Читать книгу Честь имею - Виктор Вассбар - Страница 3

Эшелон шёл на запад – на войну. В его теплушках ехали солдаты 1-го батальона 43-го Сибирского стрелкового полка, а в купированном вагоне офицерский состав батальона. В одном из купе расположились офицеры 3-й роты; командир роты – капитан Парфёнов Леонид Самойлович, командиры взводов – поручик Свиридов Олег Николаевич, поручик Абуладзе Шота и подпоручик Холмогоров Павел Харитонович.

Поручик Абуладзе и подпоручик Холмогоров играли в карты – в дурака.

Поручик Свиридов задумчиво смотрел в окно – на сияющие золотом и медью перелески, на широкие поля, на реки и озёра, на пролетающие мимо телеграфные столбы и километровые столбики, покручивал ус и изредка, но довольно-таки громко, восторгался русской природой:

– Смотрю на поля и леса наши, да на горы и ничего-то нет краше нашей русской земли, скажу я вам, господа.

– Кабы ещё культуры к ней европейской так цены бы ей не было, – не отрывая взгляд от карт, хмыкнул Абуладзе.

– А я не согласен с тобой, Шота, – отбивая брошенную соперником карту, проговорил Холмогоров. – Россия страна крестьянская, народ малограмотный, но не глуп. Вот знаем мы с тобой, где Европа, где Азия, и знаем, какие страны там-то и там, только на кой леший лично мне эти знания… абстракция всё это.

– Что-то я не понимаю тебя, Павел, – проговорил Абуладзе.

– А, что тут не понимать? Везде не побываешь, всего не увидишь, а коли не увидишь, то всё рассказанное кем-то, воспринимается как мыслимый образ – мёртвая картинка, которая каждому видится по-своему, следовательно, это и есть абстракция. Пример: представьте, что все мы стоим в одной точке и смотрим на одну расстилающуюся перед нами картину, а потом по чьей-либо просьбе начнём описывать её. И как, думаете, мы преподнесём её слушателю? По-разному, господа, по-разному, ибо сознание у каждого лично своё, своё видение мира, одним словом – абстракция. Даже те же деревья, что мелькают за окном, каждый из нас видит разно.

– Мудрёно! – ответил Свиридов.

– Ничего мудрёного. Из всех картин одного образа слушатели создадут одну объёмную панораму, и предстанет она перед ними в мельчайших деталях и будет реальностью в их сознании.

– Однако, объёмная панорама всё равно будет мертва. Слушатели не почувствуют дуновение ветра, пение птиц, холода или жары. Рассказчик может передать лишь слабый образ когда-то виденного, но запахи… звуки… ощущения… – Холмогоров развёл руками, – увы… человеку это не дано. Может быть, когда-нибудь он создаст аппарат, который всё созерцаемое можно переносить из одного конца земного шара в другой, а пока это всего лишь абстракция, что ни говорите. Мы не можем охватить весь мир, в котором являемся всего лишь песчинкой, и как песчинка никогда не поймём из чего и для чего созданы. Это интуитивно понимает наш русский мужик, поэтому и не лезет в дебри, из которых нет выхода. Для него главное – реальность жизни в конкретном месте и в конкретное время. Поэтому можно сказать, что он намного умнее нас, верящих в воображаемые нами образы.

– Может быть ты и прав, Павел, – задумчиво ответил Шота.

– Абсолютно прав! У крестьянина в голове реальность жизни, он землю в руках держит, и мысль у него одна, но главная, какой подход к ней иметь в то или иное время. Ему нет надобности забивать голову континентами земными да частями света её, это для него ноль значения, ниже лаптей его.

– Так-то оно так, только для общего развития, всё ж таки, крестьянину это знать надо, – проговорил Абуладзе.

– А на кой ляд ему нужно это общее развитие? – стоял на своём подпоручик. – Новый Ломоносов вряд ли предвидится в ближайшие сто лет, а если, какой и произойдёт из крестьянской среды, так от этого не отпадёт надобность пахать землю и растить на ней хлеб. А если он сядет в тенёк, да начнёт рассуждать как землю, к примеру, перевернуть, или откуда звёзды на небе, да зачем и почему луна светит, то сам с голоду помрёт и страну по миру пустит. А надо нам это? Вот оттого каждый на своём месте должен быть, – крестьянин хлеб растить, а мы страну защищать.

– Это, значит, по твоему он должен с утра и до утра на наше пузо работать? – не унимался Шота.

