Читать книгу Я тебя слышу - Виктория Полечева - Страница 6

Уезжают. Уезжают. Три машины, одна за одной. Вот так вот, бородатое чудище при жизни было никому не нужно, совсем никому не нужно, а теперь его провожают с почестями, пишут о нем много бумаг, звонят, волнуются. Неужели нельзя было этого сделать, пока чудище ходило, смотрело, зловонно дышало на мир. Пока чудище еще хоть что-то могло.

Стас нервно жует шнур толстовки и низко пригибается к пчелке, пытается спрятать глаза за ее лукавой улыбкой. Ему страшно теперь, зябко. Если эти вот, разъезжающие в машинах с мигалками, увидят его глаза, они сразу все поймут. Заберут с собой, будут мучить. Так уже бывало прежде, Стас это знает. Не помнит только, когда это было, вечное «сегодня» никак не хочет делиться на хоть сколько-нибудь понятные отрезки времени.

Ну, вот и стихло, успокоилось. Можно теперь идти и рассказать Олюше о чудище, нужно сказать ей, чтобы не спала ночью под кустами и больше никогда, никогда не ела сахарную вату.

Пальцы оказываются умнее Стаса. Они вводят код домофона, который он и не пытался вспомнить. Ступеньки к лифту, восьмой этаж. Почему Оля не встречает? Неужели уснула? Не дождалась? Но Оля не могла его не ждать. Это уж слишком на нее не похоже.

Замерев на лестничной площадке перед дверью, Стас улыбается. Ему почему-то кажется, что он очень скучал. Что давно не видел Олюши, не слышал, как она смеется, не говорил с ней. Может быть, она куда-то уезжала?

Стас зачем-то стучит вместо того, чтобы позвонить.

– Кто там?! – огрызаются из-за двери. И вроде бы голос Олин, только слишком уж едкий, скрипучий.

– Я, – Стас улыбается, нежно поглаживая дверь. – Солнце, это я.

Стас едва успевает шагнуть к ступенькам: дверь отскакивает резко, словно ее пнули ногой с обратной стороны. На пороге стоит Олюша: под глазами черно, совсем как у пчелки, волосы собраны в пучок, но отдельные кудряшки все равно топорщатся в разные стороны. Она плюет Стасу под ноги что-то круглое, пластиковое и рявкает:

– Заходи!

Стас недоуменно улыбается. Тянет вперед руки: сейчас обнимет, она и успокоится.

– Не пустила бы, – Олино кукольное лицо искривляется, морщинится. Она громко всхлипывает. – Не пустила бы, но ты умер, дурак!..

Шагнув в прихожую, Стас прижимается к Оле. Она плачет, скулит, как обиженный ребенок, который толком ничего не может объяснить и просто хочет защиты.

– Все хорошо… – Стас утыкается носом в мягкий пучок. – Там не я умер, там чудище. Оно внизу лежало, а я на лавке. На лавке теплее.

Оля чуть ли не воет и отталкивает от себя Стаса.

– На лавке теплее! На лавке, блин! Пойдем… – тянет она его за руку, а потом вталкивает в ванную. – Иди!

Оля снимает одежду со Стаса: рывками, как будто кору сдирает с молодой веточки. Он не противится, но и не помогает. Только стоит, пошатываясь, и блаженно улыбается.

– Полезай! Давай! – вновь прикрикивает Оля, и Стас послушно садится в ванну. Рядом включается стиральная машинка, и зеленая толстовка, оказавшись по ту сторону чистоты, приветливо машет рукавом.

Горячая вода кусается, щиплет, от нее воздух наполняется невыносимой вонью, но Стас знает, что нужно терпеть, иначе Олюша расстроится.

В бой идут разноцветные баночки: из них льется что-то душистое, мягкое, и Оля короткими пальчиками раздирает спутанные волосы Стаса. Немного приведя их в порядок, она хватается за мочалку и со злобным отчаяньем трет пятнистую кожу. Давнишние места от уколов, новые места от уколов, синяки, переливающиеся мерзостными оттенками, сухие корки, трещины. Стас осторожно смотрит на Олю из-под налипшей на лоб челки и хочет сказать, что все это не нарисованное. «Это не краски, солнце, не акварель. Не потечет от воды, не растает». Но он молчит, продолжая терпеть приятнейшую в своей жизни пытку.

