Читать книгу Честь имею. Россия. Честь. Слава - Виктор Вассбар - Страница 4

Окончив заочное обучение в Краснознамённой ордена Ленина академии РККА имени М. В. Фрунзе в 1937 году, майор Парфёнов был направлен для прохождения дальнейшей воинской службы в Особую Краснознамённую Дальневосточную армию. Вместе с ним на Дальний Восток приехала и его жена Зоя. И вот сейчас, два года спустя, они ехали на родину своих предков и место своей юности. Ехали в Барнаул – на Алтай.

За окном купе проносились километровые столбики, сопки, горы и поля, а впереди была встреча с родными людьми и счастливое мирное будущее.

– Как-то даже не верится, Петя, что мы едем домой, – сияя газами, говорила Зоя. – Это сколько же лет мы не были в Барнауле?

Зоя Андреевна знала, сколько лет уже не была в родных местах и даже помнила день отъезда из Барнаула, но своими словами хотела вывести мужа из задумчивости.

– Ранение… возможно оно каким-то чудесным образом не потянуло меня за маршалом Блюхером. Только в моём полку арестовали 2 комбата, 5 командиров рот и 11 командиров взводов, и это несмотря на их заслуги перед родиной, – Пётр Леонидович глубоко и тяжело вздохнул, на что обратила внимание Зоя, но промолчала. Знала, что муж не любит, когда его жалеют. Говорит, что не ребёнок, и сопли ему утирать не надо.

– Весь в дядю Петю Филимонова. Тот тоже, чуть, что сразу тёте Люде – нечего сопли утирать. А никто вам и не утирает… нужно-то больно… – Зоя Андреевна мысленно нахмурилась. – А ежели нужно чего такого, – улыбнулась, – милая, хорошая! Обниматься и целоваться, а ребёнка не хочет. Ну, вот как тут его понять?!

– И все молодые парни… тридцати нет! Все достойно сражались за родину у озера Хасан и на Халхин-Голе. А сколько офицеров арестовано в других армиях и округах, можно лишь предположить, если даже такие видные военачальники, как Тухачевский, Егоров и Блюхер, подверглись репрессии и объявлены вражескими шпионами. В это невозможно поверить… Невозможно! – возмущался Парфёнов.

– Петь, а Петь! А помнишь, как я пела тебе песню, когда ты меня катал на лодке?

– Маршал Тухачевский Михаил Николаевич – первый зам. наркома обороны, расстрелян в июне 1937 года, вместе с ним расстреляны командующие округами Якир и Уборевич.

– А потом ещё пела на вокзале в Барнауле, это когда уже провожала тебя? – вспоминая августовские дни 1928 года, улыбалась Зоя.

– Маршал Блюхер Василий Константинович – скончался в ноябре 1938 года в тюрьме. Молодой, крепкий мужчина и вдруг скоропостижно… Глупость! Наслышан о насильственных методах допроса офицеров. Не могу поручиться за всех, но офицерам моего полка доверяю как себе. Не могли они пойти на предательство. Воевать с врагом, ежедневно рисковать своей жизнью и вдруг, в мирное время…

– Скажи, Петь, а куда мы всё торопимся, бежим, пытаемся что-то догнать и даже перегнать? Не пойму! – стремясь отвлечь мужа от его мыслей, говорила Зоя и пытливо всматривалась в его отрешённые от реальности глаза. – Ау? Ты где? Летаешь где, спрашиваю? – повела раскрытой ладонью возле его лица. – И вообще, мы куда едем? Али забыл? – с обидой в голосе. – Я с ним разговариваю, а он сидит, как… – поморгала глазами, – как этот самый… Ау! Может быть, хватит о службе? В отпуске и то сидишь и думу думаешь, как этот самый… стратег, или как там тебя тактик какой, что ли.

– 23 февраля 1939 года, в день Красной Армии и Флота, был расстрелян маршал Егоров Александр Ильич. Что это? Предательство? И товарищ Сталин обманут настоящими врагами народа. Но кто они? – Пётр Леонидович потёр подбородок. – Ну, как тут не поверить Вышинскому! Всё ж таки прокурор Советского Союза. Если ему не верить, то тогда кому? В своей ноябрьской речи он прямо сказал, что шпионы и иностранные разведчики шныряют в трамваях, в театре, в кино, в пивнушке. Заводят знакомство с людьми трезвыми и подвыпившими, доверчивыми, негодяями и пособниками империализма, поэтому нужно быть бдительным. И Андрей Януарьевич даже привёл пример, рассказав историю комсомольца, который распознал врага и доложил о нём в милицию. И таких примеров много. Разве могут все ошибаться? Вся страна? Нет, не могут! – утвердившись в своей мысли, Пётр Леонидович обернулся к жене. – Ты что-то сказала, Зоюшка? – спросил он её.

