Читать книгу Я тебя слышу - Виктория Полечева - Страница 7

– Иди, Ир, родственнички пришли. – Паша ухает на кровать и накрывает голову подушкой, чтобы не слышать надоедливых трелей охрипшего звонка.

В груди Иры тут же поднимается кипучая злость.

– Детей хотя бы успокой, скажи, что все нормально, – огрызается Ира на мужа.

Она сначала спешит на кухню и хватает нож, а потом, испугавшись саму себя, вскрикивает и бросает его в раковину. «Совсем, урод, обалдел! До каких мыслей доводит… За нож схватилась, дожили! Господи, да избавь же ты нас уже от него! Пожалуйста, Господи, трудно разве? Разве трудно тебе, а?!»

Ира отирает потные ладони о выстиранную ночнушку и, наконец, настежь открывает дверь. Она хватает Стаса за капюшон и, как щенка, втаскивает в прихожую – мало того, что ей спать не дает, так еще и всех соседей перебудит.

Он почти не похож на брата, которого она знала с младенчества. Глаза у него теперь какие-то большие, совсем черные… Ира толкает Стаса к лампе и со злобной радостью понимает, что глаза такие из-за огромных зрачков. Губы все потрескались, от тела осталась кожа да кости, жуть! И по морозу в одной толстовке… Ох…

– Тебе чего надо? – нависая над Стасом, как змея перед броском шипит Ира. – Ты че пришел, а?! Матери тебе мало?! Мало матери, спрашиваю?! – Ира отвешивает брату тяжелый подзатыльник, совсем как в детстве. Он насупливается, плачет.

– Ириш, помоги! Помоги! Я Олю убил…

Стас сползает по стене на пол, продолжая плакать. Смотрит на сестру с надеждой, не моргая.

– Я Олюшу убил, Ир. Помоги!

У Иры холодеет в груди. Ладно ворует, с этим свыклись уже, смирились… А теперь вот до чего дошло… И на кого руку-то поднял, ирод! Самая ведь прекрасная девочка на всем свете! Ангел во плоти!

– Ирочка, помоги! Оживи, почини ее! – Стас тянет вперед ладони, собранные в пригоршню. Как будто милостыни просит или прощения…

– Замолчи, дурак! – грубо обрывает его Ира и уходит в комнату за телефоном.

Паша уже дрыхнет, как ни в чем не бывало. Но мальчишки, вроде бы, тоже спят.

– Паш, – Ира трясет мужа за плечо. – Вставай. Он Олю убил. Сейчас в полицию звонить будем.

– Поспал перед работкой, – ворчит Паша и трет широкими ладонями мясистое лицо. – Ну-с, пошли, че . Будем звонить… Да, может закроют, наконец. Всем спокойнее будет, лучше. Да?

Ира кусает уголок телефона от волнения, смотрит на блеклый свет фонаря за окном. Неужели убил? Ее мелкий непутевый Стас – теперь убийца? Хоть и воротит

ее от одних мыслей о нем, а все равно не верится. Вместо полиции Ира набирает номер Оли.

Пока тянутся гудки, Ира выходит в коридор. Стас корчится у вешалки: то встает, то снова садится, поджимает колени к подбородку и раскачивается вперед-назад. Давно не кололся, видели, знаем. Чем больше гудков отмеряет трубка, тем становится тревожнее. Паша удивленно спрашивает:

– Не берут?

Он, наверное, о полиции. На Стаса он смотрит настороженно, как на чудного маленького зверька в зоопарке, который, если что, может и прокусить палец до крови.

– Ир? – ударяет Олин голос в ухо, и Ира от облегчения едва не садится мимо стула. Ей становится трудно дышать, затылок наливается чугунной тяжестью. – Ир? – девчонка явно волнуется. – Ир, что со Стасом?

– Да ничего с твоим Стасом, дура! – зло выплевывает Ира. Она запускает пальцы в короткие волосы и мнет кожу головы. – Приперся посреди ночи, орет, что тебя убил. Слышишь, блаженный?! Живая Оля твоя! Слышишь ты меня или нет?!

Ира отбрасывает телефон, подскакивает к Стасу и колотит его зонтиком, который случайно оказался в ее руках.

