Читать книгу Честь имею - Виктор Вассбар - Страница 7

Крыло ангела.

С памятного для Раисы Николаевны дня, когда впервые шла под руку с Григорием Максимовичем, прошло два месяца Тревожными, щемящими душу и одновременно необычайно счастливыми были те дни. Дни, когда была рядом с ним.

Счастливыми – дюжина встреч с Пенегиным, всего дюжина дней, но они перевернули всю её прежнюю жизнь. Она уже не плакала в свою холодную подушку, а мысленно видела рядом с ней ещё одну, на которой покоилась голова полюбившегося ей человека. И она молила Господа, чтобы мысли её воплотились в реальность. Воскресные прогулки по проспекту и городскому парку вносили в её жизнь некоторую надежду на постоянность, и даже на большее – на супружество, о котором она и мечтала и одновременно боялась даже думать, чтобы, как часто говорила себе: «Не сглазить!».

Тревожными – ждала каждую новую встречу и тревожилась, что Григорий Максимович на этот раз не придёт, но он, к радости её, приходил, и душа её расцветала. А ещё оттого, что она полюбила князя искренне, всей своей чистой душой и боялась, что надежды на лучшее могут не оправдаться, – Пенегин окажется не тем, каким рисовало его её воображение.

– Бывает и такое, – хорошенький и миленький и вдруг хоп… – говорила её душа, – и в человеке проявляются отрицательные черты, отталкивающие до брезгливости.

Щемящими душу. «Может быть, он ищет и находит встречу со мной из своих корыстных целей, – телесной страсти ко мне? Потерял жену… мужчина… и его тяга к женщине естественна, – говорила она себе и отвечала. – Ну, и пусть, зато хотя бы миг, хотя бы час я буду счастлива!».

5 июня, после праздничного дня – дня рождения дочери, Григорий Максимович провожал Раису Николаевну до её дома.

Ехали в пролётке, он – князь Григорий Максимович Пенегин и она – душечка Раиса Николаевна.

– Ну, зачем ты взял лошадь? Глупый, глупый! Мне хочется как можно дольше, вечно быть с тобой, любимый, родной мой! Неужели ты не видишь не чувствуешь, что я люблю тебя. Полюбила тотчас и с тех пор, как впервые увидела, думаю только о тебе! – мысленно говорила она Пенегину и вдруг неожиданно даже для самой себя произнесла:

– А хотите чаю, Григорий Максимович?

После чего внутренне сжалась, подумав: «Если ответ будет отрицательный, я никогда более не смогу принять его ухаживания. Мне будет стыдно смотреть в его глаза. Он может подумать, что я навязываюсь, что я легкомысленная женщина. – И так же мысленно крикнула. – Я не хочу этого! Не хочу!»

– Не откажусь, – посмотрев на Раису Николаевну и увидев в её глазах смущение, вкупе с ожиданием чего-то таинственного, проговорил Пенегин и внутренне спокойно вздохнул от мысли, что был принят её душой и сердцем так легко и просто.

На следующий день князь Пенегин повёл с дочерью разговор на трудную для себя тему. Волнуясь, поймёт ли его дочь, открылся ей в своих чувствах к Раисе Николаевне и спросил:

– Как ты смотришь, милая, если Раиса Николаевна будет жить с нами?

– В каком положении? – спросила она отца.

– Если ты не против… моей женой.

– Это неожиданно! Я не могу немедленно ответить. Прости, папа, мне нужно подумать.

Через неделю Лариса сказала «да», и уже в первых числах июля князь обвенчался с Раисой Николаевной.

Лариса приняла мачеху спокойно, но настороженно. Раиса Николаевна не вызвала в ней неприязнь, но приход в семью нового человека беспокоил её возможным изменением устоявшейся жизни. Но более всего её тревожило, что отец отгородится от неё, и всё своё свободное время будет отдавать новой жене, а не ей, как это было обычно.

