Читать книгу Честь имею - Виктор Вассбар - Страница 6

Щегольскую четырёхместную коляску фаэтон на рессорном ходу, вызывая зависть даже у зажиточных граждан города, резво катили по главному проспекту города два рысака гнедой масти, волосяной покров которых отливал на солнце тёмно-коричневым лаком.

В коляске сидели четверо, – на переднем сиденье спиной по ходу движения две юные прелестные девы в пышных платьях, милые головки которых украшали шляпки с широкими полями, украшенными шёлковыми лентами и искусственными цветами из шёлка, – это были Анна и Галина. От ветра их шляпки удерживали белые шёлковые ленты, прикреплённые к внутренней стороне тулье и подвязанные на подбородке. На втором сиденье лицом к сёстрам сидела Лариса и Свиридов, оба были одеты по-праздничному – княжна в пышное розовое платье с круглым скромным вырезом почти под горло, поручик в парадном мундире. Управлял коляской Абуладзе, он вёл её на южную окраину города, где в четырёх километрах от его центра – на Семинарской площади между улиц Скаковая и Лагерная в короткий срок были построены павильоны 1-й Западно-Сибирской сельскохозяйственной, лесной и торгово-промышленной выставки.

– Шота, и где это ты добыл такую чудесную коляску? – уже в который раз спрашивал друга Олег.

– Купил, дружище! Купил! – отвечал Шота, при этом непременно повторял уже в десятый, а может быть и двадцатый раз. – А к ней двух рысаков. Теперь вот и сена заготавливать больше надо, благо есть, где хранить, – усадьба большая.

Князь Абуладзе жил в своём доме, купленном им в центре города ещё во время учёбы в военном училище. Дом был кирпичный, двухэтажный с пристройкой для прислуги. При доме был большой сад, а так же конюшня и сарай для хранения сена и хозяйственного инвентаря, что позволяло очень богатому грузинскому князю содержать лошадей для выезда и для служебных надобностей.

Князю страсть как хотелось погнать лошадей рысачим махом – самым быстрым видом рыси, присущим только рысакам в силу особенностей строения их скелета, но загруженность улиц города людьми и повозками, позволяла вести лошадей только шагом – четырёхтактным коротким аллюром, при котором следы от задних ног находились на большом удалении от отметин передних копыт. Горожане спешили на торжественное открытие выставки.

Приближаясь к Чернавинскому проспекту, – на пересечении улиц Тарская и Александровская, офицеры и их девушки стали свидетелями громкой ссоры двух женщин. Абуладзе пришлось приостановить лошадей, так как на зрелище собралось много народу, и проезд на коляске был крайне затруднителен.

– Вы посмотрите, люди, до чего дошло. Эта хамка, сколь ей ни говори, всё одно на своём стоит. Пироги пекёт, весь дом задымляет. Вздохнуть нечем. Гляньте вон в окно-то… видите дымище какой, а внутрях… так там сам чёрт рога себе переломает… от невидимости в избе, прям, что пожар… не иначе. А ей хошь бы што! Она, видите ли, пироги на продажу пекёт, а мне помирать… Так ли чё ли! Я вас спрашиваю! – крикнула в собравшуюся толпу зевак. – Молчите. То-то же! Ну, молчите… Чёрт с вами со всеми!.. А всё ж таки гляньте, во что она превратила мою избу! Да, что ж это такое делается? Когда ж эта проклятая торговка съедет с моего дома. Гоню её, а она только похохатывает и оскорбляет меня, называет злыдней, нахалкой и другими погаными словами. Тфу на неё, басурманку окаянную!

А виновница ссоры стояла, подбоченясь, и ухмылялась, но когда домохозяйка стала надвигаться на неё с кулаками, повернулась в ней задом, задрала подол сарафана, сдернула с себя штаны и, прихлопывая себя по голому заду, затараторила: «Вот тебе, а не съезд с квартиры! Вот тебе! Вот тебе!»

Анна и Галина зарделись и, прикрывая глаза руками, прыснули со смеху.