– Ах ты паразит! Ах ты сволочь! Пошутить решил, зараза?! Пошутил?! Пошутил, я тебя спрашиваю, а?! – Ира переходит на крик. Кровь шумит в ушах, перед глазами мелькают темные пятна.

– Ир, Ир, Ир, – Паша мягко оттаскивает ее в сторону. – Не надо, перестань. Жива девка, так?

– Жива… – Ира вытирает мокрое лицо, осознавая, что мокрое оно не только от пота, но и от слез.

Стас смотрит испуганно, как нашкодивший кот, и все сильнее вжимается в угол. Искусанные до крови тонкие губы дрожат.

– Выгони его, – устало просит Ира. – А мне «Скорую» вызови, Паш. Кажется, криз опять…

– Да давай померяем хоть, – Паша чешет волосатую грудь и косится на Стаса. – Всегда ж спрашивают, какое давление.

– Выгони, – тверже говорит Ира. – Мужик ты или нет, а?! Выкинь просто!

– Ир, так Олюша жива? – Стас встает на ноги, высовывается из-под пуховиков. – Жива Олюша?

– Олюша, – Ира запрокидывает голову и страшно хохочет. – Мать довел, сестру довел, а ему все Олюша, да?!

– Мать? – робко спрашивает Стас, как будто только вспомнил, что она у него вообще была.

– Не ты, хочешь сказать, телефон ее спер? Не ты приходил, а?! В Бакулевке она, с инфарктом лежит, Стас! Еще чуть-чуть и один останешься, скотина! Некому за тобой смотреть будет! Не-ко-му! Ты подожди, я еще посажу тебя, сволочь. – Ира вновь встает и грозно раскачивается. – Посажу! Заявление напишу, что ты ее ограбил! А ну давай ключ от вашей квартиры! Давай сюда ключ, чтобы еще чего не вынес! Хотя что там выносить уже, – Ира хрипло хохочет. – Что выносить?..

Стас накрывает ладонью маленький кармашек джинсов, сквозь ткань прощупывая добротный ключ от старого замка. Отдавать нельзя, иначе все. Все пропадет, исчезнет. Стас отступает, спиной открывает дверь и буквально выпадает в подъезд: его с силой выталкивает из квартиры жуткий Ирин смех, полный презрения и боли.

***

Войти бы, но мама опять будет злиться. Она не улыбается теперь никогда, не радуется его возвращению. Только морщинки на лбу становятся четче, только кривится верхняя губа и глаза выцветшие, усталые, смотрят все время на дверь. Провожают сына, едва он переступает порог.

Но сейчас решиться надо, сейчас по-другому никак. Розовый кошелечек спас, вдохнул жизнь, но ненадолго. Теперь бы нужно еще, пусть немножечко, но еще. Но нужны деньги, а деньги есть только здесь, в душной квартирке с прелым запахом одиночества.

Ключ медленно поворачивается, щелкает, чуть покапризничав, замок. Стас захлопывает за собой дверь и воровато оглядывается: не выйдет ли мама из комнаты? Но вроде бы тихо, из звуков – только надоедливые настенные часы да вечно протекающий кран.

Странно, может быть, мама на смене? Раньше ночных не брала, не любила. На рассвете смертей всегда больше, а у мамы от бумажной волокиты сильно болела голова. Стас горько усмехается, вспомнив страшную рутину маминой жизни. Наверное, если и его не станет, она этого даже не заметит. Только кивнет покорно, да пойдет докладывать посмертные данные.

Стас пытливо рыщет взглядом по полкам, пытаясь рассмотреть что-нибудь хоть мало-мальски ценное. Если тут ничего не найдет, придется идти к Олюшке, или даже к Ире… Ирин образ вдруг четко всплывает в голове. Отекшая, заспанная, с уже глубокими морщинами на лице, она привычно кричала и злилась. Говорила что-то про маму, как обычно сыпала проклятиями… Было ли это? Стас смахивает слюну, стекающую из угла рта, злится, потому что не может вспомнить. Было ли это?! Да какая разница теперь, Господи, какая разница! Успеть бы только, успеть, пока не началось в полную силу. Пока не началось.

Сотнями мышиных лапок бежит мороз по коже, в горле саднит, чешется. Вот уже и мышцы, раньше слабые и будто восковые, ни на что не способные, напряглись, выпрямились, требуют бежать куда-то, требуют хоть что-то сделать.