– Что ж, пусть будет так! Я сама дала согласие на его брак, и теперь ради его счастья не имею права быть занудой, это оскорбит его и не достойно меня – его дочери, дочери князя. Я приняла Раису Николаевну в наш дом, и постараюсь быть добра с ней. Отрицание её значило бы, что я не люблю отца, не желаю ему счастья, и являюсь легкомысленной девчонкой, необдуманно давшей тот ответ, который он ждал, – говорила она, приглядываясь к новому члену семьи. – Она теперь в моей семьи и я обязана принять это не просто как состоявшийся факт, а с достоинством, без моего внутреннего сопротивления, которое, сознаюсь, всё-таки во мне есть.

Шло время, с течением которого Лариса стала находить, что Раиса Николаевна приятная женщина, – интересный собеседник и легка в общении, – это влекло её к ней, одиночество томило. Со входом нового человека в её жизнь, часы одиночества сокращались и уже через месяц Лариса не могла представить себя без подруги, какой стала для неё Раиса Николаевна. Тревожило лишь то, что отец станет больше уделять внимания своей новой жене, а не ей – дочери, но вышло всё наоборот. Князь Пенегин стал реже задерживаться на службе и больше времени уделять семье, что более сплотило её и дало понимание Ларисе, что в доме появился не просто новый член семьи, а хороший человек. А в общении с Раисой Николаевной Лариса стала находить не только её саму, открывающуюся день ото дня, но и в себе нечто новое, что снимало прежнюю скованность и неуверенность, появившиеся после смерти матери. Это новое чувство лёгкости и раскованности стало неудержимо влечь к Раисе Николаевне, она стала называть её Раисой, как подругу, и как к хорошей подруге проникаться доверием.

– Маменька, милая маменька! Мне так не хватает тебя, а Раиса стала мне доброй подругой, она понимает меня, как когда-то понимала меня ты. Мне с ней легко, как когда-то было с тобой! – говорила Лариса, и слёзы струйками катили из её глаз. – Прости меня! Я никогда не забуду тебя! И папа помнит тебя. Твоя фотография стоит на его рабочем столе, а твой большой портрет висит в гостиной, рядом с ним и большая фотография, где мы все втроём, правда, я там ещё маленькая, а сейчас… сейчас я уже взрослая… но ты видишь это, я знаю, ты видишь меня. И мне от этого хорошо!

– У тебя, верно, было много подруг в Петербурге? – не отрываясь от вышивки очередного узора, спросила Ларису Раиса Николаевна. – А мне как-то не довелось быть в столице. Для моей семьи поездки по городам были непозволительной роскошью. Я же из бедной, хотя и дворянской семьи. Благо, что родители смогли дать образование, и на этом спасибо, а сестре… нас было двое у родителей, было намного сложнее, чем мне… – Раиса Николаевна, очевидно, хотела что-то ещё добавить к своим словам, но, немного помолчав, перевела разговор на другую тему. – А как у тебя сложилось с Анной и Галиной? Как-то ты сказала, что они очень дружны. А к тебе какие выказывают чувства?

– С ними легко, а в Петербурге… У меня были подруги, но… – Лариса задумчиво посмотрела в окно, – только я их оттолкнула от себя. Так вышло, – с сожалением в голосе ответила Лариса. – Всё как-то перевернулось в моей жизни после гибели мамы, я замкнулась в себе. Папа мне говорил, что надо раскрепоститься, иначе я заболею, но я не могла. Я очень тосковала по маме. И эта боль до сих пор во мне.

Раиса Николаевна насторожилась.