– Стыдно-то как! Стыдно! – проговорила Лариса, ухватив за руку сидящего рядом Свиридова.

– Опять что-то не поделили, – коротко хохотнул Абуладзе. – И ведь что удивительно… ладно бы в доме поругивались, так нет, надо на улицу выйти, чтобы все видели и слышали, как они друг друга оскорбляют и за волосы таскают, на потеху мужикам и на страх детей. Вон… детишки-то жмутся к забору. И где только такие слова выискивают, не каждый мужик найдёт такие. Чудной у нас народ – бабы! Денщик мой Прохор рассказал, на прошлой неделе они в суде меж собой разбирались и вот снова. Забавные истории меж ними происходят. В один день волосы друг у друга рвут, на другой вместе песни поют. Вон та молодуха, что… в цветастом сарафане, – Шота кивнул головой в сторону женщины оголившей зад, – жаловалась судье на свою квартирную хозяйку, с которой сейчас опять сошлась в ссоре, что та позволила себе обругать её и даже назвать «воровкой и «арестанткой».

Хозяйка не ожидала, что в суде будет держать ответ, оправдывалась торопливо и сумбурно, не приводя веских доказательств своей безвинности.

– Господин судья, ведь понапрасну только суд она беспокоит, – говорила квартирная хозяйка, – мы с ней кажный божий день ругаемся, так и будем из-за каждого слова в суд ходить?! Негоже этак-то! Когда ж вам, господин судья, тогда разбойников-то судить? Их-то вон, в газетках прописывают, што ни день, то всякие разные… то грабют, то убивают, а тут за слово какое в суд… Так, чтобы ей неповадно было, изгоните, господин судья, эту нехорошую женщину из моего дома, сама я уже из сил выбилась, а не уходит она… миром прошу её – Господом Богом, ни в какую не уходит. И што она присосалась к дому моему, ежели бы я знала, какая она склочная баба, разве ж пустила… ни в жизть… вот вам крест! – перекрестилась, прямо глядя в глаза судьи, как на икону.

– Прекратить! – строго прикрикнул судья. – Мне здесь твои разглагольствования не к чему слушать. Отвечай по делу жалобы на тебя. Оскорбляла, али как?

– Господин судья, да как же я могу-то. Обе мы пьяницы. Вот и сегодня, как сюда идти, выпили и поругались… А и не могу я сама на себя наговаривать… Нет такого закону, чтобы самую себя распластывать перед вами, господин судья. Пущай она споначалу докажет, что я чего злыдного противу её имела.

– Прекратить! Иначе я прикажу выпороть тебя и посадить в тюрьму! – уже более строго и громче проговорил судья.

– Так я ж и говорю… поругались мы, – вновь стала оправдываться подсудимая. – А вчера вместе ходили в гости. Всё было хорошо. А потом поругались, и она ударила меня два раза. Так я же не побежала жаловаться на неё. Вместе пили и ежели я её как и назвала, так то не от злобы, а по сути дела её… Вот, смотрите, господин судья, – женщина склонила голову, – проплешина. Она сук… прости мя, Господи, – перекрестилась, – супостатка этакая цельный клок с головы моей выдрала. Так я что ж… стерпела… не пошла в суд жаловаться, а она, видите ли, за одно слово, какое уж и не помню, может быть, и было чего… хотя, врёт она, вот вам истинный крест, – снова перекрестилась, – в суд побежала…

– А ты, что скажешь? – обратился судья к заявителю.

– Что я?.. Я ничего!.. Я это… – тихим голосом проговорила «потерпевшая» и вдруг резко. – Пущай она меня не гонит! Я справно плачу за жильё! Куда мне? Кто ж возьмёт меня… Ясно дело, никому не пондравится чад от пирогов. А мне жить надо! Мужика у меня нет… Кто меня кормить будет?.. сама вот, и выкручиваюсь, как могу. А она гонит. Я ей и водочку ставлю, чтобы она, значит, не гнала, а она как мою водку выпьет, так и зачинает понужать меня и гнать. Кому ж это по ндраву будет, вот и схватываемся. А волосы я её не драла, вот ей Богу, – женщина перекрестилась, – это она сама вырвала у себя клок и сказала опосля, что покажет свою голову лысую, чтобы меня, значит, в тюрьму посадили за руко… рукоприложение, значит, к её голове.