И Стас бежит на кухню, распахивает шкафчики, ищет семейное серебро и тонкий хрусталь, которых у них и в помине не было, ищет кофемолку, которую забрал еще год назад, ищет ничтожную мамину заначку.

Обернувшись, Стас видит сияющую дешевой позолотой рамку с семейной фотографией, венчающую холодильник. Одним животным нетерпеливым прыжком Стас достает фото и кидает его в раковину. На стекле тут же проступают толстые трещины, рассекающие крестом счастливые лица. Вдруг безумно захохотав, Стас остервенело молотит кулаком по фотографии. Он не замечает, как брызжет во все стороны кровь, ему просто нравится смотреть, как исчезают в красном мареве натянутые улыбки, безразличные, усталые глаза.

Отличное детство у тебя, Стасик, было, просто отличное. Радио, крики и практически ежедневные походы на мамину работу. Как тут не вырасти счастливым? Как тут не радоваться?

Обессилев, Стас наваливается на холодильник. Перед глазами темно, кровь из прокушенной губы стекает на подбородок. Краем глаза Стас замечает, как что-то рядом покачивается. Ну, здравствуй, радио. Здравствуй, милый друг. Само выглянуло, когда заметило, что Стасу совсем худо. Что ж, спасибо, дорогое, спасибо, ра-ри-тет-ное.

Стас бегом уносится прочь, забывая длинный ключ в дверном замке.

***

За радио дают неожиданно много. Руки чешутся от предвкушения, и Стас быстрым шагом идет к «ФанниФиш». Он бы побежал, но уже не хватает сил. Кожа лица и ладоней страшно потрескалась от мороза, Стасу больно и холодно, и он хочет, чтобы это поскорее прекратилось. Он чувствует жар в животе и глотает снег, чтобы жар этот унять. Кажется, Стас не ел уже много дней, но это хорошо, ему даже не хочется.

Стас ныряет во тьму бара, идет бетонными закоулками к красной двери. Казбек сегодня должен быть на месте. Плевать, какой день, какое сейчас время. Он должен быть на месте.

Стас тянет дверь на себя и вваливается в темный маленький кабинет.

– …да полвагона наверняка разнесет, нормально. Ее так точно зацепит, – заканчивает говорить человек, сидящий спиной ко входу. Перед ним какие-то бумаги и смешной, совершенно чужеродный этому месту детский рюкзачок.

– Пошел вон! – рявкает Казбек, заметив Стаса и легко выталкивает его обратно в коридор, а после запирает дверь изнутри.

Стас оседает на пол. Его колотит от крупной дрожи, то тут, то там судорогой схватывает мышцы, спина и лоб уже мокрые от пота. Но это ничего, ничего. Чуть-чуть подождать, совсем немного подождать, и все будет хорошо. Стас сжимает и разжимает пальцы. Встает, ходит от одной стены к другой. Наконец, не выдерживает и вновь стучится в двери. Ему не отвечают. Стаса это страшно злит. Неужели они там не понимают, как ему тут паршиво? Он колотит в дверь ногами, но тут же валится, лишаясь сил. Потолок, страшный тяжелый потолок, кажется, падает на грудь. Становится тяжело дышать. Тело Стаса изгибается дугой.

Наконец дверь открывается. Оттуда выскакивает очень высокий человек и на ходу запихивает в спортивную сумку розовый рюкзачок.

Казбек рывком поднимает Стаса на ноги.

– У меня есть, Каз! – Стас протягивает скомканные промокшие от снега деньги. – Есть, Каз! Мне совсем чуть-чуть!

– Катись отсюда, Стасик, дорогой. – Зеленые глаза беспокойно рыщут по сторонам. – Нет ничего. Уходи, давай. А то Женю позову, опять больно будет. Помнишь?

– Каз! – вскрикивает Стас с отчаяньем и плачет. – Но в прошлый раз же денег не было, а в этот есть! Немножечко, Каз, немножечко, я прошу!

– Эй, не понимаешь, что ли? – Казбек брезгливо отрывает от себя судорожно сжатые пальцы. – Говорю, нет пока. Если совсем плохо, могу еще номер дать. Дать номер?