– Нет, нет! – повернувшись к ней лицом и увидев её настороженный взгляд, улыбнулась Лариса. – К вам, точнее, к отношению между вами и папой, это не относится. Вы прекрасная женщина. Папа вас любит, я это вижу, а это сейчас самое главное для меня. Я не хочу доставлять боль дорогому мне человеку. Он выбрал вас, и я это приняла. Хотя первоначально, сознаюсь, мне было как-то не по себе. Папа, я и вдруг чужая женщина, но со временем я поняла, что не имею права быть эгоисткой, я должна заботиться о папе, и если ему с вами хорошо, значит, и мне должно быть хорошо. Вы стали мне не чужой, а подругой. Вы не против, что в последнее время я обращаюсь к вам только по имени. И если можно давайте на «ты»

– Меня это радует, милая Лариса! Сейчас мне много легче, чем даже минуту назад. На «ты» – это даже здо́рово! Так мы много ближе! А, между прочим, я чем-то похожа на тебя. Ты замкнулась в себе после гибели твоей матери, и стала считать себя всеми покинутой и одинокой, а я поникла душой после гибели моих родителей. У тебя был и есть отец, он любит тебя, а я, по сути, была одинока всегда, но об этом как-нибудь в другой раз. Какой прекрасный сегодня день! – бросив взгляд в окно. – Чудесная погода, а мы о грустном.

– Пожалуй, ты права, Раиса. Только, сознаюсь, я до сих пор не могу простить того шофёра, и мне, кажется, никогда не прощу.

– Милая девочка, если на всё реагировать эмоциональным и внутренним душевным всплеском, – переживаниями и слезами, хуже всего необдуманными действиями, то не только не хватит никаких нервов и физических сил, можно сгореть, как восковая свеча. Конечно, мы люди, а не бездушные бревна, нас тяжело ранит всякая несправедливость и мы не безразличны к чужой боли, тем более к боли родных нам людей, но бурно реагировать на всякую несправедливость и поддаваться своим эмоциям это верх безрассудства. А уж изливать негатив своей души, – выплескивать на людей поток оскорблений, жаждать им травм и смерти, это вообще недопустимо для человека здравого ума, так как каждое такое излияние и пожелание непременно возвращается к тому, кто желает другому зла.

Как-то, будучи ещё совсем юной и летающей в розовых облаках девочкой, я шла со своей подругой из гимназии. Прекрасно помню тот ясный тёплый майский день, – на шелковистой траве проснулись одуванчики, распустили серёжки берёзы и тополя, люди, скинув зимние шубы, облачились в лёгкие одежды, – весело и празднично на душе, но только не у моей подруги. Её кто-то обидел, и она очень негодовала, весь путь до своего дома громко кого-то проклинала, желала ему всяческих бед и неудач. Я говорила ей, что так нельзя. Говорила, что надо посмотреть на себя со стороны, разобраться в самой себе, понять, может быть, тот человек вовсе не так и плох и не обижал её, а просто высказал всю правду о ней.

– Какую правду! – прокричала она. – То, что я взяла у неё ленту и не отдала? Обеднела, прям! Велика беда… лента.

– Но если она тебе не нужна, зачем же ты взяла у неё?

– Я вовсе и не брала без спроса, а попросила посмотреть, а потом забыла отдать, – ответила она.

– Забыла, бывает, но когда она напомнила тебе о ней, надо было сразу же возвратить, – сказала я.

– Вот ещё… С чего бы это? Она мне понравилась. Она такая шёлковая и новая, – прикрыла от умиления глаза подруга, – а у неё ещё была одна, вот. И вообще, пусть она провалится со своей лентой, жадина! Не отдам и всё! – негодуя, проговорила она и топнула своей ножкой. Миг и она провалилась под землю. Благо, у меня в то время отстегнулся ремешок от туфельки, и я остановилась, чтобы застегнуть его, иначе провалилась бы вместе с ней. Потом выяснилось, что подземные воды размыли грунт, и полотно дороги в этом месте стало очень тонким. Подруга утонула.

– Раиса, неужели ты никогда-никогда за всю свою жизнь никому не желала чего-нибудь плохого? Вот мне, кажется, что такого никак не может быть. Бывает, не хочешь, а в сердца́х само собой вырывается. Вот и того шофёра, что наехал на маму, хотя его и оправдали, я ни за что и никогда не прощу. Вот не верю я, что нельзя было избежать наезда. Не верю и всё тут! И всё же, не прощая его, я больше не буду желать ему зла. Я больше вообще никому не буду желать зла, – задумчиво проговорила Лариса, прямо посмотрев в глаза Раисы.