– Почему же? Времени свободного у него достаточно, после пахоты и уборки урожая, к примеру. Ремёсел-то у нас народных дай Бог каждому европейцу! Есть у русского мужика время заниматься ремёслами. Всё своими руками мастерит. Ему ложки железные ни к чему, он кашу деревянной, расписной ложкой загребает, дай Бог каждому! А масло, мёд, да зерно наше вся Европа за милую душу трескает, аж за ушами трещит. Нет, мил друг Шота, не нужна нашему крестьянину европейская культура, на русской земле он веками стоит, и стоять будет. Ему Русь милее, оттого он и не заглядывается на заграницу. Крестьянин у нас мирный, да, собственно, – Холмогоров махнул свободной от карт рукой, – как и весь народ русский. Нам чужие земли не нужны, свою за год не обойти.

– Что-то ты противоречишь себе, Павел. Говоришь про ненужную крестьянину культуру, абстракцией её называешь, и одновременно восхваляешь ремёсла народные, что и есть образная абстракция.

– А я полностью согласен с тобой, Павел Харитонович, – не отрываясь от созерцания природы пролетающей за окном купе, проговорил Свиридов. – Наш крестьянин, как и весь русский народ, собственной, тысячелетиями хранимой древнеславянской культурой живёт. Ему азиатские шелка и сладости европейские, как впрочем, и чопорность нашего доморощенного дворянства за ненадобностью.

– Это на кого же вы намекаете, позвольте вас спросить, господин поручик, – возмутился Абуладзе.

– Да, уж не вас, князь, успокойтесь, – ответил Свиридов.

– В таком случае посматривайте в окно и не встревайте в чужой разговор. А то ведь я могу понять, что это вы обо мне. Я давно уже приметил, что вы к дворянству с пренебрежением. Только вот не пойму, чем же оно вам не угодило? Вроде бы и вы из этой среды, хотя и захудалой!

– Ну, что вы, поручик!? Угодило, ещё как угодило. Цвет нации! Да вы, – повернувшись к Абуладзе лицом, – успокойтесь. Вас это не касается.

– Вот меня-то в первую очередь и касается, – распалялся Абуладзе. – Вы, что… хотите сказать, что я не дворянин? Во мне течёт дворянская кровь, а в вашей, насколько мне известно…

– Немедленно прекратить ссору. А то ведь я не посмотрю ни на дворянство, ни на что иное, – строго проговорил капитан Парфёнов, оторвавшись от письма. – Ни к чему нам нынче дрязги. Помиритесь и забудьте все прежние разногласия.

Офицеры нехотя пожали друг другу руки.

– Вот так-то лучше, господа! – улыбнулся капитан.

…

Размолвка некогда неразлучных друзей Абуладзе и Свиридова началось четыре года назад – с приезда в Омск князя Пенегина Григория Максимовича, которому Генеральным штабом Российской империи было поручено сформировать 43-й Сибирский стрелковый полк из 9-го Сибирского Тобольского пехотного и 10-го Сибирского Омского пехотного кадрированных полков. Собственно, не конкретно со дня его приезда в Омск, а двумя месяцами позднее. Каждый из офицеров прекрасно запомнил 15 июня 1911 года, день торжественного открытия 1-й Западно-Сибирской сельскохозяйственной, лесной и торгово-промышленной выставки. В тот день чётко проявилась их неприязнь друг к другу, а первые штрихи к назревающей размолвке некогда неразлучных друзей наметились 23 мая – на балу в честь пятидесятилетия гласного городской думы – Мирошина Николая Петровича. Юбилей, бал, выставка, что, вроде бы, общего могло быть между этими событиями, разделёнными, хоть и не большим, но значимым для каждого из двух офицеров временем? Общее было и самое непосредственное.

Подпоручики Свиридов и Абуладзе были приглашены на бал по настойчивой просьбе дочерей юбиляра – шестнадцатилетних близняшек Анны и Галины. Анна была влюблена в Олега Свиридова, а Галина в Абуладзе. На торжество, естественно, был приглашён весь «цвет» Омска и новый командир полка – князь Пенегин Григорий Максимович с дочерью Ларисой Григорьевной.

Княгиня Пенегина – восемнадцатилетняя прелестница на этом торжестве вновь всех очаровала. Вновь? Дело в том, что впервые княгиня впечатлила омскую аристократию ещё 6 мая, – на балу в честь рождения Николая II. Своим аристократическим благородством, – не жеманством – манерностью и кокетством, а именно уважительностью и простотой в общении заставила говорить о себе только положительно, что было редкостью в подобной среде.

– О, Боже, как она прекрасна! Посмотри, Шота! – воскликнул Свиридов, остановив изумлённый взгляд на стройной девушке в розовом пышном платье, входящей в зал под руку с новым командиром полка князем Пенегиным. – Слышал, что княгиня Пенегина красива, но что божественно красива, не предполагал.