Казбек ерошит светлые волосы и трет щетину. Сегодня он почти такой же дерганный, как и Стас.

– Телефона нет, Казбек. Телефона нет, – хнычет Стас. – Выручи. Смотри, вот деньги. – Он снова протягивает потрепанные купюры, ведь в них сейчас заключено его спасение. – Очень надо, Каз. Мне немножечко, хоть чего-нибудь.

– Ладно, ладно. – Казбек быстро-быстро набирает что-то на смартфоне. – Иди, спускайся в метро. Там парниша будет в зеленой кепке, скажешь, что от меня. Только не спались, Стас! Будешь вмазываться прямо там, не спались! Спалишь моего парнишу, я тебя найду и не прибью, нет. Будешь лежать у меня месяц, понял?! Ни грамма не дам.

Стас быстро кивает. То, о чем говорит Казбек, в разы страшнее смерти.

Он на ослабевших ногах спешит к метро и перед самым входом натирает лицо снегом, чтобы не остановили. Как обычно, проходит через турникет, прижавшись к медлительной старушке. На эскалаторе Стас едва не падает, его ужасно тошнит, перед глазами мечется беспокойная пелена. Но осталось немножко потерпеть. Потерпеть чуть-чуть, а потом уж все закончится.

В центре зала Стас с отчаяньем ищет зеленую кепку, люди то становятся огромными и приближаются до устрашающего близко, то превращаются в лилипутов и разбегаются в разные стороны: ни одного не поймать. И у всех лица страшные, осуждающие. То мамино презрение проскользнет, то папино отвращение. Но зачем они так смотрят? Не понимают, что ли, как важно сейчас, как нужно получить хоть капельку? Получить хоть что-нибудь?

Широкоплечий парень хватает Стаса под руку и тащит его в переход. Стас бессмысленным, отупевшим взглядом смотрит на парня сверху вниз и визжит от радости. Кепка зеленая! Зеленая кепка сама его нашла! Спасен… Спасен!

Парень грубо толкает Стаса к стене, нависает.

– Тихо. Заткнись. Перестань орать.

Парень сует Стасу пакетик ярко-малинового цвета и выдирает из испачканных высохшей кровью пальцев комок денег.

– Ч-что это? – Стас с вожделением смотрит на пакетик и быстро-быстро прячет его в карман джинсов, туда, где еще совсем недавно покоился ключ, последняя связь его с домом. – Я таким еще не… Что это? Как его?

– Это под язык. Приклеивается намертво, долбит сутки. Потом пройдет.

– Под язык?.. Но мне такие уже не… Мне нужно со шприцом. Пожалуйста, есть такие? – Стас мнет пакетик через ткань джинсов. – Пожалуйста.

– Что есть, то есть. Это новый. Там три штуки, но уже с одного уносит ого-го-го. Осторожней, сильнее мета.

– Сильнее? Сильнее и не по вене? Ладно, ладно, хорошо, я возьму. С-с-спасибо.

Зеленая кепка кивает и быстро уходит. Стас трясущимися руками достает все, что есть в пакетике – тонкие глянцевые пластины сантиметров десять в длину. Стас сует все три в рот, его едва не тошнит, но он подавляет приступ рвоты. Денег больше нет, и вряд ли еще будут. Нельзя терять такую ценность.

Стас садится на пол, вытягивает вперед ноги, касается затылком бетонной стены. Боль отступает, прячется в розовую клетку, чтобы отдохнуть, а потом приняться за терзания с новой силой. Люди равнодушными серо-желтыми мазками проходят мимо. Стас закрывает глаза, голова его медленно склоняется к плечу.

«Пред каждым бедствием земным, которым

На горькую мне зависть гибли люди.

Кидался в бездну я с стремнины горной:

На дне ее, о камни сокрушенный,

Я оживал по долгой муке. Море в лоно

Свое меня не принимало; пламень

Меня пронзал мучительно насквозь,

Но не сжигал моей проклятой жизни» —

Вновь с жаром читает незнакомый голос, гипнотизируя, утаскивая в мрачные глубины. Но даже этот вдохновенный голос растворяется в ватной тишине. Дыхание Стаса медленно выравнивается, становится спокойным и глубоким. Только времени между вдохами проходит все больше, и больше, и больше. Спустя пару минут Стас и вовсе перестает дышать.