– А я тебе сколько раз говаривала, уходи с фатеры от греха подальше. – грозно воззрившись на жиличку, прокричала домохозяйка. – Я женщина больная, у меня всё внутрях болит и порой так запечёт, что хошь ложись и помирай, а ты пирожки на продажу пекёшь, а чаду… – и жалобно к судье, – господин судья, чаду столько напустит… не приведи Господи! Жизти от неё никакой нет, а мне врачи прописали свежий воздух. Какой тут воздух, ежели я чернотой от её гари потом цельный день харкаю…

Судья молча взял судейский молоточек и ударил им по дощечке на своём столе.

За взаимностью обид судья постановил дело прекратить, – закончил рассказ Шота, осторожно продвигая коляску сквозь толпу людей.

…

Въехав на Семинарскую площадь и остановив коляску в специально отведённом для гужевого транспорта месте, офицеры помогли девушкам выйти из фаэтона.

– Посмотрите, ну, посмотрите же, господа!.. Сколько народу! Ах, сколько много народу! И все красивые!.. Я никогда не видела столько много людей! Как чудесно! Как очаровательно! О! как я счастлива! Ну, посмотрите же! Посмотрите! – засияла глазами и восторженно захлопала в ладоши Анна, лишь только увидела массу празднично одетого народа, ожидающего торжественного открытия выставки.

– Невероятно! Ожившая сказка из иллюстрированных книг! Изумительная сказка! О, Господи, я даже в мыслях не могла представить такое! – более сдержано, нежели сестра, но всё же восторженно восклицала Галина, охватывая взглядом сказочный главный вход выставки с крыльями резных стен и башенками по краям.

– Напоминает московский кремль. Только тот строго величествен, а это сооружение величественно празднично. Какое-то необъяснимое торжество лёгкости, света, а, в общем-то, жизни. Красиво! Не ожидала такого прекрасного начала экскурсии!

– Это лишь преддверие её, – улыбнулся Свиридов. – Всё самое необычное впереди… за главным входом…

– Верю на слово, хотя уже и это, – чуть кивнув на «воздушное» здание главного входа выставки, – вызывает восхищение, – не выражая неистовых эмоций, сдержано, но чувственно ответила Лариса, явно восхищённая красочной площадью наводнённой празднично одетыми людьми.

Лариса сдерживала себя, но внутренне горела, более, пылала, и пламя восторга отражалось в глазах. Это пламя видел Свиридов. Он не сводил взгляд с княгини, восхищался ею, и благодарил Господа за возможность видеть её и быть рядом с нею.

– Господа, что же мы стоим? Пойдёмте, пойдёмте же скорее! Там, верно, всё уже началось!.. Мы пропустим самое главное! – нетерпеливо подёрнув плечами, проговорила Галина, ухватила Абуладзе за руку и настойчиво потянула его в сторону людей, пришедших на открытие выставки. – Ну, что же вы, Шота?! Идёмте!

Почувствовав его лёгкое сопротивление, Галина взглянула на него и увидела острый взгляд его прищуренных глаз, направленный на Свиридова, державшего руку Ларисы в своей руке.

– Что с тобой, Шота? – не поняв прищура глаз, кокетливо повела бровями Галина. – Солнце глаза щекочет?

– О нет, извини! Я просто заворожён прекрасным видом, – солгал Абуладзе. – Красиво, очень красиво!

– Тогда что же мы стоим? – сказала и, ухватив его согнутой в локте рукой за предплечье, а сестру, стоящую рядом, взяв другой рукой за кисть, настойчиво потянула обоих за Ларисой и Свиридовым, идущими к радужной группе людей ждущих торжественного открытия выставки.

– Не предполагала, что будет так торжественно, – говорила Лариса.

– Это лишь главный вход выставки, Лариса Григорьевна. Вы будете очарованы, когда войдёте внутрь, – пылко ответил Свиридов, не отводя влюблённого взгляда от княгини.