– Вот и правильно, моя милая девочка! – ответила Раиса Николаевна, отложила в сторону вышивку, подошла к Ларисе и прижала её голову к себе. – Правильно, ты всё правильно решила, милая! Помни свою маму, помни её светлый образ, а того человека, как мне думается, тебе надо простить. Не надо носить в своей душе злость к нему. Жизнь и так очень сложна, и не надо её омрачать грустными воспоминаниями и ненавистью. – Немного помолчав, задумчиво и с некоторой тоской об ушедших днях произнесла. – Быстро летит время, – девочка, девушка и вот уже женщина. А на твой вопрос, было ли во мне желание кому-либо «насолить», отвечаю – было, но я поборола себя и простила.

Отложив пяльцы в сторону, Раиса Николаевна перевела взгляд своих задумчивых глаз на окно, немного помолчала и, дрогнув губами, вероятно, от встревоживших душу воспоминаний, глубоко вздохнула и, повернувшись лицом к Ларисе, произнесла:

– Наш разговор некоторым образом схож с историей моей жизни. Она, конечно, заурядна, но, если ты хочешь найти ответ на свои вопросы, будет полезна.

– Раиса, я с удовольствием послушаю твой рассказ. У кого же, как не у тебя мне учиться. Лучшей подруги, чем ты у меня нет!

– Спасибо, милая, мне приятно, что мы стали подругами. Рассказ буду вести от второго лица, так мне будет легче собираться с мыслями.

– А мне представлять себя на твоём месте, так я пойму не только тебя, но и разберусь в самой себе.

Сестра.

– Был тёплый июньский день. Солнце клонилось к закату. Они сидели в старой беседке маленького уютного садика и держали друг друга за руку. Он шептал ей слова любви и говорил:

«Мы скоро поженимся! Мы обязательно сделаем свадьбу! Очень хорошую свадьбу! Я куплю тебе красивое белое платье! Все будут смотреть на тебя, и завидовать мне».

Она пять лет ждала от него эти слова, но он был бедный учитель гимназии, а она работала в канцелярии и имела невысокий заработок. Им нужно было накопить определённую сумму денег, чтобы справить свадьбу, «не упав лицом в грязь», – всё-таки были не из мещан… дворяне, но из обедневших. А деньги были проблемой, благо, что имели свой дом и он поддерживал их морально.

Он предлагал продать свой дом и на вырученные деньги сделать свадьбу, а жить в её доме, оставшемся ей от родителей, но она была против.

– У меня есть сестра. Мало ли как может сложиться жизнь, – говорила она и свадьба откладывалась на неопределённый срок.

К тому тёплому июньскому дню, когда он говорил о скорой свадьбе, мечты их стали сбываться. Он накопил необходимое количество денег, оставалось лишь дождаться приезда Тани, – сестры Раисы. Без неё Раиса не хотела входить в новую жизнь – замужнюю.

Таня училась в столичном институте, оканчивала обучение в нём, и со дня на день должна была возвратиться в родительский дом.

Андрей и Раиса сидели на крыльце, говорили о каких-то пустяках, кажущихся им самыми важными, и как обычно её рука была в его руке.

Скрипнула калитка ворот и во двор дома вошла Таня.

– Танечка! – радостно воскликнула Раиса и бросилась, раскрыв объятья, к сестре. – Как так? Почему не написала? Мы встретили бы тебя, —проговорила она, крепче и крепче сжимая сестру в своих объятьях.

– Хотела сделать сюрприз. Ведь это так приятно. Не правда ли, милая?

– Конечно, конечно, родная моя! – ответила Раиса и, ухватив сестру за руку, подвела её к своему жениху. – Познакомься, Танечка, это мой Андрей. Я тебе много писала о нём.

Бросив на Андрея кокетливый взгляд, Таня улыбнулась ему и тихо произнесла.

