Читать книгу Правду славим - Виктор Вассбар - Страница 6

Алтай.

В начале тридцатых годов крестьянам стало тесно на земле от советских законов, обирающих землепашцев до нитки. Мужику воля нужна, а не свобода, что большевики предлагали. Да и слово то свобода – больше казенное, неживое, к чему-то обязывающее, а воля – простор на душе, свет и дух благодати витает в ней для творенья и добра. Для людей, почитающих истинного Бога, нужна свобода от греха, свобода выбирать голос чистой совести.

И уезжали семьи из европейских губерний России в Сибирь за волей, и за свободой от греха, который могли совершить по отношению к властям, измывавшимся над ними – крестьянством.

Семья Кошелевых из Пензенской губернии в поисках лучшей доли тоже решила переселиться в Сибирь – на Алтай. Благо на Алтайских просторах жила их землячка – Судовская Евдокия, в прошлом купчиха, основательница Барнаульского Богородице Казанского женского монастыря. Там и монахини из их родни были. Родственники помогли выправить нужные документы на переезд и выехали Кошелевы с тремя другими семействами на Алтай в 1925 году, сразу, как только подсохли дороги после весенней распутицы.

Дед Кошелев Михайло до революции был купцом и имел хороших знакомых среди старообрядцев. Несколько раз посещал в Москве их церкви. Прибыв на Алтай, встретился по рекомендательным письмам с местными староверами и нашёл среди них поддержку при обустройстве. Большую помощь оказал Михаил Ефтеевич Долгов, имеющий большой авторитет, как в своей общине, так и в округе. Документ на жительство получили в районном селе Старая Барда (ныне Красногорское), а когда стали выделять семейству Кошелевых земельный надел, узрели писари у его внучки необычное имя – Россия.

Долго дивились местные бюрократы, вроде бы имя заверено печатью, но всё же негоже иметь такое в документе о предоставлении земли. Долго решали, одну или две буквы «с» в девичьем имени оставить в акте на получение земли. До самого начальника района дошли, тот по-своему определил:

– Раз в Сибирь из России приехала, пусть Россией Ивановной и останется.

Записали, как было в документе, с двумя буквами «с», после чего спросили, кто же такое имя дал.

– Родительница её, будучи на сносях, ранним утром понесла поесть мужикам в поле, да, видно, судьба была ей родить на мокрой от росы траве, – начал рассказ дед Михайло. – Матушка-мордовка, хоть и крещеная, возьми да и назови дитя Росиной, на росе родила. Долго потом священника уговаривали всем семейством, чтобы тот вопреки христианскому обычаю окрестил новорожденную этим именем. Сдался священник, но предсказал родителям: «Много горя вашей дочери придётся испытать, и вода ещё не раз её крестить и испытывать будет». После погрузил дитя трижды в теплую летнюю воду реки Чембар, что близ нашего села Кукарки протекает. В первый раз то пророчество в разгар Гражданской войны и сбылось. Белые, красные, банды разных мастей, а между них мы – крестьяне. И всем дай, всех ублажи.

Залетела в наше село такая вот бандитская вражья стая. Народ в панику, мать Росину свою и ещё троих ребятишек в хлев, там и спрятала. Ну, а как крик, свист сабель, плач да топот коней, как начали рубить шашками мужиков, кто новой власти сочувствовал, Росина с испугу и выбежала во двор. Хоть и двенадцать лет ей было, а на вид года на три больше, парни уже заглядывались. Бросились за девочкой бандиты, обезумев от крови, решили над ней поиздеваться, загнали в соседний двор, а там колодец. Поняли её намерение, да уж поздно, давай по ногам стрелять. Обожгло ногу внучке моей, но сгоряча всё-таки успела до сруба добежать и, не оглядываясь, кинулась в него. Озверели бандиты и стали стрелять в колодец, хотели гранату бросить, спасибо хозяину двора Степану, уговорил за бутыль самогона не осквернять источник.

Только утром, с подходом красных, бандиты покинули село. Родители уже не думали, что жива их Росина. Спустился сосед Степан в колодец, увидел девочку живой, от растерянности воды нахлебался. Спасло, что колодец уширился внизу от времени, подмыт был и воды по горло. Ни кричать, ни говорить не могла девочка, и потом ещё долго молчала.

Атаман той шайки ещё и сельскую управу сжег, так что сельчане оказались без документов.