Воздух пахнет теперь настоящей весной, но Оля хлюпает носом, опять плачет.

– Вылезай давай, – обессилев, шепчет она. – Вытру.

Махрово. Сладко. Радостно. Стас гладит ворс полотенца, гладит Олину кожу, стоит, зажмурившись, боится проснуться где-то на отшибе мира, у Черного под боком.

Оля, резко тряхнув головой, оставляет Стаса с полотенцем в руках, а сама открывает дверь теплой влажной ванной и ускользает в холодный мир.

Голый, босой, со стекающей с волос водой Стас бредет следом, будто на привязи.

– Держи, – не поднимая припухших глаз, Оля протягивает шорты и футболку. Они слишком широки, с броскими фирменными надписями, очень хорошего качества. Да и пахнут как-то чересчур по-мужски, чем-то пряно-древесным, сильным.

– Это чьи? – Стас от обиды закусывает щеку изнутри. Мнет в руках тряпки богатого паренька, словно хочет перетереть их в пыль. Но потом, заметив спокойный Олин взгляд, все-таки надевает, покоряется.

Оля, без смущения переодевающаяся в той же комнате, только пожимает плечами, улыбается горько и криво.

– Пойдем есть, – тянет она Стаса за руку на кухню, как будто боится, что без ее помощи он упадет.

Стас опускается на свой любимый стул напротив окна, сгибается, будто хочет рассмотреть фиолетовые цветочки на скатерти, а сам пытается скрыть разгорающуюся с каждой секундой боль.

– Ты что будешь? – спрашивает Оля, не оборачиваясь, стоя на одной ноге перед холодильником и держась за дверку. – Да я толком и не готовила ничего. Заболела.

– Я не хочу, – хрипит Стас.

Он привык, что за едой всегда приходит рвота. Олюше нельзя это видеть. Она его тогда выгонит, тогда будет смотреть на него как все – как на тушеную капусту, как на слизня, как на собачье дерьмо. Как на то, чем он стал.

– Ты когда ел в последний раз? – Оля оборачивается, смотрит с жалостью, но Стас видит в этом взгляде еще остатки нежности, прежней теплоты. Видит то, зачем он, наверное, пришел. «Она любит еще. Еще любит» – горячей волной переливается в груди. «Не забыла и любит. Любит и совсем не забыла»

Оля молча жует свою лапшу, глотает с трудом, но продолжает есть. Стас ловит ее взгляд: он сейчас в футболке, и руки его можно рассматривать хоть целую вечность. Оля болезненно морщится, следя за ходом покрасневших, разбухших вен. В глазах ее снова мокро от слез. Она вскакивает и с грохотом кидает тарелку в раковину. К несчастью, та не бьется. А Стас виновато улыбается: он бы прикрылся, да нечем.

– Хочешь, я помою посуду? – тихо предлагает он.

– Давай сюда свои пальцы, – шипит Оля едва ли не ненавидящим тоном.

Она садится рядом и кусачками обстригает пожелтевшие ногти Стаса, вычищает из-под них грязь. Стас закусывает губу: спину и ноги сводит, некоторые мышцы болезненно подергиваются, но надо терпеть, иначе все кончится.

После ногтей Оля берется за волосы: бережно смазывает их ароматическим маслом, водит пальцами по вискам, по лбу, даже по щекам Стаса. Он закрывает глаза, следует за нежными руками, как покорившийся змей за флейтой. Реальность серебрится, идет блесткими кругами. Было ли ему когда-нибудь настолько же хорошо? Наверное, было. Но все это до вечного «сейчас».

Клекот ножниц заполняет кухню. Волосы летят и летят вниз, щекочут. Стас чихает. Один раз, другой, третий. Утирает нос – на руке остаются разводы крови.

Оля бросает ножницы и отворачивается к раковине, тихо всхлипывает.

– Споешь мне? – едва слышно просит она так, как, наверное, просят о последнем желании перед казнью.

Стас знает, что когда-то он хорошо пел, что когда-то песни хором гремели в его голове. Но теперь там пусто. Он совершенно ничего не может вспомнить: бормочет что-то невнятное, но это нисколько не походит на мелодию.

– Хочу спать. Я болею, – резко обрывает Оля, глядя теперь пусто. Разочарованно.