Зоя Андреевна, вздохнув, покачала головой и проговорила:

– Я тебя спрашивала, мы куда едем? В отпуск, или на твою службу? И целый час твержу, что в молодости мы куда-то торопимся, бежим, пытаемся что-то догнать и даже перегнать. Достигли, снова в бег, к новой цели?! Зачем, спрашиваю? А ты и ухом не повёл! Вот спрашивается, мы так и будем в молчанку играть все пять суток до Барнаула?

Пётр вслушивался в слова жены и мысленно укорил себя за невнимательность к ней. Да, и как можно было не укорить, если в словах Зои стоял не только упрёк, но и не понимание, почему он, её любимый муж не хочет иметь детей.

– Вот ты всё служба и армия, а как же семья? Конечно, я понимаю тебя, ты человек военный, борешься с врагами страны, но не нужно забывать, что у тебя есть жена. А мне хочется ребёночка! А ты не любишь меня! – Зоя не притворно шмыгнула носом. – Ты даже забыл поздравить меня с нашим пятилетним юбилеем. Ни единого цветочка не подарил. А я, как дура, стол накрыла, купила бутылочку шампанского и испекла торт.

– В наш день я действительно забыл поздравить её с пятилетним юбилеем свадьбы, – мысленно проговорил Пётр, но не стал оправдываться, понимая, что Зоя права, проговорил лишь, что не время рожать детей, когда фашизм поднимает голову. – Гражданская война в Испании завершилась победой мятежников и установлением фашистской диктатуры Франко. Финляндия не идёт на мирные переговоры, а это явно война с ней. Не время, Зоюшка, не время! – обняв жену, проговорил Пётр.

– А когда оно будет? Твоё время! Когда состаримся? Если бы наши родители думали как ты сейчас, то нас бы не было. Испокон века на земле идут войны и катаклизмы всякие, а дети рождаются! А ты как будто не понимаешь это. А если понимаешь, то я не понимаю тебя, – легко ткнув мужа в лоб, проговорила Зоя. – А того подумать не хочешь, что мне двадцать семь лет… и ты уже не юноша, тридцать второй пошёл… уже.

Пётр Леонидович посмотрел на жену и, улыбнувшись, ответил:

– Тебе, значит, всего двадцать семь, а мне уже тридцать второй, а ведь с твоего дня рождения прошло семь месяцев, а от моего всего пять.

– Да, ну тебя! – обидчиво скрестив руки под грудью, ответила Зоя и, отвернувшись от мужа, задумчиво всмотрелась в бескрайнее поле Приамурья с густо стоящими на запорошенном девственном снегу хвойными деревьями в окружении безлистных кустарников. – Красиво! – проговорила и, улыбнувшись своим чувствам, запела свою любимую песню.

Душевное пение жены, тонкий запах паровозного дыма, настоянного на хвое проносящихся за окном елей и сосен, ввели Петра в лирическое состояние. Ему тоже захотелось петь. И он мысленно запел свою любимую песню о паровозе несущем в коммуну, вплетая её припев в песню Зои.

– Каламбур, но в такт, – мысленно улыбнулся Пётр.

Почувствовав лирический настрой мужа, Зоя приклонила голову к его плечу, и в этот момент Пётр явственно почувствовал аромат жены, и ему так сильно захотелось вдохнуть его, что он не сдержался и уткнулся лицом в её пышные груди.

Зоя вздрогнула, охватила Петра руками и с сильно забившимся сердцем ещё нежнее стала нести слова любви.

Аромат! Сладостный аромат тела жены окутал Петра.

Аромат! Терпкий головокружительный аромат подхватил его и унёс в 1928 год. Он, молодой офицер, три дня назад окончивший учёбу в Омской пехотной школе, приехал на родину – в Барнаул. Погостив у бабушки Симы два дня, на третий день отпуска решил поехать к отцу в село Старая Барда.

– И я с тобой, – подбоченясь, проговорила Зоя.