Метрики выписывали новые, со слов сельчан. Пьяный да малограмотный ревкомовец, тот, что писарем при сельсовете числился, вместо Росины девочку Россией Ивановной записал, сразу и не заметили, что новым именем назвал, потом так и оставили.

Поудивлялись писари, поахали, документы выдали, и отправилось семейство Кошелевых на новое место жительства – близ села Карагайка.

Угодье в предгорье, что согласно выданным документам закрепилось за новыми людьми, в простонародье «чернью» называлось от близости к необитаемой тайге, но эти тридцать гектаров своей земли переселенцам сразу полюбились. Сказали: «Не зря говорят, Сибирь хребет всей России! Как-никак, неразведанная кладовая недр отчизны, родительница самых великих и красивейших рек и озер. Синь неба, зелень лугов, тайги и высоких гор, серебряные реки глаза радуют и душе просторно! Здесь воля человеку! Здесь будем жить и дома ставить!»

Народ, что рядом проживал, радушно принял появление нового семейства, хотя был смешанного происхождения, разных мировоззрений и религий, но культура давно уже была одна – русская и основной язык русский.

(Кто на Алтае побыл единожды, ему уже в другом месте тесно, скучно, неуютно. Земля сочная, благодатная. Тайга и реки полны рыбой, живностью и ягодами. Разнотравье лугов, полян таёжных пьянит, вливает сок природы в человека. А главное, сибиряки – народ особый, своеобразный, но дружелюбный. Сама природа этих мест не приемлет людей слабовольных, мрачных, жадных и лживых, у них два пути – искать иную сторонку для дальнейшей жизни, либо силы изыскивать в себе, чтобы от своих пороков избавиться. На Алтае добронравие в почете. Алтайцы, татары, поляки, русские не одно столетие живут в мире и согласии без оглядки на то, кто какому Богу молится, в каких национальных одеждах ходит, что в закромах и в доме имеется).

Староверы, кержаки по-народному, несколько мешков семян пшеницы, овса и ячменя без всякой оплаты в помощь привезли и, увидев, что у переселенцев из общего числа подвод три телеги разбиты, свои оставили. По «божеской» цене, в обмен на ложки серебряные, дали двух стельных коров и жеребую кобылу. Обрусевшие поляки из деревни Тайна за обещания оказать помощь в постройке моста, выделили новым семьям два плуга с бороной. Алтайцы, самые доверчивые и добродушные, без утайки показали добычливые охотничьи места, научили, где и как лучше ловушки ставить на зверьё, поделились порохом и дробью. Татарин, случайно увидев на поле повзрослевшую Россию, привел молодого барана и стал свататься к ней. Дед Михайло приостановил сей торг, сказал: «Есть уже у внучки нареченный, а если по-доброму, то от подарка не откажусь». Барана татарин отдал, а через неделю его родственники из села Балыкса на расплод овечек привели. Иван, отец девушки в знак благодарности дал серебряные монеты, которые пошли на украшение одежды их женщинам.

Мирно потекла жизнь новых семейств на Алтае. Удивительным было для них первое время жизни в гостеприимном крае среди людей, где все вроде бы разной веры и разноязычны, а праздники равноденствия и солнцестояния справляли вместе, дружно, мирно и весело. Пасха для Кошелевых была первым праздником, который они встретили на новом месте. В этот день они сидели за одним столом со староверами своего села и с гостями со всех окрестных сел – Ужлепа, Бубычака, Еронды, Сайдыпа, Тайны. Кумандинцы готовили в казанах сочную, душистую баранину, клали на общий стол по-своему высушенную рыбу, а брагу, хмельную, веселящую раскольники-староверы на стол выставили. С каждого по блюду, вот и стол накрыт.

Семейство Кошелевых из землепашцев, поставили караваи и пироги с начинкой из грибов, брусники, малины и черемухи; признаны были самыми аппетитными и вкусными на празднике.

Сказал дед Михаил: «Все хорошо! Одного нам, приезжим поселенцам, как воздуха не хватает, веры мы православной, а вот места, где с Богом общение иметь, не имеем».

