Читать книгу Соло - Виктория Александровна Миско - Страница 15

Качели во дворе так и продолжали скрипеть. В доме Филипп, поёжившись, открыл глаза, зажмурился и лениво потянул воздух ртом. Неприятная зябкость вынудила его проснуться и оторвать тяжёлую голову от подушки. Он недолго смотрел прямо перед собой, пытаясь свыкнуться с собственным телом, которое будто налилось свинцом, и, наконец, сквозь боль понял, что в комнату проникает воздух с улицы.

Все движения давались ему с огромным трудом, и он попытался, не шевелясь, отыскать глазами часы, чтобы понять, сколько времени. За окном было всё так же серо и пасмурно, и понять утро или вечер Филиппу совершенно не удавалось. Тусклый свет настольной лампы только усиливал головную боль, и мужчина попытался натянуть на себя плед, на одном конце которого сидел, но тёплая ткань никак не поддавалась.

– Это же надо было! – Филипп спустил ноги с дивана и столкнул несколько бутылок, которые стояли на ковре. – Проклятье!

И, как обычно это бывает, именно в этот момент раздался резкий телефонный звонок. Филипп раздражённо закатил глаза, всё сильнее осознавая похмелье, и замер в нелепом ожидании. Рабочие звонки обычно заканчивались спустя полминуты, но телефон продолжал трезвонить без умолку.

Каждый шаг к столу отдавался во всём теле нестерпимой болью, будто бы одновременно у него началась мигрень, грипп и обострение всех хронических заболеваний. Возможно, так и было, либо он слишком много выпил вчера… или ещё сегодня? Филипп неодобрительно посмотрел на открытое настежь окно, как будто видя в нём причину всех своих страданий.

Звон телефона отражался невыносимым гулом в голове, и Филипп, раздраженно сняв трубку с базы, на несколько секунд оставил её в вытянутой руке. Женский голос доносился к нему через километры дорог и литры алкоголя. Он неохотно подошёл к окну и вдохнул прохладный влажный воздух, чтобы усмирить боль.

– Это дом Соло, – холодно бросил он, наконец, поднеся трубку к уху на расстоянии нескольких сантиметров.

Голос на другом конце замолк, и Филипп разозлился.

– ЧТО ЗА ИЗДЕВАТЕЛЬСТВО?! – из-за всех сил бросил он, но прозвучали его слова несоразмерно тихо.

– Папа!

Филипп стоял, опершись на подоконник, и вслушивался в одно единственное слово, как в музыку. Звуки растянулись в долгое томное эхо, и он вдруг представил себя молодым и полным сил мужчиной, готовым на всё. Ему вдруг показалось, что что-то вернулось и больше никогда его не покинет. Что-то в этом единственном слове, в звуках её голоса, которым она пела ему, только ему, свои песенки во дворе. Знакомый, любимый голос дочери, его молитва, прощение и принятие.

Он весь сжался, будто готовясь к прыжку. Но эмоции шли врозь с его состоянием, и после очередного пронзительного «Алло, папа!» перед глазами всё поплыло, и даже воздух, который он отчаянно хватал ртом, не помогал прийти в себя.

Он с такой силой сжал телефонную трубку, что ногти вонзились в сухие ладони, но в горле стоял ком, мешая словам выбраться. Он молчал, а на глазах медленно проступали слёзы, незаметно, тихо стекая по щекам. И чем отчётливее он видел перед собой дочь – единственного ребёнка, который взял его серо-голубые глаза и русый оттенок волос – тем быстрее и чаще слёзы капали на пол. Бесшумные, но отчаянные, как его любовь к ней.

– Алло, папа, ты слышишь меня!

Её голос и напавшая на него немота разрывали сердце на куски. Без сил Филипп опустился на холодный пол и положил трубку рядом, продолжая слышать, как она зовёт его. Сквозь пелену слёз он заметил свет открывающейся двери и почувствовал быстрые шаги рядом. Надин опустилась на корточки напротив муж, вглядываясь в заплаканное лицо, и коснулась тёплыми ладонями его впавших щёк. Он ощупал пол рядом с собой, схватил телефонную трубку и трясущимися руками протянул её жене. Это жест напоминал мольбу о помощи.

– Алло, – кротко бросила Надин. Её глаза с алой каймой только что высохших слёз взволнованно осматривали Филиппа, а внутри, он это прекрасно знал, в неё уже шла тяжёлая работа по контролю эмоций.