– Андрей, а как по отчеству?

– Павлович, – ответил он. – Но это не обязательно.

– Нет, нет, что вы! Простите, Андрей Павлович, я не могу так сразу. Может быть, как-нибудь потом, а пока… нет, простите. И ещё, простите, Андрей Павлович… мой дорожный костюм… сами понимаете… мне неловко. Хотя… если вы не торопитесь, я через полчаса приведу себя в порядок, и мы втроём отпразднуем моё возвращение в родительский дом. Ведь, вам, верно, сегодня уже не надо на службу.

– Да, да, конечно! – поспешно ответил Андрей. – Конечно! Сегодня мне не нужно идти в гимназию.

– Вы преподаёте в гимназии?! Как это интересно? Вот и хорошо, расскажете мне о своей интересной работе. А я пойду работать в больницу. Вы, конечно, знаете, что я окончила медицинский институт? Ну, да ладно! – Махнув рукой, Таня подошла к входной двери, приоткрыла её и бросила за спину. – Ладно, потом об этом, а пока оставляю вас с моей сестрой.

– Какая она кокетка! – была первая мысль Андрея. За ней появилась вторая, – но очаровательная!

За столом Андрей больше слушал Таню и не сводил с неё взгляд своих искрящихся карих глаз. Он смотрел на маленькое стройное существо, осознавал, что нельзя так смотреть, но смотрел и смотрел, и не мог оторвать от неё свой взгляд. Он уже не видел свою невесту, забыл о её существовании, пьянел от звонкого смеха её сестры – Тани и любовался её голубыми глазами, опушёнными густыми ресницами.

– Мои дорогие, Раечка, Андрей Павлович, идёмте в лес! – вдруг резко проговорила Таня.

– Танечка, что это ты вздумала? Уже поздно, темнеет! – воспротивилась Раиса.

– Вот и хорошо! Это так романтично! – воскликнула Татьяна и, выйдя из-за стола, взяла Андрея за руку и заставила его подняться со стула. – Лес, луна и мы… – подумала вдвоём, сказала, – втроём! – Романти-и-и-чно-о-о! – протянула напевно и закружилась возле жениха своей сестры.

Дом стоял на восточной окраине города, лес был рядом, но он давно не манил в себя Раису, детство ушло, но был праздник, приехала милая сестра и Раиса, уступая прихоти сестры, улыбнулась, молча встала из-за стола, взяла под руку Андрея и направилась к выходу из дома.

По дороге к лесу Таня болтала без умолку. Раиса молчала, думала о чём-то своём, – ещё неосознаваемая тревога легла на её душу.

– Здесь, помню ещё с детства, всегда было много земляники. Верно, и сейчас она есть. Давайте поищем, – предложила Таня и, вскинув в стороны руки, закружилась с задорным смехом.

– Танечка, разве ж можно сейчас найти её в сумерках. Да её, верно, и выбрали уже. Здесь так близко от города, – удивляясь прихоти сестры, проговорила Раиса. – Хотя… как желаешь.

– Вот и прекрасно. Я пойду туда, – кивнув головой влево. – Ты, Раечка, иди вон к той ложбинке, что справа, а вы, Андрей Павлович, – игриво посмотрев на него, – идите прямо, вон к тому высокому дереву. Встретимся на выходе из колка, – приказным тоном, не принимающим никаких возражений, проговорила Таня.

Вся троица разошлась в указанном Таней направлении. Посматривая на удаляющуюся сестру, Таня как бы ненароком приближалась к Андрею. Не более трёх метров отделяли её от него и вдруг, резко вскрикнув: «Паук!» – Таня устремилась к Андрею и, вплотную придвинувшись к нему, направила на него жалобный взгляд.

– Где? – тревожно воскликнул Андрей.

– Здесь! – схватив его руку и плотно прижав её к своей груди, часто вздымающейся под лёгким летним платьем, испугано проговорила она и положила свою голову на его грудь.