– Олег Николаевич, откуда вам известно, что находится внутри?

– Как же мне не знать, Лариса Григорьевна?! Солдаты моего взвода принимали самое непосредственное участие в строительстве павильонов выставки. И по долгу службы мне часто приходилось быть на стройке. Верите ли, там есть такие чудесные здания, что дух захватывает.

– Вы интригуете меня, Олег Николаевич. Берегитесь! Если в действительности всё окажется иначе… я вас… – Лариса посмотрела на Свиридова. – Что мне сделать тогда с вами? Ну, говорите же?

– Я распластаюсь у ваших ног, Лариса Григорьевна, и буду молить о пощаде, а если вы не простите… буду полностью в вашем распоряжении. Вы можете меня даже убить!

– Ну, что вы… Олег Николаевич? Как можно?! Мне ваша жизнь не нужна, хотя… – хитро блеснув глазами, – как знать… может быть, и понадобится! – ответила княгиня.

…

У главного входа шумела людская толпа. Отовсюду несся звонкий смех детей одетых в праздничные платья; восторженные голоса дам в светлых летних платьях, с белыми ажурными зонтами в руках и с колоссальными «корзинами» на головах, отягчёнными цветами, плодами и даже битой дичью, свешивающей свои лапы и хвосты через поля шляп; сдержанный говор их кавалеров, – офицеров в парадных мундирах и чиновников в тёмных костюмах с широкими лацканами.

Подхваченные общим праздничным настроением, Лариса и сёстры – Анна и Галина, сбившись в общий плотный кружок, бережно охраняемый Свиридовым и Абуладзе, что-то восторженно говорили друг другу, и вдруг их разговор прервался на полуфразе. Площадь у входа на выставку стихла, умолк даже детский смех.

На сколоченное из досок возвышение поднялись главный начальник степного края генерал от кавалерии Евгений Оттович Шмит, акмолинский губернатор Александр Николаевич Неверов, председатель распорядительного комитета выставки Борис Владимирович Трувелер, городской голова Василий Александрович Морозов и главный комиссар выставки Катанаев.

С краткой вступительной речью выступили Трувелер и Морозов. Затем прошло освящение выставки, после которого Евгений Оттович Шмит открыл выставку разрезанием красной ленты. И все, у кого были куплены билеты, прошли через широко распахнувшиеся ворота главного входа выставки и невольно ахнули от восхищения, увидев красочный город. Перед омичами и гостями города, захватывая их дух, раскрылась волшебная панорама со сказочными дворцами-павильонами, украшенными тонкой резьбой по дереву, разноцветными огнями и флажками, с причудливой формой крыш и фасадов. Не удержались от одобрительных восклицаний Анна, Галина и Лариса. Вновь, как и при въезде на Семинарскую площадь, их восторженные вскрики и сияющие глаза открыли улыбку на лице сопровождающих их офицеров.

– А это что впереди?

– Что справа?

– Что в павильоне в египетском стиле со сфинксами и обелисками? – спрашивали девушки.

И мужчины, улыбаясь, отвечали:

– Это «Общенаучный» павильон, его ещё называют «Сибиреведение».

– А тот, что в виде швейной машинки – павильон компании «Зингер».

– На переднем плане павильон Сергинско-Уфалейских горных заводов

– А там что? – вскинув руку в сторону павильона в стиле древнерусского терема, воскликнула Анна, встряхнув руку сестру.

– Не знаю, сестрёнка. Спросим Шота, он обязательно всё знает, – ответила Галина, взглянув на Абуладзе.

– В этом тереме павильон «Вятские кустари». Что в нём находится… – пожал плечами Шота, – не знаю, но, вероятно, что-то из народного творчества.

– Пойдём, пойдём туда! – восхитившись павильоном, по сторонам входного портала которого громоздились массивные пилоны, воскликнула Лариса и, выпустив руку Олега, широким шагом пошла на встречу с чудом, выстроенным Л. А. Чернышевым.

В самом павильоне, – при входе в него, Лариса замерла. На неё смотрел Ермак – мощная статуя первого покорителя Сибири.