Один из них обязательно должен быть спокоен, если другой по какой-либо причине не может взять себя в руки. Этому правилу давно научило их родительство: силы умножать на силы, а если кто-то сдаёт позиции, брать всё в свои руки.

– Мама! Ты дома! – Надин не успевала вставить ни слова во сбивчивую речь дочери. Она сыпала вопросами, как маленький ребёнок, наконец, дорвавшийся до способности говорить. – С папой всё хорошо? Алан сказал, что тебя не было в суде! Почему? Всё в порядке?

Лиззи остановилась и попыталась усмирить сбившееся дыхание, в перерывах между глубокими вздохами продолжая обращаться к матери. Надин уже давно не виделась с дочерью: работа не позволяла навещать её в Доме на Океане, а сама Лиз не любила долгие поездки в Город. Они изредка звонили друг другу, болтали по душам, но всегда избегали тем, о которых полагалось молчать. Из сбивчивой речи Лиз было понятно, как важно для неё получить ответы на все свои вопросы, но Надин чувствовала, что то время и расстояние, которое они проложили между собой, не дадут ей сказать правду.

– Милая, Лиз …

На столе лежали документы, которые сегодня утром судья Соло в очередной раз прочла, когда пришла в кабинет, чтобы переодеть спящего мужа. Пальцы до сих пор помнили прикосновения к листам бумаги, давно ставшим жёсткими от вечных слёз, а в голове слово за слово выстраивались заученные страницы обвинения. Надин могла наизусть пересказать дочери всё, что читает день за днём, рассказать, как пытается в этих буквах найти причину. Но это были не те слова, всё уже давно было не то. Слишком поздно.

Филипп тяжело поднялся, и Надин отвела взгляд, почувствовав солёный привкус слёз на губах.

– Мы были дома, Лиз.

– Наконец-то! – в голосе слышалось нетерпение, так свойственное ей. – Почему? Что-то с папой?

Филипп прислушался к громкого голосу дочери и отрицательно покачал головой, отвернувшись к окну. Комната наполнялась вечерним светом, и лишь настольная лампа ярким указателем горела над стопками бумаг.

– Он здоров… Это всё усталость, ты же знаешь, мы работаем без отпуска уже который год…

– … и поэтому вас не было в суде? Алан был там.

– Да…, – Надин собралась с силами, но всё равно её ответ прозвучал неубедительно. – Там было дело… до которого нас не допустили…

Произнеся последние слова, она закрыла глаза и глубоко вздохнула. В ней происходило сложное взвешивание своих слов на правду и ложь, на то, что нельзя было говорить дочери, и на то, что сказать было нужно, чтобы не напугать. Надин никогда не умела что-то скрывать от близких людей, всегда считала, что не имеет на это права, но прекрасно умела молчать. Молча плакать, радоваться и страдать. «Сильная» Надин, какой всегда хотели видеть свою дочь родители, была человеком, который хотел бы сейчас позволить себе слабость.

– Почему нас с папой не допустили до заседания? – неожиданно для самой себя промолвила Надин.

– Алан, сказал, что, возможно, это дело было для вас слишком лёгким …

– Он так сказал? – в её голоса прозвучал вызов. Наверное, это стало последним ударом.

– Ну да. Ты же знаешь! Алан рассказал мне, что парень, которого осудили, сам во всём сознался, – Лиззи замолчала, вслушиваясь в удалённое эхо собственного голоса. – Может, поэтому для вас это дело посчитали простым, такое может быть?..

– Может, – кивнула Надин. – Но мы заседали и на более простых делах.

Филипп тоже кивнул. Он толкнул оконную раму, чтобы закрыть окно, и возникший небольшой поток воздуха привёл в движение бумаги на столе. Несколько листов, показательно кружась в воздухе, упали прямо ему под ноги, и он виновато посмотрел на жену.

– А как звали парня, которого судили, он тебе не сказал? – Надин следила, как Филипп тяжело наклонился к полу и, в сумерках комнаты напрягая зрение, впился глазами в текст.

– Не сказал, ведь неправильно разглашать имена подсудимых, вот он и не называл его…, – Надин неловко рассердилась её простодушию.

Нужно было время, чтобы обдумать, правильно ли она поступает, но его не было. То время закончилось, оборвалось, когда Надин бросила детям слово, полное усталости, одиночества и грусти, а они восприняли его как удар побольнее. Доля секунды, чтобы стать чужими. Так просто.

