Мира? Уж точно не о том, что голова его правнука будет украшать городские ворота…

Река совсем покраснела. Как говорил об этом поэт:

Рукою ветра брошены в ручей пылающие анемоны.

И под их краснотою сверкающая вода

Уподобилась клинку меча,

По которому струится кровь…

Но вот река успокоилась, ужасные красные волны постепенно улеглись и течение понесло его назад – в то время, когда он был ещё беззаботным ребенком. В тенистых садах Дворца Вечности5 царит тишина и прохлада. Ветер приносит с Тигра свежесть воды. Неподалёку, у плавающего моста, лодочники разгружают корзины с товарами для рынка. Вот старый учитель рассказывает ему о великих делах его предшественников, о первых праведных халифах, об изменах и мятежах, сопутствующих становлению династии, о том, как всё новые и новые земли склонялись под знамёна их армий. Как всего за каких-то двадцать лет презираемый до этого цивилизованным миром полудикий кочевой народ сумел завоевать от этого мира половину! Со времён Александра история не знала такого мощного выброса энергии и передела земель! И когда наступали редкие дни спокойствия, было время для покровительства наукам и искусствам.

Вот Аль-Амин бежит к нему с игрушечным мечом и призывает сразиться… Нет, не нужно! Если бы он только знал! О, Аллах, Милостивый, Милосердный, защити меня от последствий этого сна!

Как вдруг отряд остановился. Шумные крики, рёв верблюдов, скрип повозок – всё затихло. Все заворожено смотрели на запад – туда, где раскалённое солнце повисло над песками Аль-Магриба.6 И суровые воины, прошедшие не одно сражение и много повидавшие на своём веку, и безразличные ко всему невольники, – все замерли, очарованные увиденным.

Почувствовав перемену и услышав тишину, халиф открыл глаза. Поначалу он подумал, что всё ещё видит свой сон, в котором старый учитель рассказывает ему о дальних странах и чертит посохом на песке странные линии и фигуры. Как продолжение сна, вдали, в синеватой дымке, среди желто-красных песков пустыни, вдруг возникли три вершины. В лучах солнца они горели, как языки белого пламени. Нагретый воздух с их безупречных граней волнами поднимался к небу и, будь он здесь один, он бы подумал, что это какой-то мираж… Но весь его отряд вместе с ним смотрел в ту же сторону. Определённо это не было игрой света или усталого воображения. И это не могло быть явлением природы – ни потоки дождя, ни сила ветра, ни что иное не могло бы сотворить столь изящные и правильные формы. Всё говорило об их рукотворном происхождении. И это тем более заставляло застыть в восхищении.

И хотя до них было ещё полдня пути, размер ощущался даже на расстоянии. Аль-Мамун вспомнил слова учителя: «А размеры их столь велики, что стрела, выпущенная с вершины, едва ли долетит до подножия…»

Старик был прав – люди из живущих не могли сотворить такое.