Сердце, встревоженное упругостью девичьей груди, и маленькая головка в кудряшках, окатили Андрея плотным горячим потоком крови и налили лицо рубиновым цветом. – Где? – уже тише проговорил он. – Не вижу!

– Здесь… Здесь же! – ещё сильнее прижимая руку Андрея к своей груди, – только что он был здесь, – тихо проговорила Таня, жадно вливаясь своими трепещущим телом в жениха сестры.

Во рту у Андрея всё пересохло. С трудом размыкая губы, проговорил:

– Верно, уже убежал. Не бойтесь, Танеч… Татьяна Николаевна. Уже не страшно.

– Да, да, конечно! Ох, что это со мной? – выпустив руку Андрея из своей руки и отняв голову от его груди, томно проговорила Таня и, притворно пошатываясь, приложила правую ладонь ко лбу. – Верно, у меня началась мигрень. Проводите меня до дому. Ах, где же моя сестра Раечка? Надо немедленно её найти.

– Не волнуйтесь, Татьяна Николаевна. Мы непременно её найдём. А вот и она, – обернувшись на шелест листвы и увидев спешащую к сестре Раису, ответил Андрей.

– Я слышала крик. С тобой всё нормально, Танечка? Что случилось? – встревожено проговорила Раиса, вопросительно посмотрев на Андрея.

– Татьяну Николаевну напугал паук. Но не тревожься, Раиса, он уже уполз, – ответил Андрей. – Разве что вот, – посмотрев на Таню, – у твоей сестры разыгралась мигрень.

– Да, да! Пойдёмте домой. Мне так плохо! Раечка, позволь Андрею Павловичу взять меня под руку. Боюсь, могу упасть, – покачиваясь, и наиграно закатывая глаза, жалобно проговорила Татьяна.

– Конечно, милая! Какой может быть разговор. Обязательно! – ответила Раиса и обратилась к Андрею с просьбой помочь сестре. – Милый, помоги Танечке. Ей так плохо! С дороги, без отдыха и сразу в столь дальнюю прогулку.

Ухватив руку Андрея, Татьяна прижалась к ней левым боком, да так сильно, что почти влипла в неё своей упругой грудью.

– Что со мной? Я весь дрожу! – ощущая предплечьем часто вздымающуюся грудь Тани, пылал внутренним жаром Андрей. Спрашивал, прекрасно понимая, что именно заставляло сильно биться сердце и держать в напряжении тело. Понимал, осознавал, но боясь сознаться даже самому себе в рождении нового щемящего душу чувства. Чувства, которое не испытывал к Раисе. – Неужели я влюблён!? Но как? Почему? А Раиса? Нет, я не имею права! Это подло! Я должен подавить в себе эту необузданную страсть! Иначе… Но, что иначе? О, Боже! – стонала душа Андрея, и сам он горел огнём, мысленно вливаясь в Татьяну всем своим существом.

На следующий день Андрей, как это было уже принято ещё до приезда Татьяны, пришёл в дом своей невесты. Справился о здоровье её сестры. Таня, ответила сама:

– Всё прекрасно! Я абсолютно здорова, Андрей Павлович. Если бы не вы, неизвестно как долго мы с Раечкой, – Таня ласково посмотрела на сестру, – добирались до дома. Вы мой спаситель!

– Ну, что вы!? Полно-те! Какой я спаситель? Каждый мужчина поступил бы точно так же! И умоляю вас, Татьяна Николаевна, не надо ко мне по отчеству. Мы почти брат и сестра.

– Тогда и вы называйте меня Татьяна, можно Таня, а лучше Танечка, – звонко засмеявшись, проговорила. – Мне так больше нравится, тем более мы, как вы выразились, почти брат и сестра.

Этот вечер они провели в маленьком садике дома, под крышей круглой беседки. Таня вспоминала учёбу в институте, восторженно говорила о проспектах Петербурга и его мостах. Раиса и Андрей с интересом слушали её и делились с ней своими планами по организации предстоящей свадьбы.