– О, Боже! Как это грандиозно! Какой гигант! – воскликнула княжна, лишь только взглянула на покорившую её статую. – Ермак именно такой, каким я его представляла.

– Только много больше оригинала! – подойдя к Ларисе, ухмыльнулся Шота.

– Конечно, это же статуя! В ней выражено не только величие покорителя Сибири, но и всей России! Не мог же ваятель сделать его карликом, это было бы унизительно для нас… русского народа, – ответила княжна, направившись вглубь павильона.

Потом шли восторги, ахи, охи и восклицания при посещении других павильонов. Особо поразила девушек «Эйфелева башня», созданная из вёдер фирмы «Калашников и сыновья»,

У Свиридова вызвал интерес павильон Альфа-Нобель. Абуладзе долго рассматривал лошадей и цокал губами, когда какая-либо из них привлекала его долгое и пристальное внимание.

Коллекция драгоценных камней музей уральского общества любителей естествознания привлекла девушек.

Осмотреть всё за один раз было невозможно, поэтому молодые люди, осмотрев особо примечательную часть выставки, и то бегло, направились на её северо-восточную часть, занятую увеселительными заведениями. Здесь стояло большое в мавританском стиле здание театра и ресторан, спроектированные и построенные Л. А. Чернышовым. Послушав симфонический оркестр, устроенный на эстраде вблизи театра, они прошли цветочно-травянистыми газонами к главному павильону с красивым фонтаном.

– Как вам фонтан, Лариса Григорьевна? – спросил княжну Шота. – Не правда ли, он безобразен?!

…

Шота, с детства стремившийся во всём быть первым, не мог позволить себе, чтобы Свиридов, которого лишь номинально принимал другом, а по сути, ещё со времени учёбы в военном училище, держал рядом с собой как необходимую вещь, уже в прошедшие рождественские праздники обратил внимание на необычные отношения Ларисы к Олегу. Это явно ему не нравилось.

– Полагаю, она проявляет к нему несколько бо́льшие чувства, нежели дружеские, – мысленно говорил он, глядя на княжну и думая, как «отодвинуть» её от Свиридова, – разорвать крепнущие отношения между ею и им.

Его разум бунтовал, кипятил без того горячую южную кровь, и заставлял прибегнуть к хитрости, а если понадобится к чему-нибудь бо́льшему, лишь бы воспрепятствовать их дальнейшему сближению, что, естественно, ввело бы Олега Николаевича в высший свет. Это князь Абуладзе, по причине своего высокомерия, не мог позволить Свиридову, считая его ниже себя по положению в сиятельном обществе. Любой ценой Абуладзе решил разорвать дружеские отношения Пенегиной и Свиридова и добиться от Ларисы всецелого расположения к себе. С этой целью он даже приобрёл фаэтон и купил билеты на выставку для всех.

– Она будет моя! – внутренне взрываясь, говорил он и выискивал момент для нанесения удара по товарищу, который принимал его другом. – Я не только убью тебя морально, но и низвергну в трясину позора. Никому не позволю из грязи выползать в высший свет! А ты… есть именно такой. Ты должен быть вечно мне благодарен, что я приблизил тебя к моему сиятельству, – мысленно негодовал Абуладзе.

И такая возможность появилась именно сейчас – на выставке, когда Лариса и Олег, по суждению его, перешагнули порог дружбы и приблизились к грани взаимной симпатии, за которой следует любовь.

– Когда их редкие встречи успели перерасти в нечто большее, нежели дружба? – спрашивал он себя и не мог найти ответ. А он был на поверхности, – Свиридов никогда не отказывался от приглашений Анны прийти к ней в дом для совместных игр и пения под фортепиано, а Абуладзе бросал пригласительные билеты в урну для бумаг, понимая их явный смысл.

– Галина красива, мила, но она ещё совсем ребёнок – маленькая капризная девочка. С ней можно просто дружить, потакать её прихотям, но отношения… Боже упаси!

Абуладзе не знал, что на всех вечерах была Лариса.