– Малявка ещё! Я буду рыбу удить с лодки, а ты можешь в воду упасть и утонешь, – ответил Пётр. – И вообще, уроки учи.

– Вовсе и не малявка! Сам такой! – гордо вскинув голову и рассыпав густые волосы по плечам, ответила Зоя. – Шестнадцать мне уже. И школу я окончила. Давно. Неделю назад. Вот!

Пётр мысленно улыбнулся, вспомнив тот эпизод.

– И вот там, в лодке на реке меня как бы кто-то окунул в девственный сладостный аромат её тела, – вспоминал он. – Я явственно почувствовал запах созревающей женщины. Тогда я не сразу понял, откуда ко мне прилетел тот волшебный аромат, и что он такое? Но когда Зоя, резко встав во весь рост, как крыльями взмахнула руками и запела, когда аромат ещё глубже вобрал меня в себя, я осознал, что это аромат её тела, и стои́т передо мной не девочка, а девушка, и сказочно красивая.

Уткнувшись лицом в груди жены, Пётр с наслаждением впитывал их аромат и мыслями уносился к той тихой реке. И сердце серебряными молоточками стучало по вискам и требовало сделать то, о чём постоянно и настойчиво просила Зоя. И он готов был уступить её естественным просьбам, но вдруг кто-то извне отнял его голову от её тела и погрозил «пальцем».

Зоя чувствовала биение сердца муж и пыталась удержать его голову на своей груди, но её стремление завладеть им было безуспешно.

– Не сейчас. Не сейчас, – тихо произнёс Пётр.

– Но почему? – спросила Зоя.

– Не сейчас, и не здесь. Я не готов.

Слова мужа больно задели Зою. Отстранившись от него, обижено улыбнулась.

– Двадцать лет… мне было всего двадцать лет, а тебе шестнадцать. Помнишь, я называл тебя мялявкой! – остужая накаляющуюся обстановку, проговорил Пётр. – Ты обижалась, хмурила брови и отвечала «Вовсе и не малявка! Сам такой!» – А потом кружилась и пела. Пела про черноокого молодца удальца. Помнишь?

– Я-то помню. А вот то, что ты помнишь, удивительно! Но все же приятно, – ответила Зоя и решила действовать другим способом для разгона заряда мужа в нужном ей направлении. Звонко затянула вспомнившуюся ему песню:

– А вот подумай, зачем дана людям любовь? – прервав пение, Зоя пристально посмотрела в глаза мужа. – Вооо! Ничего-то ты не понимаешь! Верно все вы такие…

– Какие? – часто заморгав, спросил Пётр. – И кто все? – уже ревниво.

– Давай, давай! Что уж теперь! Сидишь, как этот… прям, как стратег и мыслишь. Нет, чтобы поговорить со мной, спросить, чего я желаю. Ты хоть понимаешь, где мы сейчас и куда едем?

Пётр впервые видел жену такой. Обычно весёлая, уступчивая, не строгая, покладистая и вдруг выговор.

– Зоюшка, ну, что ты право? – пытаясь сгладить ребристую волну в настроении жены, примирительно проговорил Пётр. – Это наверно, – задумался, – наверно колёса, – бросил первое, что пришло на ум, – стучат и стучат… У меня тоже голова разболелась.

– Хватит юлить… голова у него… Мозги у тебя, вот!

– Чего мозги? – удивился Пётр.

– А того! Набекрень! – Зоя встряхнула плечами. – Всё одни и одни, да офицеры твои!.. Мне что… с ними нянчиться что ли?

– А они при чём? Нянчиться?.. Не пойму! – Сказал и тотчас понял, о чём говорит жена.

И вообще, я спокойная до поры до времени, но могу и взбелениться! Ты меня ещё не знаешь. Не знаешь, на что я способна!

– Интересно на что? – скривив в удивлении губы, проговорил Пётр.

– А вот, на то! И всё тут! Не буду тебе суп варить. Ешь свою кирзовую кашу… в столовке своей командирской! Тиран ты этакий!.. Ребёночка хочу! Вот!

– Что, прям, сейчас что ли?

– А кто тебе мешает? Одни в купе.

– А если кто войдёт?

– Как войдёт, так и выйдет! И ещё за дверью сторожить будет!

– Сторожить! – засмеялся Пётр. – Скажешь тоже… и не могу я так…

– Значит, всё, коли не можешь! И не приставай ко мне больше. Деревянная твоя голова!

– Как чурбан что ли?

