Читать книгу Дочь Волка - Виктория Витуорт - Страница 19

Как только кто-то крикнул, что видит парус, Радмер пошел к конюшням.

– Скажите Элфрун, чтобы пришла ко мне.

Он вскочил на покрытую попоной спину Хафока и направился к холму, склон которого начинался прямо за двором. Трава в конце лета была высокой и расцвеченной розовыми и золотистыми шапками созревших семян с редкими пятнами последних лютиков; все казалось укрытым сплошным маревом, зеленым с золотом, хотя восточный ветер, шевеливший траву и поднимавший рябь на лугах, был таким же сердитым, как и в последние два дня. Этот ветер и пригнал наконец-то корабль – на несколько недель позже оговоренного срока. Ягнята этого года, которые уже так подросли, что почти не отличались от своих матерей, при его приближении бросались врассыпную, тряся хвостами. Когда он добрался до ряда курганов, с берега воспринимавшихся как гребень холма, он замедлил шаг и оглянулся.

Ему было сорок два года, и половину своей жизни он правил Донмутом. Он пересек всю Нортумбрию вдоль и поперек; он воевал с мерсийцами и людьми из Линдси, чьи земли подступали вплотную к его владениям с северо-востока, с пиктами на севере, за рекой Форт, с воинами Дамбартона на их скале у реки Клайд, воевал даже в далеком Уэльсе. У него были шрамы, подтверждающие это. Но на востоке до самого горизонта простиралась неспокойная сине-серая масса воды, которая сейчас блестела перед ним. Он натянул поводья, разворачивая Хафока в ту сторону, откуда приехал, к крышам зала, хеддерна, жилых помещений, кухни и ткацкой мастерской. Несколько человек латали крышу зала кровельной дранкой. Он обрадовался, заметив во дворе Видиа, который придерживал Мару, помогая Элфрун сесть в седло. Для него было большим облегчением то, что его егерь наконец-то встал на ноги. Не было в Донмуте ни единого человека, которого бы он не ценил. Эти строения, поля и пастбища за ними, торфяники, соляное болото и топь, сотня человек, которые непрерывно работали под его руководством, делая Донмут таким, каким он теперь был, на границе этих и несоленых и соленых, в общем, солоноватых вод, – это и был весь его мир.

Но Донмут был не просто усадьбой с землями вокруг нее. Здесь был монастырь, собирающий богатые пожертвования.

Радмер покачал головой. Из зала монастырь не был виден – его закрывал выступ берега реки. Монастырь располагался в трех милях отсюда, но все же, с точки зрения Радмера, недостаточно далеко, раз аббатом там был Ингельд. При этом Радмер понимал, что его злость на брата вредит ему – и его душе, и его телу.

Ситуацию нужно было изменить.

Вернувшись из Рима, он сделает то, что мать уже давно советовала ему сделать: построит небольшую часовню возле зала. Он уже ясно представлял ее себе. Дом, достойный Бога, оштукатуренный и покрашенный снаружи и внутри, с позолоченным крестом на фронтоне, чтобы, когда он, будучи уже слабоумным стариком, пошатываясь, выйдет из зала, этот сияющий на солнце божественный символ был первым, что бросится ему в глаза.

Абархильд сказала, что это принесет ему утешение. Станет бальзамом для его души. И он будет учиться прощать и попытается примириться со всеми, что так необходимо ему, грешному.

Хафок занервничал и попытался двинуться вперед, и Радмер сильнее натянул поводья.

Старческое слабоумие. Вот тогда у него будет достаточно времени, чтобы покаяться во всех жестокостях и тайных мыслях, чтобы исправиться, прежде чем предстать перед Богом. Ради его семьи, ради Донмута, ради Нортумбрии. Не ради себя самого – во всяком случае, до сих пор таких намерений у него не было. Господь, конечно, поймет его.

Но он еще не старик и не выжил из ума – не окончательно, по крайней мере. Внезапно Радмер почувствовал острое желание ударить Хафока коленями в бока и послать его в головокружительный галоп вниз по склону, к берегу, с ликующими безумными криками, а потом взбежать на корабль и оставить позади все свои тревоги. Но вместо этого он сделал глубокий вдох, позволив себе лишь слабую улыбку, после чего поправил на плечах красный плащ – серебряные наконечники на его завязках мелодично звякнули друг о друга.