Таня – «хрупкая» подвижная девушка, своей лёгкой раскованностью, милой болтовнёй, весёлым смехом и загадочным блеском голубых глаз с каждым днём всё больше влекла к себе Андрея. Ещё в день своего приезда она произвела на него впечатление, которое с каждым днём усиливалось и перерастало во что-то большее. Его уже больше тянуло к ней, нежели к своей невесте, и бежал он после работы в страстном желании увидеть её, а не Раису. Таня видела это и кокетничала с ним, – то таинственно поводя глазами, то вздёргивая плечиком, то пускаясь в кружение, а то скромно склонив голову и опустив задумчивый взгляд на каком-либо цветке, травинке или букашке. Вскоре эта игра втянула её, и незаметно для неё самой переросла в сердечное чувство. Весь день она ходила как в тумане, думала только об Андрее и ждала только его, не реагируя на вопросы сестры, «не заболела ли, не нужно ли что-нибудь?».

Таня впервые в жизни встретила такого красивого, высокого и стройного молодого мужчину. Его большие карие глаза пьянили её, она готова была утонуть в них, лишь бы они смотрели только на неё и только ей дарили свой блеск. Его спокойный разговор и мягкий, но не женственный, а настоящий мужской голос, покорял её своей силой и звучностью, она была готова слушать его бесконечно долго, и он всё сильнее и сильнее влёк её к его губам, так мелодично произносящим каждое слово. И она сказала себе:

– Я завоюю Андрея без остатка. Покорю его душу и сердце, и если он потребует даже обнажиться, то выполню его просьбу незамедлительно, ибо с каждым днём всё более и более пьянею от его взгляда и его милой улыбки.

Мысленно говорила, представляя себя в его сильных руках кружащейся по-над цветочной поляной.

– Но он жених моей сестры, – очнувшись от своих мыслей, отвечала. – Ну, и пусть! Я люблю его, а он любит меня, я это вижу и чувствую. А Раиса… пусть будет благодарна мне. Лучше так, чем после свадьбы, когда поймёт, что он не любит её, когда пойдут взаимные упрёки и ссоры.

Раиса, приглядываясь к Татьяне, видела, что кокетство-игра сестры с Андреем с каждым днём всё больше и больше приобретает иное содержание, перерастает в нечто более серьёзное, похожее на глубокое чувство симпатии, нежели на безвинную театральную сценку маленькой кокетки.

– Если Андрей по-настоящему любит меня, то останется верен мне и игру Тани примет как прихоть маленькой проказницы, – рассуждала она. – А если он полюбил её и готов лишь из чести пожертвовать своей любовью, – жениться на мне, то такая любовь мне не нужна. Значит, в его любви ко мне мало искренности, и жалеть не о чем.

Андрей день ото дня всё слабее боролся со своим чувством, поддавался чарам молодой чаровницы Танечки и за неделю до свадьбы…

Они, как обычно втроём сидели в беседке. Был тихий, полнолунный августовский вечер. Воздух, накалившийся за день, быстро остывал. Веяло лёгкой прохладой.

– Вот и уходит лето, вечерами становится прохладно, – с тоской об уходящем тепле проговорила Раиса. – Я на время оставлю вас, схожу в дом и принесу платки. Тебе, Танечка, надо особо беречь себя, ты росла очень худеньким и болезненным ребёнком, я переживаю за тебя.

– Да, мне что-то действительно зябко, – сжала плечи Татьяна.

Лишь только Раиса ушла, Андрей пылко заговорил:

– Танечка, милая, я люблю тебя. Несчастный я человек!

– Отчего же несчастный, любимый мой! Ведь и я тебя люблю, и люблю, возможно, даже более, нежели ты меня! Я сгораю и таю на твоих глазах. Разве ты не видишь это? Разве ты ещё не понял, что моя любовь уже не игра, которую, признаюсь, вначале позволяла себе.

– Вижу, но боюсь признаться в том даже себе, любимая!

– И я люблю тебя, родной мой! – пылко проговорила Татьяна и ожгла губы Андрея жарким поцелуем.