– И как чурбан тоже!.. Как пень! – резко. – Вот!

Громко засмеявшись, Пётр вплотную придвинулся к жене, обнял её и, прямо глядя в её глаза, сказал, что обязательно решит этот вопрос.

– Какой вопрос? Говори прямо, не юли! И не вопрос это, а твоя обязанность!

– Зоюшка, вот приедем на место, тогда обязательно! Правда-правда!

– Ага… заюлил! Смотри мне, – показала кулак. – Я тебя за язык не тянула.

– Какой уж тут язык?.. Вот те… – поднял руку, чтобы перекреститься, но тут же опустил её на своё колено.

– Всё с вами понятно, товарищ орденоносец. Побожиться и то не можешь! Вот заведу себе любовника, будешь знать, как водить любимую жену за нос. Или нелюбимую? Смотри у меня! – Помахала кулаком возле носа мужа. – Не забывай, что я врач. Быстро отхвачу что след и что не след! – проговорила, улыбнулась и вновь запела песню об удалом молодце.

– А последний куплет петь не буду! Вот! – проговорила Зоя и, нахмурившись, надула губки.

– А я сам допою, – улыбнувшись, ответил Пётр.

– Невпопад и не в лад. Нет таких слов в песне. Вот!

– А теперь будут! – ответил Пётр и поцеловал жену в её алые губы.

– Граждане пассажиры, поезд прибывает на станцию Куйбышевка-Восточная, – пронёсся по вагону звонкий голос проводницы.

Пойду куплю газеты, – проговорил Пётр, приподнялся с полки и, посмотрев на жену, спросил, что купить из продуктов.

– Купи горячей картошечки, молока, хлеб, консервы какие-нибудь рыбные, баночки четыре и солёных огурцов.

– Огурцоооов… солёёёных?.. – удивлённо приподняв брови, протянул Пётр.

– Не вздёргивай брови, – поняв удивление мужа, проговорила Зоя, – ничего такого нет! Стала бы говорить… Как бы не так! Вообще не подпустила бы к себе!

К вздёрнутым бровям Петра прибавились широко раскрывшиеся глаза.

– А я уж было… И почему это вдруг?

– По кочану и по картошке! Вот почему! И иди уже… он было! – махнув рукой, проговорила Зоя и улыбнулась.

Надев шинель, Пётр вышел из купе.

– Испугался! – вслед мужу тихо проговорила Зоя и засмеялась, но мысленно и с грустью.

Вагон курьерского поезда №1 остановился напротив небольшого деревянного здания, на фронтоне которого под остроугольной крышей Зоя прочитала «Куйбышевка-Восточная».

– Вокзал, малюсенький, как и везде! Ничего тут Петя не купит. Тут, поди, и магазина нет. Но чистенько, снега почти нет… Бегут… бегут!.. – выискивая мужа среди пассажиров, устремившихся к зданию вокзала, мысленно говорила Зоя. – А где он? Понятно… как всегда последний. Придёт с пустыми руками. Картошечки захотела… горяченькой! – хмыкнула. – Хоть бы корочку хлеба принёс. Не удосужился купить перед отъездом, а ведь говорила: «Не забудь, купи!» – Купил, называется.

Хилое ноябрьское солнце, вяло играя своими серыми лучами на снежных проплешинах подмёрзшей земли, отбрасывало тусклые блики на окна вокзала и терялось в их наледи. Мрачность, серость, тоскливость навевал этот осенний пейзаж на Приамурье, и даже красные плакаты со здравницей коммунистической партии, и портреты Сталина и Ворошилова, усевшиеся на металлические столбы ворот вокзала, открывающих вход в город, не расцвечивали его. Красочен и богат дальневосточный край, всё в нём есть: разнообразная живность, – тигры, козы, фазаны, цветёт он и сияет всеми красками радуги от красных маков до фиолетовых ирисов, лимонника, винограда. Да, только ли это? А Амур? Одна только многопудовая калуга заслуживает уважения, не говоря о килограммовых верхоглядке, сиге и осетровых.