– Егозвалилеосоло, – почти не шевеля губами, произнесла Надин. – Филипп! – придерживая трубку, она протянула мужу очки, которые всё это время лежали на спинке дивана. Так просто.

Он не расслышал, что она сказала, и в темноте продолжал напрягать зрение, чтобы внимательно изучить бумаги, которые держал в своих трясущихся руках. Что-то подсказывало, что он должен это сделать, чтобы немного прийти в себя. Голова продолжала гудеть, и мужчина надеялся, что мысли о работе отвлекут его от боли.

На серых листах не было фотографии, и Филипп вчитывался в описание внешности подсудимого. В мелких буквах мерещилось что-то знакомое, но он никогда не доверял себе во время похмелья. В это время могло привидеться всё, что угодно, но когда он поднял глаза на жену, то встретил её непривычно жёсткий взгляд. Надин смотрела прямо, не выпуская из рук очки, и ждала.

– Лео! – донёсся откуда-то с океана голос дочери.

Филипп нахмурил брови, пытаясь собраться с мыслями и словами. Головная боль вдруг уступила место неясной растерянности и страху. Собственно, он всегда начинал бояться, если терял контроль над ситуацией. Мужчина нарочно выпустил из рук лист бумаги и наступил на него, как только тот коснулся пола. Всё происходило в тишине и лишь где-то с шумами волн его снова звала дочь, его Лиззи.

Он очень старался найти нужную реакцию, минуя гнев, но единственным, что волновало его сейчас, было лишь то, как Город воспринял заседание. Филипп прослыл как представитель пятого поколения судей из семьи Соло, и эти слухи сейчас снова стали самым важным. Он прекрасно понимал, чем всё кончилось, вдруг разглядел заплаканные глаза жены, слышал, как кричит Лиз, но единственное, о чём думал, была репутация.

«Докажи, что ты достоин носить эту фамилию, Лео».

Надин молча протянула ему телефон, который лежал на раскрытой ладони. Комнату заливали ритмичные звуки гудков.

– Что?! – рявкнул мужчина.

– Думала, что ты хотя бы с ней об этом поговоришь, – холодно ответила Надин, – но… связь оборвалась…

– Это ты, – он ревностно отдёрнул руку и осмотрел телефонную трубку, – это ты что-то нажала!

– Увы, наверное, мы превысили лимит минут.

Филипп замер, вслушиваясь в тишину, в которой тяжело звучали гудки. Да, наверное, сейчас он был готов поговорить, но время… Оно напоминает о себе в те самые моменты, когда больно.

Он ведь так любил, когда маленькой девчонкой Лиз говорила «папа» своим ангельским голосом, полным нежности, будто напевала мантру, в которой рано повзрослевший Фил находил спасение. В тот вечер, когда он услышал это в первый раз, всё прошлое будто обнулилось: ни осталось ни тени того парня, который шёл на баррикады, разъезжал с бард-группами по стране и организовывал съезды неопсихологов. Он вдруг впал в состояние безусловной любви и пообещал, что будет любить эту кудрявую девочку больше всех. Отказался от должности Начальника Суда, которая пророчила исполнение всех его материальных мечт, и снова вспомнил про страх. Первый шаг, первое падение, первое свидание и теперь…

– Гудки… – прошептал он.

Надин, вернув телефонную трубку на базу, оперлась о край стола и опустила голову.

– Перезвонит? – словно ребёнок, спросил Филипп.

– Нет, – ответила она и подняла глаза, полные слёз. – Скорее всего, звонила с телефона Алана, а этого делать нельзя. Нельзя звонить на семейные номера.

– И что делать?

– С кем?

– С Лиз, Надин, с Лиз, я хочу с ней поговорить!

– А с Лео?..

Этим именем в который раз она нанесла ему пощёчину. Впервые нарочно. Филипп ударил ладонью по подоконнику и весь сжался от боли. Надин смотрела на него пристально, едва заметно вздрагивая от слёз, и считывала каждую эмоцию в поисках нужной ей. Но не нашла, зная наперёд то, что он сейчас скажет.

– Не хочу.

– Так я и думала, – она вдруг вся подтянулась, вытерла слёзы и, обойдя диван, вышла из комнаты, тихо закрыв дверь. Филипп прекрасно знал эту гордую походку – так Надин снова становилась сильной.