…

– А мне он нравится! Необычный и даже загадочный! – ответила Лариса и обратилась к Свиридову, – не правда ли Олег?

– Несомненно, Лариса, он очень привлекателен, – ответил Свиридов.

Обращение Ларисы к Свиридову и его к ней без отчества, – просто Олег и Лариса, ожгло Абуладзе, он готов был выпрыгнуть из кожи, но сдержал себя, внутренне злобно улыбнулся и вновь постарался привлечь к себе внимание княгини.

– Необычный, согласен с вами, Лариса Григорьевна, – делая ударение на отчестве, проговорил Шота и, небрежно окинув рукой фонтан, спросил Свиридова. – Чем же он привлекателен, Олег?

– Тем, что его автор высказывает главную суть всей выставки, – не взглянув на Абуладзе, вместо Олега ответила Лариса.

– И в чём она?

– В новизне, в творчестве, в победе нового над старым, а в конечном итоге жизни над смертью.

– Вот смертью-то как раз и несёт от этого, с позволения сказать, хаоса. Фонтан вызывает чувство тревоги и даже чем-то напоминает ад.

– А вы, князь, были в аду?

– Бог миловал.

– В таком случае, почему вы решили, что фонтан творение ада? – удивилась Лариса, увлёкшись диалогом с Шота.

– Он мёртв, и камни его мертвы, и вся центральная композиция как бы только что вышла из ада. И, обратите внимание, рядом с фонтаном только мы и более никого.

– Отчего же, а люди, что сидят на скамейках?

– О-о-о! люди! – усмехнулся Абуладзе. – Они, посмотрите на них, – Шота кивнул на группы людей сидящих на скамье и стоящих чуть поодаль от них, – сами, как каменные изваяния. В них нет ритма жизни, они малоподвижны и почти немы. С их стороны не доносится человеческая речь и даже дети, что рядом с ними, не бегают, не резвятся, не смеются. Они все – взрослые и дети равнодушны к красоте, окружающей их, и сами как будто из ада – представители его, охраняющие сие нелепое сооружение.

– А по моему, – Лариса пожала плечами, – люди как люди. Сидят, мирно беседуют. Они отдыхают, – ушли от обыденности в сказку. Дети торжественно сдержаны, как и их родители, и этим, а не равнодушием, как выразились вы, князь, дают возможность другим людям окунуться в праздничную атмосферу выставки. Представьте, что было бы с нами, если со всех сторон нёсся ор, громкий смех, топот и беготня детворы, поднимающей клубы пыли?! Не знаю как у вас, вы человек военный, привыкший к громким командам и муштре, а у меня открылась бы мигрень… и праздник был бы испорчен. Это все понимают, поэтому ведут себя корректно, сдержано и не слишком эмоционально выражают свои чувства, хотя на лицах людей я вижу сияющие глаза, улыбки, а не скуку и раздражение. А у вас, князь, вероятно, сегодня плохое настроение, коли в прекрасном вы видите ад.

– Отчего же, Лариса Григорьевна?! У меня прекрасное настроение! – Абуладзе широко, но натянуто улыбнулся. – Разве что мой друг Олег Николаевич, чем-то недоволен, – умело перевёл «стрелку» с себя на Свиридова. – Он хмур и молчалив.

– Ну, это уже слишком! – мысленно возмутилась Лариса. – Я мирилась, слушая его больной бред, но с тем, что он ставит себя выше других, мириться не собираюсь.

«Несомненно, для этого он и привёз нас сюда, чтобы унизить меня перед девушками, особенно перед Ларисой. Не может смириться с тем, что она выбрала меня, а не его! – поняв хитрый ход Абуладзе, подумал Олег. – Он вызывает меня на ссору, но я сдержу себя, не позволю ему насладиться своим, якобы, превосходством надо мной. Моя горячность здесь неуместна, но позволить ему и дальше унижать меня я не намерен! Девушки… нельзя им портить праздник!».

Делано улыбнувшись, Лариса хотела, было, что-то сказать, но её опередил Олег.