– Что плакаты и портреты? Что даже это захудалое здание вокзала? Россия, вот главное! Богата моя страна, но много, очень много жадных глаз устремлены к ней, поэтому и укрепляет Советское государство её границы. Может быть и прав Пётр, говоря, что рано заводить детей. – Так мельком подумала Зоя Андреевна, молодая двадцатисемилетняя женщина, смотря на бескрайнюю ширь, открывающуюся за зданием вокзала, но тут же встряхивала головой, как бы снимая пелену с глаз, и утверждала своё. – А как без них? Без детишек? Испокон веков женщины рожали, несмотря на беды и войны. А когда детей нет, когда женщины не рожают, то и биться с врагом не за кого. Не нужна никакая сеча? Вот и получается, что не прав ты, Петенька. Не прав, говоря, что рано. Без детей и жизни нет. Детей рожать никогда не рано, дорогой ты мой! И это понимают товарищи Сталин и Ворошилов, и наша коммунистическая партия, поэтому и укрепляют наши границы. А ты, Петенька, хоть и большой, а глупенький у меня мальчик! – сказала и улыбнулась.

– Огурцов нет, картошки нет даже сырой, не говоря о варёной, – раскрыв дверь купе, с порога проговорил Пётр и, подойдя к столу, выложил на него из авоськи 4 банки рыбных консервов, две булки ржаного хлеба, четыре пачки песочного печенья и два объёмных бумажных кулька. – Вот таким образом, Зоюшка, – цыкнул губами, как в детстве мальчишкой, когда что-то не получалось. – И откуда им тут взяться… огурцам и картошки? Город маленький, население чуток больше тридцати тысяч. Живут, как придётся… дарами леса и реки. Климат… лето короткое, не выращивают здесь овощи, а если кто и выращивает, то только для себя. Так что, извини, милая, – Пётр развёл руками. – И вот ещё, – вынимая из шинели небольшую стопку газет, – «Красную Звезду» купил и журналы «Огонёк» и «Крокодил».

– Нет огурцов и картошки, хлеб есть и консервы, и даже мой любимый сиг. А это что? – Развернув кульки, Зоя ахнула. – Конфеты! Петенька, дай я тебя расцелую! Какой же ты у меня молодец! Мои любимые! Вот, знаешь же чем взять! – засмеялась Зоя. – «Белочка» и «Мишка на Севере». Только куда же столько?

– Дорога длинная… и вовсе не много, всего по полкило… каждых. Хотел купить коробку конфет «Балтика». Куда там… Разобрали ещё неделю назад. Этих, – Пётр взглянул на стол, – и то уже почти не осталось. Вот и подумал, куплю, кто знает, как там дальше. Схожу к проводнице, закажу чай.

Машинист паровоза подал один длинный сигнал и через несколько секунд поезд, дёрнув сцепкой, стал набирать скорость.

И вновь огромное, необжитое пространство потянулось за окном купе. Бескрайние поля с далёкими на горизонте сопками перемежались с колками, лесными просеками и полянами, чередовались с другими маленькими и большими сопками. Всё это великолепие было девственно и свежо, и эту чистоту укрывало сияющее на солнце белое покрывало рано наступившей зимы – снег.

– Красота-то какая, Петя! А простор… Вот сейчас взяла бы всё разом и поглотила, – выплёскивая положительные эмоции, Зоя раскинула руки, и нечаянно ударила мужа, читающего газету рядом с ней на одной полке, по лбу.

– Ах, так! Простор говоришь. Конца и края нет! Ну, держись! – воскликнул Пётр и, медленно поднявшись, пересел на противоположную полку.

Зоя часто заморгала, а Пётр, развернув газету на столе, разгладил её руками и, мысленно улыбаясь, сделал вид, что вновь увлёкся её чтением, но уже через минуту громко засмеялся и…

Это произошло быстро, но длилось долго и сладостно для обоих.

Потом они снова пили чай и говорили о том, как прекрасно будут проводить время в кругу родных и близких людей, живущих на Алтае.

А за окном купе проносились леса и горы, как улетающие в прошлое секунды, минуты и часы жизни двух молодых и красивых людей. Впереди была новая, но неведомая жизнь, и она била тревогой из газет и журналов. Одну из таких газет, «Красная Звезда» №60 от 15 марта 1939 года, открыто говорящих о возрастающей опасности извне, задумчиво читал Пётр.

– Восемь месяцев, а как один день. Хотя… один ли, вся жизнь! Госпиталь, долгое лечение после ранения и… бессрочный отпуск, а если точно, – Пётр мысленно вздохнул, – увольнение из армии. Так-то вот, товарищ Парфёнов. Дали тебе подполковник и вали на все четыре стороны! Не нужен ты больше родной Красной Армии.