– Милая, милая! Что же мы делаем? А Раиса? Как мне быть? Это…

– Молчи! – Татьяна прижала свои пальцы к его губам. – Сейчас это уже не имеет никакого значения. Мы любим друг друга, и это главное! – вновь пылко проговорила она и, вскинув руки, обвила ими шею Андрея.

Уста обжигали уста, сладкий нектар лился на них, и два влюблённых человека, покинув реальный мир, летали в ином, неведомом ранее мире, и окружающее их пространство дарило им свою нежность. Казалось, ничто, и никто не мог вырвать их из этого всепоглощающего мира любви и внести в будничность прохладного августовского вечера…

– Таня, накинь на себя платок. Уже очень холодно, – донеслись откуда-то слабо-осознаваемые влюблёнными слова.

В этот вечер Таня ушла из родительского дома в дом Андрея. Через неделю они обвенчались, и она стала уже не Лаврентьева, а Кирилина.

…

– Милая, несчастная ты моя! Сколько же тебе пришлось перетерпеть мук! – со слезами на глазах проговорила Лариса и крепко, как когда-то к матери, прижалась к Раисе.

– Что ты, родная? Это же счастье! – поглаживая Ларису по голове, ответила Раиса Николаевна. – Я встретила человека, который действительно искренне любит меня, и я его люблю безмерно. Это ли не счастье? И я обрела дочь, тебя, дорогая Лариса!

В объятьях Раисы Николаевны, Лариса вновь почувствовала себя маленькой девочкой, любимой и не одинокой. И перед ней возник образ матери. Мать смотрела на неё и улыбалась. Обе были счастливы.

…

Григорий Максимович пришёл домой возбужденный, и уже с порога недовольный чем-то или кем-то проговорил:

– Чёрт те знает, что творится! Вот ты послушай, Раиса, – обращаясь к встречающей его жене, – до чего дошли люди. Это же уму непостижимо, как можно додуматься до такого? это же… я тебе скажу, сплошное безобразии! Нет! более того, умышленное злотворение!

Понимаешь, Раиса, – подхватив жену под руку, Григорий Максимович повёл её в гостиную комнату, – есть в полку фельдфебель, тфу на него, вспоминать даже не хочется, так он оказывается, и ведь молчали подлецы… Ну, я им всыпал жару, чтобы ставили вовремя в известность… Так вот, офицеры той роты молчали, хотя знали, что фельдфебель издевается над молодыми солдатами. И ведь как издевался, подлец… говорить, прям, срамно…

– А ты и не говори, Гриша. Забудь всё! Сейчас ужинать будем, а потом мы с Ларочкой споём тебе какой-нибудь романс.

– А и то верно! Дома ещё не хватало вспоминать их. Ну, я им всыпал, долго будут помнить. А подлеца того под военный суд. Сегодня написал рапорт и отправил уже, а самого пока под арест – на гауптвахту.

– Как решил, так и хорошо. Командир полка ты, всё в твоей власти, Гриша. И правильно, что дома не хочешь поминать о всяких там безобразиях. Дома надо отдыхать. Пойдём в столовую, без тебя не садились. Ужинать будем, а потом петь романсы.

– Только не слёзные, – направляясь в столовую, ответил Григорий Максимович. – А то прошлый раз вы из меня кисейную барышню сделали. Слушал вас, а слёзы так и лились, так и лились, с трудом остановил их.

…

Удобно устроившись в любимом кресле, Григорий Максимович с любовью посмотрел на дочь и жену и неожиданно для них запел красивым тенором с верхним регистром:

Раиса Николаевна тут же подхватила романс игрой на рояле и прекрасным контральто, насыщенным густотой и нотами во второй октаве.

Лариса с замиранием сердца слушала романс и представляла себя в объятьях прекрасного принца. Она не видела его лица, как это бывает на яву, но это нисколько не заглушало её приподнятого настроения. Лариса была молода, счастлива и беззаботна.