В тот первый день Свиридов осмелился пригласить Ларису Григорьевну на вальс, и был одарен ею очаровательной улыбкой и, конечно, танцем.

И вот он видит её, – второй раз и снова не сводит с неё глаз. Его счастью нет предела. Он вновь и вновь восклицает, как бы отрешившись от мира, но уже мысленно:

– Как вы прекрасны княгиня! Как же изумительно вы прекрасны, Лариса Григорьевна!

– По-моему она сконфужена, – «вырывая» разум Олега Николаевича из временного оцепенения, проговорил Абуладзе.

– Ты о ком, Шота? – войдя в реальность, спросил друга Свиридов.

– О княгине Пенегиной! О ком же ещё? Ведь с неё ты не сводишь глаз!

– Я бы так не сказал. Она от смущения поводит глазами, и это естественно, княгиня очень юна и всего второй раз в новом малознакомом ей обществе.

– Смущена… пожалуй! – равнодушно ответил Шота. – Вероятно, не видела столь много блеска, света и сиятельных лиц.

– Имеешь в виду себя? – проговорил Свиридов. – Князь только ты и их сиятельства полковник Пенегин с дочерью.

Подпоручик Абуладзе промолчал, приосанившись и слегка вздёрнув волевой подбородок. Ему нравилось, когда окружающие вспоминали, что он князь.

Стройный, высокий грузин – князь Абуладзе не был эталоном мужской красоты, но его большие чёрные глаза, излучающие какой-то таинственный свет, влекли к нему многих женщин, что делало его их обожателем.

Не меньшую страсть дам к нему вызывали его тонкий прямой нос, пропорционально разделяющий сухощавое лицо с густыми смолянистыми усами, чётко очерченные алые губы и природный ум – смекалка, находчивость и весёлость нрава.

– Ах, слышали бы вы, какую прелестную сказку рассказал мне князь. Я так сильно смеялась, так сильно, что даже слёзы от жалости капали, – делилась со своими подругами одна из дам.

– А мне-то, мне он такое поведал, что я, прям, готова была тут же пасть в его объятья. Ах, как красиво он говорит. Его речь льётся как хрустальный ручеёк, – сладостно прикрыв глаза, говорила другая.

– А как нежны касания его губ руки. Я вся так и горю, так и горю! Готова умереть, лишь бы он целовал и целовал! – млела третья. – Ах, представляю, как горячи его поцелуи!

– Есть, есть счастливицы, кого он целует, – со вздохом сожаления отвечала первая дама, скрывая этим свою интимную связь с князем.

Так же в ответ вздыхали и другие дамы, чем скрывали и свою телесную связь с молодым князем.

Вздыхали и знали одна о другой всё!

А весёлости у князя было более чем предостаточно, что, правда, то, правда, но она проявлялась только в кругу молоденьких прелестниц, которых он всех любил, но которые были тверды в своей неприступности, – губернские нравы, а более глаза маменек держали дочерей в жёсткой узде и на коротком поводке. Оттого похвастаться успехами на девичьем фронте Шота не мог, а вот среди увядающих вдов и одиноких дам удача сопутствовали ему, он ими не брезговал, хотя некоторые из них лет на десять были старше его, – Абуладзе было всего 24 года, и не особо он распинался перед ними. С сослуживцами князь был, не то, чтобы груб или высокомерен, но держал себя намерено выше их, что нередко приводило к недобрым взглядам в его сторону со стороны однополчан. По этой причине друзей в полку не имел, кроме Олега Свиридова, с которым был в дружеских отношениях ещё со времени учёбы в Омском военном училище.

– Пожалуй ты прав, Олег! Она действительно красива! Как-то сразу и не обратил… Да, да, полностью согласен с тобой, друг, – немного помолчав, проговорил Абуладзе, пристально всматриваясь в лицо княгини Пенегиной.

Лариса действительно кого-то искала, о чём говорил взгляд её больших красивых глаз, опушённых густыми ресницами. Он выражал некоторое беспокойство и надежду, вероятно, увидеть что-то или кого-то, что не ускользало от пристально взгляда Свиридова, отчего её глаза изредка воспламенялись, потом гасли, вероятно, ошибочно увидев то, что выискивали, несомненно, что-то очень важное, тайное и абсолютно личное. И вот она увидела того, кого искал её взгляд. Лицо её тотчас преобразилось, засияло, в глазах вспыхнуло яркое пламя, «ослепившее» Олега Николаевича глубоким проникновенным в его глаза и, как показалось ему, озарившее радужным сиянием и без того ярко освещённый зал.