Помогло семейство староверов Думновых. Без нареканий, что не по их обряду новые люди почтение Всевышнему оказывают, и бескорыстно, в чем-то нанеся ущерб себе, отдали бревенчатый домик, где зимой хранили пчелосемьи и утварь с пасек. Женщины за пару дней тот домик, благоухающий мёдом, воском, кедром, в добрый вид привели, а мужики установили на крышу маковку с крестом. Первое время, пока свою церковь новосёлы не построили, их души в своём божьем доме пристанище обрели. Хорошо зажили. Мужчины работящими были, через пару лет раскорчевали делянки, срубили для себя и скотины кое-какое жилище. У женщин, кроме всего хозяйства, первое время ещё работа была – тянули сохи, коров жалко было, а коней не на что было купить. Заимку свою Кошелевы Михайловкой назвали, по причине того, что мужики все Михаилы были, кроме Ивана отца России. Через пару лет разжились конями, плугами, купили шерстобитку, запустили маслобойню, стали мастерить жнейки. Ульи, логушки, чашки, ложки покупали в Карагайке. В Бийске приобретали гвозди и инструмент.

Все в семье Кошелевых умели читать и писать. Библия была для них и учебное пособие, и учебник нравственности, и священное писание. А для России она была ещё и учебником жизни, особенно Новый Завет, который знала почти наизусть. Понимание Бога для неё было на восприятии и исполнении Божьих заповедей. Все в семье старались жить по совести. Не считалось грехом, если нужно для дела, работать после обеда в христианские праздники. Не было в семье понятий жадность и зависть, не прижились они в их роду, ещё с давних времён повелось делиться даже последним с каждым испытывающим нужду в чём-либо. Позднее, когда рядом с ними селились новые переселенцы, михайловские оказывали и им помощь. Жизнь научила быть гибкими и покладистыми, дала понимание того, что плетью обуха не перешибёшь. Случались, конечно, неурядицы в отношениях с разными невысокими представителями власти, но они сглаживали маслом или мясом. Серьезная же стычка произошла из-за того, что михайловские наконец-то начали строить новую маленькую церковь. Властям эта стройка поперёк их горла встала. «Везде рушат, – сказали, – да закрывают храмы, а здесь новый открыть решили. Не позволим!» и через полмесяца, – в конце марта 1927 года направили в Михайловку пять агитаторов атеистов. Те собрали народ около церковного сруба, и повели что-то вроде диспута. В споре вознамерились показать вредность религии.

Начал старший команды, только весьма неудачно обратился он к собравшимся:

– Уважаемые мужики-товарищи!

На что острая на язык Марья Дейкина, хмыкнув, съёрничала:

– Мужики-то сеют в поле, а товарищи сидят в райкоме.

Тот, поняв ошибку, хоть и смутился, но быстро сориентировался и спросил:

– Граждане, а кто у вас здесь за попа?

Вышел дед Михаил Кошелев. В империалистическую войну за знание Святого Писания при полковом священнике был помощником. Отвечает:

– У христиан такого сана нет.

И далее дал пояснение насчет званий служителей церкви. Однако всё тот же торопыга, видно решивший все-таки вверх взять, прервал деда на полуслове и заявил:

– Бог этот ваш, конечно же, хитрый, философ он, да только вот его никто не видел, и я вас всех здесь уверяю, никто никогда и не увидит.

Дед Михаил, не сдержавшись, прервал слово агитатора:

– Эва, куда ты загнул, человече! Спасибо, милок, – поклонился, – что ты своими словами глаголешь истину Евангелия, в которой Апостол Павел сказал: «Никто из человеков не видел Бога и видеть не может». И то, что ты нас в не видении Господа хочешь убедить, у нас каждый малец и старая бабка знает. Не видим, да ведаем его! И еще скажу, Бог – не философ, а Великий Всемогущий Творец, Созидатель Мира, нас окружающего. Это ты тут стоишь перед людьми, век пожившими, и философствуешь, вместо того, чтобы поучиться у них, да Бога принять. Мы, люди, капля крови в огромном теле, как же, по-твоему, частица может узреть целое? Мы людские мысли не видим, вот и силушку, что землю-матушку крутит да в небесах держит, тоже никто не видит.

Тут девица из прибывших активистов свой вроде бы сложный и каверзный вопрос задает:

– А что, – говорит, – есть истина по-вашему? Мы вот в коммунизм верим, а вы в Бога какого-то.

Тут уж отец России, что напротив девушки стоял, спокойно и доходчиво стал доносить до неё истину:

– Вот ты, милая, лицом, вижу, красивая, но глаза-то блудливые. А вот сбоку брат мой, он видит, что нос твой с горбинкой, хищный. Сноха, что по другой бок от тебя, узрела, что кожанка не с твоего плеча, а внук, что позади тебя стоит заплату на спине не то от пуль, а от клинка видит, и что косу девичью ты свою срезала.

– Ты дед, давай ближе к истине! Нечего тут оскорблять нас в лице нашего товарища, – с ноткой раздражения произнес грозный на лицо приезжий, стоящий справа от девушки.