– Ну, вот! Опять задумался! – увидев отрешённый от реальности взгляд мужа, проговорила Зоя и потрясла открытой ладонью перед его лицом. – Очнись, любимый муж. Опять тоскуешь об армии? Никуда она от тебя не убежит. Бессрочный отпуск – это всего лишь отпуск, а не увольнение. Такими боевыми орденоносными офицерами страна не разбрасывается. Подлечишься и снова в строй… и я с тобой в какой-нибудь новый гарнизон.

– Не об этом я думаю, Зоюшка, хотя и об этом тоже. Сейчас всё обстоит значительно сложнее и тревожнее. Почти наизусть знаю речь Ворошилова на 18 съезде ВКП (б), но вот только сейчас призадумался. – Пётр помял подбородок. – Слишком много в ней победных реляций и мало анализа боевой готовности страны. Не скажу, что речь Климента Ефремовича пагубна для армии и государства, но в ней слабо показаны недостатки в армии, с которыми нужно бороться. Понимаю, нельзя сейчас паниковать и раскрывать врагу наши слабые стороны, но в таком случае, зачем уничтожать боевой кадровый состав армии и флота.

Зоя внимательно слушала мужа и ничего не могла понять. Ей казалось, что всё в стране делается правильно. Есть враги государства, они должны всенародно осуждаться и стоять перед справедливым советским судом.

– Вот и в «Огоньке» за декабрь 1938 года, – Зоя погладила журнал, лежащий на столе рядом с ней, – в статье «Частное дело» написано: «Враги нащупывают у нас самые слабые места». И это так! В статье говорится о хорошей спортсменке, красивой девушке, комсомолке, потерявшей комсомольский билет. Потеряла его на гулянье в Стрельне. Так она думала и об этом сказала подруге. Подруга бдительной оказалась. Выяснилось, что не теряла она билет, а выкрал его враг, и этот враг – её муж. Что уж тут говорить о чужих людях. Нет, всё правильно, врагов нужно изобличать и строго судить по нашим справедливым советским законам, – резюмировала Зоя.

– Внутренние враги есть, Зоя, – ответил Пётр. – И они не менее опасны внешних, и с ними борется весь советский народ. Но я не могу понять, как можно зачислись в список врагов преданных стране офицеров, которые проливали свою кровь и стояли за Советскую Россию с самого первого дня её создания?! Вот читал речь наркома обороны и пришёл к выводу, не миновать нам войны с фашистами. Все против нас ополчились. А с кем воевать? Вот у меня в полку одни сопливые пацаны, обученные абы как на курсах и сразу получившие взвода и роты. Что у меня? – махнул рукой. – Во всех полках Краснознамённого Дальневосточного фронта плохо обученные офицеры. Спрашивается почему? Вот и я не пойму.

А вот с выводами Климента Ефремовича согласен. Он прямо сказал «…бросается в глаза большой коэффициент мобилизационного развёртывания армий военного времени… Это свидетельствует о катастрофической напряжённости всех стран в самом начале вступления их в войну». И приводит рост военных бюджетов фашистских стран в процентах с 1934 года к настоящему времени. Германия с 21% до 67, Япония с 43,4 до 70, Италия с 20 до 52. Здесь же Польша, Англия, США и Франция.

И дальше он говорит: «Вследствие этого ничем не сдерживаемого бешенства вооружений и тех запутаннейших и глубоких противоречий капитализма, о которых докладывал товарищ Сталин, международная обстановка к настоящему времени сложилась таким образом, что новая всеобщая империалистическая война стала неотвратимой».

Мы кому-то мешаем, рвёмся захватить чужие территории? Ведь нет же этого, своего хватает! Мировая буржуазия, будь она неладна, – Пётр нахмурился в негодовании, – рвётся разорвать нас на куски и сожрать. Только ничего у вас не выйдет, господа… – Пётр хотел произнести – хорошие, но передумал и, ударив ладонью по газете, проговорил, – нехорошие.

Слышишь, Зоя, что говорю, война неотвратима, а у нас… А! – махнул рукой, – маршалов… так-то вот! И все его слова о боевой готовности тфу! Послушай, зачитаю выдержки из речи Ворошилова.