На столь яркую перемену в её взгляде никто не обратил внимания, кроме князя Абуладзе. Он перехватил её взгляд, направленный на Свиридова.

– Ну, уж нет! Ты будешь моей! – мысленно проговорил он, уставившись на княгиню Пенегину хищным взглядом.

– Он здесь! Господи, спасибо! Сегодня я самая счастливая! – внутренне воскликнула Лариса, одаривая Свиридова лёгкой, почти неприметной улыбкой.

Первый танец – вальс был отдан Ларисой Олегу Николаевичу.

– Лариса Григорьевна, нам нужно непременно встретиться. Мне стыдно об этом говорить, но вы мне очень нравитесь. Подарите мне всего лишь одну прогулку с вами, всего лишь одну.

– Отчего одну? Вы говорите, что я вам нравлюсь, а просите всего об одной встрече. А потом я вам буду уже неприятна? – улыбнулась княгиня.

– Что вы, что вы… как можно! Вы всегда будете в моём сердце, уверяю вас.

– Ах, не надо так, у меня кружится голова! – очень тихо воскликнула Лариса Григорьевна.

– Это от вальса, княгиня.

– Нет! От ваших слов, Олег Николаевич. Вы мне тоже не безразличны!

– Я счастлив! Я безмерно счастлив, княгиня. Вы покорили моё сердце тотчас, как только увидел вас… – шептал Свиридов. – Я думаю только о вас, даже во сне вижу только вас!

– Ах, что вы, не говорите так! Мне так стыдно! – смущаясь, ответила Лариса, мысленно представляя себя наедине с Олегом, и вдруг поспешно, приподняв на него глаза, тихо проговорила. – Но когда и где? Ах, как мне стыдно! Так говорите же скорее, где? Танец скоро… Ну, что же вы молчите?

Свиридов мысленно бегал по улицам и переулкам города, выискивая место назначения свидания, где были бы только он и она.

– С конце месяца, 30 мая будет удобно?

– 30 мая?!.. Но это целая неделя!.. – сникла Лариса. – Почему так долго? О! Простите! Я непомерно глупа! Конечно, конечно! – уже поспешно, боясь, что Свиридов передумает и отменит свидание

– Я буду ждать вас в пятнадцать часов в галантерейном магазине, что на Любинском проспекте.

– Я не знаю, где такой проспект. Я ещё плохо знаю город, – ответила Лариса, кружась в вальсе.

– О, да! Простите! Так называется наш главный Чернавинский проспект. А Любинским он назван народом в честь рано умершей жены героя десятка войн Густава Гасфорда, руководившего отсюда освоением казахской степи и покорением Семиречья. Но вы, вероятно, даже и не знаете галантерейного магазина?

– Простите, не знаю.

– А синематограф «Гигант», что на Воскресенском сквере у Оми вам известен?

– Да, да, конечно! – ответила Лариса, мысленно облегчённо вздохнув и подумав: «О, Боже, как он мил!».

– Значит у синематографа в пятнадцать часов 30 мая, – под закончившиеся звуки вальса проговорил Свиридов.

– Я приду! Я обязательно приду! – с часто бьющимся сердцем ответила Лариса и внутренне засияла от охватившего её счастья.

Вдовушки и одинокие дамы, кто с усмешкой, а кто с явной горечью, смотрели на Абуладзе.

– Наш ухажёр на задворках? – говорили одни с явной иронией.

– Олег Николаевич опередил его. Так ему и надо, этому гордому грузину, – со злобой говорили другие.

Общество, – светское общество с его склоками, подвохами, злобой и натянутыми улыбками, скрывающими зависть, а порой и ненависть, со смаком пережёвывало каждую новость, а если новость касалась кого-то из его круга, то с наслаждением.

Тяга молодых людей – Ларисы Пенегиной и Олега Свиридова друг к другу стала важной составляющей пересудов в среде светских дам. Строились всевозможные прогнозы и догадки относительно их отношений, – от игры офицера с юной доверчивой девушкой, в результате которой обязательно рождался ребёнок, до скорой пышной свадьбы и даже дуэли, но с кем, это не выносилось в разговоре, говорилось в общем, – с одним из офицеров полка. И хотя обсуждалось, говорилось и обсасывалось это со смаком, но всё же без язвительности, – Лариса Пенегина и Олег Свиридов были симпатичны светскому обществу.

С того юбилейного бала в дружбе Абуладзе и Свиридова образовалась трещина, а резкий разрыв в отношениях произошёл…