Иван, нисколько не смутившись, продолжил:

– А истина – она одна, Божья, каким бы обликом ты ни была, какую бы одёжку ни носила, всё одно – женщина ты и человек. А поскольку люди все мы разные, потому и суждения по любой истине у каждого свои. Мы православные не просто в Бога верим, мы ему доверяем себя и свою жизнь.

Замолчали гости, о чем-то пошептались и дали слово самому молодому своему товарищу, судя по пенсне на худощавом лице с тонкими чертами, опрятной и ладно скроенной одежде, вероятно, самому грамотному из них, так сказать, «козырю». Вышел он из круга своих товарищей, встал на импровизированную сцену – доски уложенные штабелем, и обратился к народу голосом твердым, уверенным с своей правоте:

– Ну, допустим, Бог есть, он истина, он един, значит, и всесилен. Так зачем, коль он такой умный, дюжину аль больше религий да верований разных на Земле допустил? За какую правду своего сына отправил на казнь? А вы все, значит, подневольные его, коль рабами Божьими зовётесь.

От таких вопросов, разом заданных, мужики притихли. Вот тут Россия не вытерпела нападок приезжих на Бога и веру православную, «поперек батьки в пекло», как говорится, в спор взрослых и встряла:

– Да, что же ты клевещешь на Господа нашего, всё Он разумно сделал. Да, рабы мы Божьи. Только это не унижение, а титул, звание любого оцерквлённого народа. Вот ты из города приехал, шляпа на тебе новая?

Тот ответ быстро нашел, хвастливо ответил:

– Не только новая, но и модная.

Россия, пока агитатор не усмотрел в её словах подвоха, без остановки продолжила:

– Поди с десяток подобных перемерил да фасоны разные пересмотрел, перед зеркалом полюбовался?

– А как же! – с некой гордостью и значимостью, даже шляпу рукой поправил.

– И подружке, аль своей невесте платок, поди, тоже на цвет да размер не первый попавший купил? – опять же тебя спрашиваю.

Агитатор, не ведая, к чему селянка ведёт разговор, со встречным вопросом к ней:

– Отец твой, верно, тоже, прежде чем купить хомут для лошади или инструмент для стройки, все магазины да лавки обходит, всё щупает да на прочность проверяет, и цену, подходящую для своего кошелька старается найти. Не так ли?

Вот тут-то Россия и прервала красноречие обличителя Господа.

– Вот ты сам и ответил, что есть выбор у человека не только в поиске нужной вещи, но и пути к Богу. Вот так и веру Всевышний позволил выбирать по доброй воле, без принуждения, по душе каждому человеку, и вы, безбожники, отрицающие сущность Творца, наделены Божьим правом не верить в Него, но не без наказания, нарекания, иной кары. А насчет распятия Христа; не за правду Иисус на крест взошел, а за истину. Правда – она у каждого своя, а Истина одна.

Уехали те атеисты ни с чем, а через неделю пришла из района бумага-распоряжение: «Заготовить двести пятьдесят кубов строительного леса». Видя неподъёмность требований для селян, мужики собрались на сход. Как не рядили, но хозяйских рук, лошадей да саней для заготовки и вывоза древесины хватало лишь наполовину. Тут на сход приехал, узнав об их беде, Данила Матвеев, староста староверов всей округи, – потомок Матвея Ивановича Платова, атамана Донского казачьего войска участника отечественной войны 1812 года. Поклонившись в пояс, Данила обратился к к михайловским православным:

– Хоть и почитания веры Христовой у нас разнятся, да только Бог и Сын Его – едины для всех нас. Ваша задумка возвести церковь – Богоугодное дело, по сердцу братьям и сестрам нашей обители. Проведали мы, что начальство непомерный оброк вам навязало. В общем, есть у нас добрые лесины, мы заготовили их несколько лет назад на амбары под зерно, а здесь революция. Всё равно районные прознают, не сегодня, так завтра отнимут. Всё штабелями на скрытной заимке аккуратно сложено, там кубов сто с лишним будет, и для извоза лошадьми тоже окажем помощь.

На следующий день все семейства села Михайловки вышли в тайгу на заготовку недостающего леса. Тех, кто помоложе, отправили на обрубку сучьев. Весна уже вовсю пригревала; в лощинах ручьи под снегом большие промоины образовали, но в тени ещё лежал толстый слой снега и река ото льда не освободилась. Лесины, что срубили, падали поперек речки Тайнинки и вывозить их намеревались с установлением полной весны.