Последние недели он постоянно строил планы относительно своей поездки, но в гораздо большей степени касаемо Донмута и того, как они тут будут справляться в его отсутствие. Сено было давно скошено и убрано, ячмень собран, яблоки поспевали, но он уже чувствовал, как на смену поре сбора урожая тяжелой поступью подходит суровая зима. Столько всего еще нужно сделать! Распределение продуктов и ремонт инвентаря, забой свиней и бычков, бесконечный обмолот зерна, множество других предсказуемых дел… и непредсказуемых тоже.

И это только в Донмуте.

К нему по траве рысью подскакала на Маре Элфрун, запыхавшаяся и разрумянившаяся. Она придержала своего пони, и Радмер приветственно поднял руку, разом отмахнувшись от всех тревог, которые жужжали вокруг него, словно летние мясные мухи. Позади нее, за рекой и эстуарием, на границе владений Иллингхэма, земля засыпáла в лучах заходящего солнца, погружаясь в тень. Он не привык колебаться, но чувствовал себя загнанным в ловушку этой поездкой в Рим. И еще он не знал, кому верить.

Значит, нужно довериться своим инстинктам. Они никогда не подводили его.

Осберт ценил его преданность. Осберт был обязан ему жизнью. В течение двадцати лет они с королем многое делали сообща.

Осберт никогда не послал бы его в Рим, если бы со стороны Иллингхэма угрожала какая-то опасность. Но, несмотря на все эти рассуждения, он не мог оставаться спокойным, когда Тилмон и Свита находились так близко.

– Ты хотел меня видеть, отец?

Он кивнул. Он планировал поговорить с ней, еще когда вернулся из Дриффилда, и больше откладывать этот разговор было нельзя. Абархильд была права: его маленькая девочка прощалась с детством, вернее, она уже оставила детство позади, а он и не заметил этого. Сейчас ей было столько же, сколько и ее матери, когда он женился на ней, да простит его Господь.

Но, хотя он понимал, что она уже не ребенок, ему было трудно подобрать нужные слова. Разве мог он высказать ей свои опасения? Это было равносильно тому, чтобы признать свою несостоятельность как отца, повелителя, защитника.

– Отец?

Да, люди были правы, когда говорили, что к этому времени он уже должен был пристроить ее куда-то. Либо к хорошим монашкам на севере, в Ховингхэме, как хотела Абархильд, либо выдать ее замуж за надежного человека. А он подвел ее, возможно, разочаровал.

Он боялся момента прощания, боялся слез, истерик. Но она смотрела на него своими большими и блестящими карими глазами, не отводя взгляда.

Он ободряюще кивнул:

– Мы вернемся весной. Как только можно будет пройти по горным тропам.

– Абархильд говорит, что в горах опасно, когда тает снег. И еще она говорит, что ты не должен рисковать, если можно этого не делать.

Не так он представлял себе их разговор. Он вздохнул:

– В мое отсутствие твоя бабушка будет хозяйкой поместья. – Он поднял руку, пресекая возражения. – Я уже предупредил Луду. И я хочу, чтобы ты слушалась их. Выполняй их распоряжения, чего бы это ни касалось.

Он сообщил Абархильд и Луде о своем решении лишь накануне.

Абархильд, разумеется, пришла в бешенство:

– Ты делаешь это, чтобы доконать меня, да? Элфрун уже достаточно взрослая для этого, даже более чем. – Он хотел что-то возразить, но она опередила его: – Да, конечно, в ней много ребячества, но она останется такой до тех пор, пока ты будешь относиться к ней, как к ребенку.

Он, скрестив руки на груди и сжав зубы, выслушивал ее горькие слова, пока она наконец не умолкла.

А затем он услышал возражения от того, от кого ожидал их меньше всего.

– При всем моем уважении к вам, я согласен с леди Абархильд. – Луда искоса взглянул на него и, цыкнув зубом, рассудительно произнес: – То же самое творится и с моей старшей дочерью. Этим девочкам, чтобы они утихомирились, нужна ответственность. Замужество, дети. Что-то такое, что заставило бы их измениться.