Молча уходит в спальню, Стас волочится за ней. Они сворачиваются в единый клубок у края кровати: спина к груди, сердце – сквозь слои плоти – к сердцу, а руки – в крепкий замок.

***

Оля просыпается неожиданно и болезненно. За ее спиной кто-то был, согревал кто-то, целовал. А сейчас – пусто, только сквозняк лижет затылок. Проморгавшись, Оля вдруг вспоминает о Стасе. И приснится же такое. Больше года ведь не виделись, а как живой. Бормотал что-то виновато, прятал глаза под отросшей челкой, все время норовил ее коснуться. Оля поспешно одергивает улыбку с губ, трет ледяными ладонями горячие щеки. Почему теперь, когда все стало так хорошо, что поверить трудно, воспоминания о Стасе настойчиво лезут в голову?

Обернувшись к окну, Оля вскрикивает. Стас встречает ее пробуждение восторженным криком:

– Солнце! А помнишь, у тебя были крылья?! Он сказал, что у тебя были крылья! – глаза его блестят лихорадочно, безумно, улыбка, как у дурацкой клоунской маски, разрезает лицо.

Отползая чуть дальше, Оля встает с кровати, пятится к стене. Натыкается на книжную полку. Стоит, притянув к туловищу локти и сжав кулаки. Стас с озлобленным разочарованием вскрикивает:

– Куда ты их дела?! Где они?!

Подскакивает к Оле, грубо стиснув запястье, вертит ее вокруг себя. В Олиной голове фальшиво гремит духовым оркестром одна из любимых песен: «Где твои крылья, которые нравились мне…»

Стас ощеривается, проводит ладонью по волосам. Оставив испуганную Олю у книжного шкафа, он спешит в ванную и надевает свои еще чуть влажноватые вещи, брезгливо сбрасывая Сашины.

– Ты готова? – резко спрашивает он.

– Стас, – Оля пятится к коридору, дрожит. – Стас, перестань, ты меня пугаешь.

– Олюш, ты что?! Ты что, милая моя, любимая?! – Стас падает перед Олей на колени и ползет ближе. – Мы ведь вместе, да?! Ты же помнишь, что мы вместе?! Ты почему еще не готова, а?! Нам ведь пора уже. Нам пора!

Стас впивается в Олины плечи цепкими, длинными музыкальными пальцами, давит так, что слышится хруст.

– Перестань, пожалуйста, – Оля плачет от страха и обиды. – Стас, перестань. Хочешь, я дам тебе денег? Тебе хватит на несколько раз. Хочешь денег?

– Какие деньги, солнце мое! – Стас вскакивает, хватает ладонями Олино лицо и прижимается лбом к ее лбу. – Не будет следующего раза, ничего не будет. Любимая моя, Олюша! Мы готовы теперь. У меня почти отросли крылья, где твои?! Где они?! Мы всех спасем, родная моя! Всех спасем! Одна против многих, не так уж и много, да?!

Стас хватает брыкающуюся Олю на руки и встает на подоконник. Оля плачет навзрыд, ее тело медленно обмякает. Стас покрывает ее лицо поцелуями.

– Пора, солнце мое, пора.

Он делает шаг с подоконника. Оля едва успевает вскрикнуть.

***

Стас истошно кричит. Оля стоит над ним и поливает его лицо холодной водой из стеклянного кувшина. Стас изгибается, на шее вздуваются вены, он переживает приступ страшной боли. Наконец, когда вода заполняет нос, Стас кашляет и открывает мутные, словно закрытые полупрозрачными шторками, глаза.

– Уходи! – Оля кидает в Стаса его вещами и сталкивает с кровати. – Уходи!

Стас надевает джинсы, водолазку и толстовку, быстро скинув шорты и майку. Ему сейчас очень дурно и страшно. Он только что убил свою Олюшу, а потому она жутко на него разозлилась. Он с ужасом смотрит на красивое, перекошенное гневом лицо и опрометью выскакивает из квартиры.

Стас несется в кроссовках по снегу, хрипя и задыхаясь. . Он забывает, что Олюша жива, он не чувствует ее тяжелого взгляда. Он летит к Ире, большой и сильной Ире. Он признается ей, что сделал с Олюшей, и Ира что-нибудь придумает. Она ее оживит, как оживляла в детстве сломанные игрушки. Она все исправит.