В один из дней, обрубая пихтовые лапы, Россия сорвалась в промоину, ветки тотчас закрыли место провала, и течением метров на пять, как в тоннель в те ветви её затянуло. Близко никого не было. Вся мокрая ползёт вперед, водой захлебывается, а верх смерзшийся и в плотных ветвях. Только к вечеру спохватились, искали-искали, потом решили, что домой убежала. За ночь Россия все руки до крови сбила, немного продвинулась вперед к песчаной отмели, что в снегу ещё была, на большее уже сил не хватило. Молилась, как могла, может, это и помогло продержаться до утра в снежном плену промоины. На следующий день мужики снова обошли всё вокруг, след искали. Думали, что в тайге заблудилась, да ничего не нашли. Через сутки отец России привез свою собаку Борзика, тот под ветки полез и давай туда лаять. Достал отец дочь, домой привёз, а там женщины самогоном да медом оттёрли, правда, потом долго охворала. Вот это и было её вторым крещением водой.

Заготовили михайловские лес и даже в район свезли, только власти ещё злее стали, прислали уполномоченного по заготовкам сельхозпродуктов. Документ при нем с указанием; поселить, кормить и подводу, когда надобно, представлять. Уполномоченный приехал не один, а с семейством – женой и сыном, и сразу положил глаз на дом Ивана, только что отстроенный. Уж больно ему резные наличники на окнах понравились. В большую половину дома заселился, а всю семью Ивана – семь душ в малую выгнал. Вечером вызвал к себе Ивана и сказал, чтобы утром все поселенцы прибыли на собрание.

Собрались люди перед домом Кошелева. Стоят, с ноги на ногу переминаются, тихие разговоры меж собой ведут, гадают, по какой надобности вызваны, зачем от дел оторваны.

Вышел уполномоченный на крыльцо, кожанка ремнем перепоясана, в руке наган. Увидели мужики эту «картину», поняли, – одним самогоном да маслом такого не уговорить.

Посмотрел начальник строго на поселенцев и, ни слова не говоря, направился к часовне, мужики за ним. Подошёл к уже почти готовой церкви, замок, что с собой принес, на дверь повесил и сургучом опечатал. Потом достал тетрадку и на того, кто ближе стоял, как рявкнет:

– Ты кто такой? Фамилия? Имя? Отчество? Что на дворе имеешь, какую скотину и прочее?

В опросе дошел до дочери Ивана.

– Кошелева Россия Ивановна, – ответила девушка.

– Что ещё за Россия? У нас до семнадцатого года Россия была, а сейчас – республика. Кто разрешил такое имя?

Ответила, что начальник района, уполномоченный и примолк, а выяснив, что девушка знает грамоту, записал учетчицей. Дал карандаш, тетрадку и распорядился, чтобы у всех в поселке живность на подворье переписала. В помощники своего сына приставил, дал на это два дня, а сам в район уехал.

Решили мужики часть скотины угнать на лето в тайгу, не понаслышке знали, что такое животину на учет ставить; ни молока, ни мяса на прокорм семье не останется.

Уполномоченному за малый рост и тявкающий голос сразу дали кличку Моська, а сына за большие уши прозвали Лопухом, тот пьяницей оказался. Отец его за околицу, а он к России и со звериным оскалом:

– Давай пива! Пива давай! Пива найди, и живо!

Принесла ему Россия целый лагун браги, тот два дня и пьянствовал. К возращению Моськи большую часть коров и овечек перегнали на дальнюю пасеку, скрытую от районных властей.

На следующее утро уполномоченный как в армии построил всех михайловских мужчин с их сыновьями старше семи лет и провёл перекличку. Удивились люди такой невиданной его дурости, но промолчали, не роптали и не выказали неподчинение. Потом узнали про его «армейские» замашки. Оказалось, что Моська ни за красных, ни за белых не воевал, а, якобы, по болезни желудка вел в военкомате учет призывников. Брал за отсрочку от армии с кого деньгами, с кого продуктами, пока не попался. Судить не стали, как-никак партийный – опять же дал взятку, кому надо. Вот так и попал этот злыдень в Михайловку. Своему сыну он тоже белый билет справил. В хозяйстве Моська ничего не смыслил, а в выполнении районных указаний усердствовал жестко. На едока в семействе оставлял по литру молока, остальное – на сдачу. Сам спозаранку по дворам бегал, даже привез из Старой Барды ведро с меркой.