– Недоволен?.. Ошибаешься, Шота! Я счастлив! Со мной рядом друзья! – Олег улыбнулся Ларисе. – И я наслаждаюсь этим прекрасным творением, – окинул рукой фонтан. – Оттого и молчалив, но никак не хмур.

– Прекрасное творение?.. Хм!.. – покачал головой Шота. – Где ты видишь здесь красоту? В окольцованном тяжёлым бетоном мелком озерке с невыразительным островком суши посредине, уместившем на себе бледные обнажённые тела двух атлетически сложённых женщин, у ног одной, что-то провозглашающей поднятой левой рукой и держащей в правой серую корзину в виде головы быка, обнажённое, мёртвое тело ребёнка? Эта композиция груба и даже пошла, – скривился Абуладзе.

Анна и Галина с интересом слушали диалог, сначала Ларисы с Шота, затем его с Олегом, и не могли понять, кто из них троих прав. Хотя, даже не понимая разговора, Галина отдавала предпочтение Абуладзе, а Анна Свиридову. Анне Шота казался выскочкой и очень высокомерным, а Галина была равнодушна к Олегу.

Лариса?.. Ей нравился Олег, но и Шота был интересен, и выбрать кого-то одного она затруднялась. С Олегом было просто, а с Шота она чувствовала себя какой-то маленькой букашкой – придавленной глыбой. Чтобы скрыть эту свою притиснутость была с ним ершиста и готова была выпустить коготки, это видели и Олег и Шота, но каждый по-своему. Олег – отрицание Шота. Шота – интерес к себе, скрываемый её колкостью.

– Я с тобой не согласен, Шота, – проговорил Олег. – Обнажённая женщина с корзиной олицетворяет плодородие.

– А пухлые бескровные дети на бесцветной траве? Что олицетворяют эти трупы? И на всё это безобразие смотрит, как бы поощряя свою подругу из-за её спины, другая полногрудая широкоплечая нимфа. По́шло, безобразно и безвкусно! – вздёрнув голову, проговорил Абуладзе.

– Приглядись внимательно к островку, друг, и на переднем плане ты увидишь не просто обнажённую женщину, а богиню Деметру. У нас – славян – это Мать-Сыра-Земля, порождающая всё живое и принимающая в себя умерших, что показано в телах детей у её ног, она воплощение первобытной творческой энергии. Одновременно Деметра – «благая богиня», хранительница жизни, научившая человечество земледелию, что ярко показано корзиной, которую держит в правой руке.

– Интересная интерпретация. А что же означает лежащая на рифе обнажённая нимфа, что-то говорящая богине, что явно видно по руке лодочкой у губ? – с ухмылкой проговорил Абуладзе.

– Вероятно, это отождествление великой богини Гекаты, являющейся помощницей в колдовстве и от него.

– Что ж, убедительно! Более не буду спорить и предлагаю продолжить нашу экскурсию по выставке, – примирительно проговорил Шота и, натянуто улыбнувшись, подошёл к Анне и Галине, подхватил их под руки и повёл к ближайшему павильону.

– Хороший отпор, Олег, – проговорила Лариса и крепко пожала его руку.

…

Дома, перебирая в памяти события уходящего дня, Лариса вдруг нахмурилась, – вспомнила князя Абуладзе, бесцеремонно вторгшегося в её разговор с Олегом, топнула ножкой и с негодованием произнесла:

– Что он себе позволяет! Я княжна, а не какая-то девка! Его поведение возмутительно!

С какой целью резко отрицательно говорил о столь прекрасном сооружении, каким является фонтан? Он украшение выставки! Не зря его соорудили на центральной площади. И что он хотел показать своим отрицанием его? Себя выше всех? Или унизить всех?.. Показать своё превосходство в знании архитектурного дизайна? Но, думаю… нет! уверена, не такой уж он и великий знаток архитектурного дизайна. А Олег молодец, достойный дал ему отпор, – рассуждала Лариса, всё более думая о князе Абуладзе. И в какой-то момент, сама не поняла как это произошло, стала оправдывать его. – Но, может быть, он прав, и фонтан действительно безобразен и безвкусен. И то верно, не очень-то он вдохновил меня, собственно, совсем не вдохновил. Красив?.. – хмыкнула, – разве что, своим нагромождением рыб, скульптур, каких-то фруктов и овощей… прям, какой-то базар и только! Нет, всё-таки Шота прав! Одно не понятно, почему он странно смотрел на меня и кривил губы? Я это видела, хотя мельком и всего два раза взглянула на него. Тогда мне показалось, что он просто недоволен сооружением и высказывает свою точку зрения… Каждый вправе ценить так, как видит. Олег увидел в нём красоту, а Шота негативно отнёсся к фонтану.