«Мы знаем, теперь больше чем когда-либо, что только постоянная подлинная боевая готовность Красной Армии и Военно-Морского Флота может служить надёжной гарантией от всяких военных авантюр против Советского государства, только этим путём, путём ещё большего укрепления и совершенствования военной силы Государства можно обезопасить себя от грязных фашистских попыток легко поживиться за счёт нашей страны, попыток путём военных нападений нарушить территориальную целостность Советского государства».

– И вот слушай, Зоя, что он ещё говорит о кадрах в Красной Армии: «Кадры решают всё», и одновременно с этим: «В период очищения Красной Армии от мерзких людей, изменивших своему Государству и боевому знамени, фашистские и прочие империалистические агрессоры подняли бешеный вой на весь белый свет об ослаблении военных кадров, снижении вследствие этого, боевой мощи Красной Армии…»

И далее конкретно указывает врагов. «Господам фашистским заправилам и их приказчикам было бы приятнее, если бы подлые изменники тухачевские, егоровы, орловы и другие продажные канальи продолжали орудовать в наших рядах, предавая нашу армию, страну».

– Тухачевский, Егоров, Блюхер – враги? Что-то здесь не то! И далее Ворошилов говорит о победе Красной Армии на Хасане и ни слова о маршале Блюхере, командующем дальневосточным фронтом.

Нет теперь ни Василия Константиновича, ни Краснознамённого Дальневосточного фронта. Расформировали его в сентябре прошлого года. Вот тебе, Зоюшка, и усиление обороноспособности страны. Оставили 2 армии без руководства на местах, непосредственно подчинили их Наркомату обороны СССР, которое сидит в Москве, и это при усилении активности японского милитаризма на наших дальневосточных рубежах. И едем мы с тобой, родная, в бессрочный отпуск, а попросту уволенные из рядов Красной Армии.

– Ты о себе подумай, Петя. Израненный весь, подлечишься, а дел для тебя найдётся и в Барнауле.

– Каких дел… военный я. Понимаешь, военный. Ничего не умею, кроме как воевать и обучать солдат военному делу. Мысли одолевают, а это выступление, – дотронувшись кончиками пальцев правой руки до газеты, – ещё глубже загнало меня в тупик. Как всё это понимать?

Зоя, не перебивая, внимательно слушала мужа. Знала, не надо его подгонять, сам во всём разберётся, всё объяснит и доскажет. И Пётр досказал.

– Как связать всё написанное в этой газете с увольнениями из армии и выискивании врагов? Я говорю о связи выступлений на Внеочередной Пятой Сессии Верховного Совета СССР 1 созыва с действительностью. А! – Пётр махнул рукой. – И ведь пишут во всех газетах, что кругом враги. Это что же получается, честных людей в стране не осталось?! Врут, всё врут! Кругом враги, а они, – слегка вздёрнул голову вверх, – ослабляют армию. Так это получается! – Пётр шлёпнул себя по лбу, – враги там! – снова вздёрнул голову вверх.

– Пётр, ты очень громко говоришь, – положив руку на его ладонь, постукивающую пальцами по газете, очень тихо проговорила Зоя.

– Не понял, что громко?

– Кричишь, вот что! – уже чуть громче. – И у стен есть уши. Сам говорил.

– Да-да, конечно, но… – А! – махнул рукой. – Трёх из пяти маршалов уничтожили! Это какой же урон нанесён обороноспособности страны. Колоссальный! Огромный!

Глубоко вздохнув, Пётр повернулся к окну.

Вечернее солнце, скрывшись за кудрявыми сопками, густо поросшими карликовыми чёрными берёзами, озарило небосклон алым пламенем. Влившись пылающим полотном в тонкую плёнку снега, пламя заиграло на нём радужными искрами и вот уже всё – и сопки, и поле и небо засияло алыми брызгами. Взмыв ввысь, брызги рассыпались по всему небосклону и вспыхнули на нём рубиновыми звёздами. За рубиновыми звёздами вспыхнула серебром мелкая россыпь дальних звёзд. Эта россыпь осела мелкими искрами на окно купе, поиграла на нём миг и угасла. В следующий миг плотное чёрное полотно ночи упало на поля, сопки и мчащийся в новую жизнь поезд.

Грозное небо, грозное время!

На шестые сутки курьерский поезд №1, отправившийся в свой далёкий путь от станции Владивосток до Москвы, прибыл на станцию Новосибирск. Пройдены Байкал, Чита, Иркутск, Красноярск – огромное, великое, очаровательное в своей красоте пространство, но необжитое, малозаселённое и местами всё ещё разрушенное гражданской войной.