Вскоре мужики узнали о причине ретивости Моськи. Приехал в его отсутствие из районной заготконторы проверяющий. Россия ему бумаги показала, в которых было помечено, кто и сколько чего сдал. Тот оказался дотошным, заставил учётчицу на каждом листочке расписаться, с тем и уехал. Моська, когда об этом узнал, рассвирепел не на шутку, видно, большая недостача и разница была в отчетах, живо нагрузил без всяких бумаг воз солонины и в район. Вернулся ещё злее. Когда тот очередную партию продуктов повез, мужики возьми да проследи за ним. Возы он почему-то все ближе к вечеру снаряжал. Оказалось, что не в заготконтору, а прямиком с возом к свояченице, где и сгружал половину, а уж та неучтенными продуктами в Бийске торговала. Селяне решили никому не жаловаться. Поговорили с Моськой:

– Сколько тебе самому надо, бери, но и нас не обижай.

Затаился уполномоченный, а его сын Лопух, хоть и пил почти каждый день, стал приставать к России. К тому времени она уже была сосватана за Николая Сибирцева. Любила своего суженого, а уж как Коля был счастлив, только сам он знал, хотя, и она, естественно, тоже! Летом ни одного дня не было, чтобы Николай цветы не принес своей любушке. На покосе она или на пасеке, за десять верст или более, а прибежит, найдет, и слов ему никаких не надо, лишь бы рядом была его милая, тепло и уютно им вместе. В мае следующего 1928 года забрали Николая в армию и отправили служить на Дальний Восток. Не думала она тогда, что придется встретиться с ним в том малообжитом суровом краю.

К осени сын Моськи вообще осмелел, стал подглядывать за девушкой и как только она в сарай зайдёт или на покос отправится, тут как тут рядом объявлялся и со своими паскудными требованиями к ней приставать начинал, бывало и руками норовил под подол залезть. В последнее время даже силу применять стал. Видя такое дело, отец девушки в один из вечеров при пьяном Лопухе послал её на дальнюю пасеку, тот, конечно, за ней подался. Словили его мужики за поселком, содрали штаны да в муравьиную кочку посадили, связав прежде руки и ноги. Утром Моська, отправив Россию на пасеку улья пересчитать, заявился к Ивану и без всяких подходов приказным тоном заявил:

– Арон жениться хочет на вашей дочке, я не против, побыстрее насчет свадьбы.

Иван ответил:

– Просватана уже, жениха из армии ждет.

Неделю-две спокойно было, да видно, от кого-то узнал уполномоченный о скотине, спрятанной в тайге. Решил найти ту тайную пасеку. Сказал сыну, чтобы тот проследил за девушкой. Когда пошла она в ночь на скрытную заимку дежурить и коров доить, как вор стал красться за ней, и хотя ночь была тёмная, запомнил, поганец, дорогу. С рассветом девушка из тайги к поскотине вышла, тут и Моська с милиционером из-за амбара прямо к ней вышел, а позади Лопух с карабином. Так под конвоем и привели Россию к избе. Оставив милиционера на улице, завел её Моська в дом, и с порога:

– Ну что, Иван, договоримся без властей? Либо через неделю свадьба, либо тебя с остальными под суд. России твоей за подделку документов и укрывательство, как вредителю, на полную катушку – десять лет с конфискацией.

Дал время на раздумье до следующего утра, а сам с участковым в село Тайна гулять уехал. Собрались тогда почти все михайловские у церкви на сход. Долго обсуждали, уже ближе к обеду позвали девушку.

– Ну, девонька, как скажешь, так и будет. Пойдешь за Арона или нет? – спросили.

Слезы давят девушку, но сказала, что надумала:

– Не быть этому, всю вину на себя возьму. Тятя, деда, дорогие мои, будь что будет. Но не заставляйте меня через совесть свою переступить.

На том и решили. Чтобы мужиков всех не пересадили, всю вину на себя семейство Кошелевых взяло. Понадеялись, что строго девушку не осудят, а членов её семьи откупят. Для этого приготовили две бадьи кедрового масла, собрали копченостей и меда со всех дворов. Отдали всё это Моське, только он никого из судей не стал одаривать, всё себе захапал. Семейство Кошелевское кулаками признали. Отца с дедом на рудники в Казахстан отправили, Россию на Дальний Восток на пять лет на исправительные работы. Дом их со всем хозяйством отошел Моське. До этапа девушке удалось с родными свидеться. Дедуля наказ дал:

– Что такое вера человека? Она сродни той капельки влаги, что внутри земли находится и хочет эта водица воли. А для этого она стремится покинуть тьму земли, чтобы увидеть свет. И вот это стремление выводит капельку через лабиринт ходов тёмных к заветной трещинке в тверди, к свету земному. Вот так и человек стремится к истине. Запомни, внучка, зло несут люди, слабые духом. Нет в них искры божьей, что к любви ведет. На добро способен только сильный человек, и сила эта в доверии к нашему Творцу. Как бы трудно тебе ни было, не уподобляйся слабым, на жизнь не клевещи и не сетуй. И ещё – не твори даже в мыслях возмездие к тем, кто сделает тебе больно. Добро и зло – это чувство людское, земное, а возмездие – удел Всевышнего. Живи по совести.

Стало это напутствие для России, как молитва, дало ей силы на выживание среди тех, кто унижал, ломал и коверкал её судьбу.

Долгий путь на Восток шёл в зловонном, тёмном, душном, тесном, пропитанном невольничьим духом узилище под названием вагон. Почти ежедневно кто-то умирал, сходил с ума, резал вены, пытаясь покончить с собой. Остальные с нетерпением ожидали одного, когда же этому ужасному путешествию придет конец. Дождались. Ранним утром больше обычного суетились конвойные, и вдруг настежь открылись ворота тюрьмы на колесах. Затем громкое:

– Выходить всем!

Боже, какой радостью была эта команда для узников. Воровки, убийцы, враги народа прямо-таки вывалились на свет божий. Падали друг на друга визжа, крича, плача, обнимаясь, забыв о склоках, ссорах. Под ногами не скользкие от блевотины, мочи и слёз доски, а зеленая, мягкая трава. В высоте слепящее глаза и обволакивающее ласковым теплом огромное небесное светило, осияющее золотыми лучами гладь озера, манящее влекущее заскорузлые тела женщин в свою гладь, отливающую небесной синью. А за ним не горы, а хоровод сопок с выступами рыжего грунта, украшенного малахитом деревьев и разнотравья. И всё это вольная жизнь дикой природы.

– О! Как хочется вспорхнуть и воспарить над всем этим естеством, резать его ломтями и глотать, не разжёвывая, насыщаться и бороться за дальнейшую жизнь, жизнь неведомую, но желанную даже в таких невыносимых условиях, – думал каждый выживший в передвижном аду, но последовала команда строиться и между тем видимым, но недосягаемым миром и этим реальным, где конвойные, тотчас выросла стена из колючей проволоки.

После построения и переклички, прежняя охрана в ожидании лагерного конвоя, подобрев и желая напоследок полюбоваться женской натурой, разрешило всем женщинам искупаться в озере, помыться и постираться. Водная нива теплая, прозрачная согрела всех узниц, отпарила, словно соком снежницы досыта напоила, сняла тяжесть грязи с тела, сгладила обиду на рабскую жизнь, усилила желание жизни. Не верилось, что в этом райском уголке есть место, огороженное венками из железных колючек. Зачем среди внешнего благолепия очаровательной мирной природы человек для себя же подобного выкопал яму, котлован смерти? Это символ новой власти, трубящей на весь мир, что лучше социализма ничего нет? Или это символ сатаны, разделивший народы одной страны стеной из колючей проволоки, по разные стороны которой только узники ада.

***

В лагере перекличка.

– Что это за Россия? Ну-ка, ко мне её! – приказал начальник лагеря.

Любопытно посмотреть на человека с именем державы.

После смотрин, увидев красу девичью, начальник попытался девичество её испоганить. Но Россия обладала каким-то таинственным, проникающим в самую суть человека взглядом, который без слов отбил у него желание близости.

Два полюса.

Каждый зверь, находясь в зоопарке, ограничен в свободе и зависим от своих содержателей, но защищен от соседей оградой. В этом состоянии он знает, что никто не перегрызёт ему горло, не отберёт у него положенную ему пищу. Человек не зверь, но если его лишили свободы, дали имя Зэк и заперли за колючей проволокой, то он становится зависим от всех, кто его окружает – от охраны и от такого же, как сам зэка. За колючкой сотни зэков в одной клетке, и в каждом от природы заложен инстинкт зверя. В этом пригодном только для скота загоне в постоянном контакте находится масса молодых, зрелых и пожилых людей, есть среди них и совсем немощные старики, но все они обладают разумом, оттого колючка давит на каждого из них более, чем на зверей решётка клетки. За колючкой люди разных национальностей, разной степени образованности, разного вероисповедания, у каждого свои семейные и национальные традиции, свой характер, но одинаковые для всех жесткие, скученные в два-три, а где и четыре этажа нары. Здесь страна Россия с её бескрайними просторами скукожилась для каждого арестанта до одного квадратного метра. Здесь холод, голод и узаконенное разными декретами и постановлениями унижение, бесправие и насилие. Здесь разум человека создал более жестокие, нежели звериные, законы, – здесь действуют неписаные, но поощряемые лагерным начальством законы преступного мира. Есть полюс Северный, суровый, холодный, только полюс лютости племени зэков пострашнее будет.