И вдруг Лариса всё поняла.

– Он был озлоблен! – воскликнули все клетки её сердца. – Конечно, как я это сразу не поняла! Его грызло то, что я больше внимания отдавала Олегу, а не ему, привыкшему всегда и во всём быть первым. Там я не увидела… не поняла его, хотя ощущение холода лилось из него водопадом. Я думала, что наш спор – это спор двух мнений! Если в споре со мной он как-то себя сдерживал, то с Олегом… С ним он вообще был резок. А его выражение лица?… Тогда я не могла его понять, а сейчас чётко вижу в нём гадливость. А ведь он его друг! Или я ошибаюсь? А может быть… ко мне? Чем я могла ему не угодить и должна ли угождать? Он кто мне?.. Даже не друг, просто знакомый, которого любит Галина, а она моя подруга… вот и всё. Если бы не её любовь к нему, то его и вовсе не было рядом с нами. Могли бы доехать и в нанятом экипаже. А всё-таки… – Лариса вновь воспроизвела в памяти его лицо, – всё-таки он был даже взбешён! И взбешён тем, что я игнорировала его, а Олега приближала к себе. И всё-таки надо присмотреться к Абуладзе и понять, что он хочет… Если моей любви, объяснить, что не люблю его, а если… я вычеркну его из моей жизни даже как знакомого! Раз и навсегда!

Ларисе, по незрелости её, было трудно разобраться в хитросплетениях жизни, тем более в отношениях между мужчинами и женщинами. Мать рано ушла из её жизни и не успела дать ей то, что обычно дают матери своим дочерям, а отец по своим мужским понятиям полагал, что всё женское придёт к дочери со временем. Лариса набиралась жизненного, непосредственно женского опыта только из любовных романов с их цветочками и серенадами под балконом и из бесед с Анной и Галиной, которые были так же несмышлёны в вопросах отношения полов, как и она сама. Всё это в некоторой степени тормозило её развитие в сторону женщины. В 18 лет она мало чем отличалась от самой себя пятнадцатилетней. Лариса полагала, что между мужчиной и женщиной может быть только дружба, максимум платоническая любовь с поцелуями в щёчку или руку, а любовь это что-то таинственное и доступное разве что много старшим её людям и супружеским парам.

Полагая, что между молодым людьми – мужчиной и девушкой могут быть только дружеские отношения, Лариса не осознавала, что мужчины принимают дружбу с женщиной иначе, – они видят в ней либо начало глубоких чувств – любовь, либо животную страсть. И всё же заложенное в неё природой влечение к противоположному полу заставило глубже, нежели даже полгода назад, взглянуть на Олега и Абуладзе и попытаться разобраться в их отношениях к себе и своих чувствах к ним.

Они шли по одной дороге, как по тёмному коридору, Олег и Шота по её противоположным сторонам, Лариса посередине. Освещая свой путь несозревшими мыслями, она бросалась то в одну, то в другую сторону, при этом больно ударялась в стены, возведённые Анной у стороны по которой шёл Свиридов, и Галиной у Абуладзе.

– Олег любит меня, это ясно. Но Абуладзе?.. Интуитивно я чувствую, что он желает большего. Но чего? Дружбы? Но разве мы не друзья? О, Боже, я в растерянности! А если он любит… Любит?! Но разве так смотрят, когда любят… с пренебрежением и даже злостью? Он… даже стыдно подумать… В его взгляде похоть… Он желает владеть мною! Он зверь! Я должна бояться его!