Читать книгу Умерший рай (двадцать лет спустя) - Виктор Улин - Страница 13

Для большинства нынешних читателей – особенно молодежи, оторванной от истории и воспринимающей ее по ублюдочным интернетским сайтам – Коммунистическая партия представляет абсолютное зло.

Это и так, и не так.

Попытаюсь объяснить.

Любая корпоративность людей, стоящих у власти, действительно есть абсолютное зло для граждан, над которыми они властвуют. Ибо верх и низ всегда враги, находящиеся в конфронтации; что хорошо для одной стороны, то убийственно для другой.

Поэтому рядовому гражданину по сути все равно, кто сидит на вершине. Коммунистическая партия, государственная религия, выборка из националистического большинства – или просто голый капитализм, выросший из разворованных государственных заводов и нефти.

Любая власть антинародна по своей сути.

Стоит понять этот элементарный – хоть и познающийся лишь в определенном возрасте – факт, как все становится на свои места.

Разумеется, антинародной была и верхушка КПСС.

Но среди рядовых коммунистов встречались в большинстве настоящие, порядочные, действительно лучшие люди. Потому что – я не говорю об уже тогда стопроцентно коррумпированных госструктурах – кандидаты проходили жесточайший фильтр мнений своих же товарищей на общем собрании.

У меня самого при слове «коммунисты» всегда всплывают в памяти строки Александра Межирова:

Этот лозунг был не пустым.

На фронте в самом деле коммунисты шли вперед. И поэтому погибали первыми.

В итоге после войны партия сильно поредела. Причем потеряв своих лучших членов. Остался мусор.

То же самое творилось в комсомоле как малом образе партии. Естественно, что крупные комсомольские деятели московского уровня были такими же негодяями, как и коммунисты кремлевских трибун.

(Впрочем, позволю себе высказывание о том, что именно в Кремле находились прежде, находятся сегодня и будут находиться во веки веков именно самые отпетые негодяи).

Но комитеты комсомола на местах вели тяжелую работу среди молодежи.

Сейчас кажется, что они были заняты лишь разрезанием узких брюк (а потом ушиванием широких), стрижкой, сниманием цепей, запретом на прослушивание «голосов», чтение иностранных журналов, и так далее.

Да, конечно. Любая правящая группировка всегда опирается на идеологию, утверждаемую в массах. Все равно, какую: религию, национализм или коммунизм.

И у комсомола основной задачей стояла, конечно, идеологическая.

Но не менее важной была деятельность студенческих комитетов комсомола, по организации учебного процесса, нормального быта и досуга студентов.

(Увлекшись погружением в прошлое, я незаметно заговорил принятыми когда-то комсомольскими штампами; привычка – вторая натура).

Нынешняя борьба наркоманами, ведись комсомольскими методами, привела бы к иному результату, нежели та видимость, которую создает продажная милиция.

Ну ладно, насчет наркомании ста процентов не дам, но готов поклясться, что в институте от комсомола польза имелась.

Войдя аспирантом в факультетский комитет, я три года был заместителем секретаря по академической работе.

Третьим согласно табели о рангах. Потому что первым считался сам секретарь, освобожденный и получавший зарплату, а вторым – идеолог.

Но по важности мое направление было главным. Комсомол следил за учебой студентов. Подгонял «хвостистов», устраивал проверки на лекциях, обсуждал возможности улучшить процесс.

Сейчас преподаватели поставлены лицом к лицу к студентам. И каждый вынужден проделывать всякие трюки, чтобы заставить учить свой предмет.

В мое время этой проблемы не существовало.

Существовала система академсоветов – курсовых и факультетских – где жестко отслеживалась успеваемость. Каждый отстающий попадал под контроль – и надо сказать, косвенные меры воздействия имели успех.

С комсомолом расставались в двадцать восемь лет. Этот рубеж пришелся на пору моей работы в Башкирском филиале академии наук СССР. Где в самом деле комсомольская работа казалась пародией на деятельность. Впрочем, сама система уже умирала.

Потом я перешел в Башкирский государственный университет и стал преподавателем.

То были годы отречения от прошлого. И я сам забыл, как руководил самым факультетским академсоветом, заставляя бездельников учиться.

Вспомнил, начав читать лекции на коммерческом отделении одного из факультетов. Когда в начале сентября ко мне приблизилась большая группа студентов, из которой отделился самый смелый. И, глядя мне в лицо, спокойно спросил: сколько надо заплатить прямо сейчас, чтобы получить экзамены и зачеты за четыре семестра вперед и забыть о существовании моего предмета.

Вот тогда-то я подумал, что старые методы воздействия на нежелающих учиться разрушены, а новых не создано. Да их и не может быть в современных условиях.

Так или иначе, я горжусь своим комсомольским прошлым. Поскольку твердо знаю, что личными усилиями заставил дотянуть университет не один десяток слабовольных людей.

Признаюсь вам даже в еще более страшном грехе.

Я всегда мечтал вступить в КПСС. Потому что, как всякий нормальный молодой мужчина, хотел сделать карьеру и отдавал себе отчет в том, что без партии это невозможно.

Погубил меня факт, что в Ленинграде, где сияли вершины моей комсомольской деятельности, я был иногородним, то есть не имел постоянной прописки. Поскольку гегемоном считался рабочий класс, а интеллигенция именовалась прослойкой, то и партийных мест в институты «выдавалось» – в прямом смысле выдавалось, то есть спускалось из ближайшего райкома – ограниченное количество. Получить место по партийной разнарядке иногороднему студенТУ было практически невозможно. Ведь студентКА могла выйти замуж и остаться в Ленинграде. А парень наверняка собирался уехать обратно в свой город. Увезя с собой и вожделенное партийное место.

Так я не попал в партию, пока туда стремился.

Вернувшись после аспирантуры в Уфу, я мгновенно и необратимо сгнил в местном болоте. Об этом даже не хочется вспоминать.

Возможно, то было своего рода точкой перехода всей моей судьбы.

Пробейся я в партию в нужный период жизни: пока оставался истинно молодым, не растратившим обаяния, энергии и веры в свои силы – и еще неизвестно, какой В.В. сидел бы сейчас в Кремле…

(Он, кстати, учился в том же Ленинградском университете, что и я, только лет на семь раньше).

И уж если бы я стал одним из кремлевских негодяев, то сейчас показал бы вам всем кузькину мать – помяни, господи царя Давида и всю кротость его…

Узнали бы вы у меня и новый транспортный налог, и пенсионный фонд, и цену на энергоносители…

При моей общей нелюбви к человечеству как биологическому виду правителем бы я был абсолютно негуманным.

Увы, все это – лишь замки на зыбучем песке времени…

Кроме того, все написанное в этой главе отнюдь не мешает мне свободно крыть в бога душу и богородицу партию, комсомол и все отродье большевистского режима…

Но я не устаю повторять слова, которые приведу здесь и сейчас:

«Нет ничего более бессмысленного, нежели искать логику в словах и поступках художника.»