И в этом жестоком мире начался новый этап жизни восемнадцатилетней девушки с именем Россия.

***

(Поколению, знающему о насилии государства над своим же народом лишь понаслышке, да и то в искаженном, выхолощенном в угоду власти виде, трудно понять, почему люди, оказавшись по разные стороны колючего забора, мгновенно становились непримиримыми врагами. Как жить, как выжить в этом хаосе бесправия? Чтобы понять это нужно самому пройти ГУЛАГ или послушать рассказ о жизни в лагерях от людей, переживших тот кошмар. Возблагодарим господа, что недовёл нас до тех лагерей и обратимся с волнующим нас вопросом к девяностотрёхлетней женщине:

– Россия Ивановна, почему такая злая ненависть сквозила меж зэками и лагерной охраной, и кого из невольников наиболее жестко травили в лагере?

– Всё просто. Начальники и охранники лагерей, – обиженные на всех и вся проштрафившиеся на большой земле неудачники по службе, жаждали перевестись из зоны в города, поэтому выслуживались и вымещали свою обиду и злость на беззащитных заключённых. Но более всего они издевались над священнослужителями – православными священниками, лютеранскими пасторами, ксендзами, еврейскими раввинами, – над всеми без разбора. Все они привлекались к самой унизительной работе, использовались в качестве ассенизаторов, при чистке параш и отхожих мест. Если среди таковых оказывался священник-старообрядец, то это, вообще, изгой в лагере. Людей старой веры сначала унижали уборкой нечистот, а потом отправляли в удаленные точки от лагеря, в штольни и шахты по добыче левой и неучтенной породы, содержащей драгоценные металлы. И эти узники уже никогда назад не возвращались, погибали там, где работали.

Теперь представьте, как несёт от человека, если он в нужнике работал. В барак его ещё пускали, а на нары путь был заказан. Кто же сможет в духотище барака ещё и смрад терпеть? Но мы, верующие, не оставляли тех святых людей в беде, помогали выживать в тех адских условиях.

И ещё спросим Россию Ивановну:

– Почему именно служителей церковного алтаря подвергали такому дикому унижению?

Россия Ивановна пояснила довольно-таки кратко, точно и понятно.

– Зависть и ревность снедала их истязателей, – гонителей Бога, но для духовенства и верующих Божье наказание страшнее любой земной несправедливости, поэтому земное наказание они принимали спокойно. Не дано было понять цепным псам главной тайны верующего человека. Верующие люди, принимая унижения, верили в Бога и знали, что каждая капля крови и слез мученика превращается в семя для церкви. Так что, бесовский порок, что завистью да гневом называется, присущ людям слабым духом.

Услышав ответ на свой вопрос, мы, естественно, задумаемся о жизни и вере, и с восхищением посмотрим на эту мудрую женщину).

***

В таком жестоком мире начался новый этап жизни восемнадцатилетней девушки с именем Россия, начался новый круг лагерной жизни с множеством неразрешимых вопросов и проблем. Освоиться с лагерными порядками трудно. Нужно было научиться ходить строем, питаться не за столом, а где придется, а главное всегда быть начеку. Кто враг, кто друг – попробуй, разберись. Через желудок всё чистое, человеческое, что ещё было в заключенных, будто кислотой вытравливалось.

А что же местное население, что жило в сёлах близ лагерей? Может быть, те люди сочувствовали заключённым и подкармливали их? Этого не было. Сказать, что все в деревнях были дремучи, верили в то, что за колючкой действительно преступники и враги народа, не сказать ничего. Не делили они заключённых на преступников и безвинных. Для них новое пополнение лагеря – благость, ибо новенькие часто бежали, не выдержав жестокость жизни, а за поимку беглеца давали пуд зерна. Зная это, местные жители делали ловушки вокруг лагеря и дежурили возле них, ожидая очередного беглеца, значит материального поощрения.