Радмер не смог бы объяснить свое упрямство даже самому себе. Но он ощущал, что ему разбивает сердце мысль о том, что Элфрун взвалит на свои плечи такой груз забот, когда его не будет рядом и он не сможет приглядывать за ней и подсказывать, что и как делать.

А если его не будет, ей придется быть одновременно и хозяином и хозяйкой, лордом и леди поместья, взвалив на себя бремя правосудия и наказаний, ведения записей и выплат, а в придачу она еще должна будет надзирать за пивоварней, выпечкой хлеба и ткацкой мастерской.

Нет. Это было бы слишком для нее. Слишком много и слишком рано. Он знал, что Элфрун считает, что сможет выполнять обязанности своей матери, и, возможно, она права. Но не сейчас, а следующим летом, когда он вернется и Абархильд отойдет от дел. Но и тогда и речи быть не может о выполнении ею обязанностей лорда.

Абархильд попыталась подействовать на него своим пристальным взглядом, но он противопоставил ее ярости холодный гнев и непоколебимую волю. А вот Луда потирал руки, втянув голову в плечи и улыбаясь своей подобострастной улыбкой, которая всегда выводила Радмера из себя, и противиться ему было намного сложнее. Он ценил своего стюарда за умение руководить повседневной тяжелой работой в поместье, а также за должный надзор за дублением шкур и дальнейшей их выделкой для получения пергамента. Он также чувствовал себя в большом долгу перед этим человеком после того кошмарного дня в середине лета более двадцати пяти лет тому назад, когда Луду покалечили, затоптав во время игры в бочонок.

Да, можно доверять человеку и уважать его, даже если ты его не любишь.

В конечном итоге они уступили, и он знал, что так и будет, но все это оставило горький осадок на душе.

Элфрун нахмурилась, лицо ее горело, она явно хотела ему возразить, поэтому он поторопился продолжить:

– Элфа, я тревожусь, – он не смог заставить себя произнести слово «боюсь», – из-за обитателей Иллингхэма. Они опасны. Избегай их. – Она нахмурилась еще больше. – Тилмон, помнишь его? Тот крупный мужчина на празднике.

– Человек-бык.

Он кивнул.

– Точнее не скажешь. Упрямый. Мощный. И он уже давно такой. – Сейчас он говорил это не только для нее, но и для себя. – Возможно, я ошибался. Может быть, Осберт поступает осмотрительно, держа его подле себя. Но когда-то я сражался с этим человеком плечом к плечу, а потом воевал против него; друг он или враг, я ему не доверяю. – В памяти всплыли воспоминания, от которых сердце забилось чаще, и он добавил: – Не доверяю им.

– Я понимаю тебя. Но я их видела только мельком – там, на празднике. – Она выдержала паузу. – А бабушка будет говорить на сходе? – Она отпустила поводья, и Мара тут же принялась жевать высокую траву.

– Что? Сомневаюсь. – Он все еще вспоминал былые сражения и теперь сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться.

Вдалеке вдруг появился всадник на светло-сером коне, он скакал по дороге, ведущей от монастыря к гавани, и беспокойство Радмера усилилось. Насколько его желание уехать отсюда было обусловлено стремлением освободиться от присутствия своего надоедливого младшего брата? Позади него на муле скакал Хихред, и Радмер не сомневался, что в узле, болтавшемся у луки седла дьякона, находится нелепо разукрашенная желтая шелковая риза Ингельда. Достойная епископа – именно о таком сане для Ингельда самозабвенно мечтала Абархильд.

Радмер повернулся к Элфрун:

– Предложи Ингельду выступить на сходе, если понадобится. У него, похоже, времени на такие вещи предостаточно.

– Отец… – Она умолкла, словно колебавшись, но потом выпалила: – Оставь мне свой плащ, хорошо?

– Что? – Он хмуро взглянул на нее.

Что за странная просьба! Этот красный плащ был соткан женой короля и ее женщинами, а пряжа для него была окрашена дорогим кармином, привезенным с далекого юга; одни только искусно сделанные наконечники для завязок стоили небольшого состояния, не говоря уже о стоимости серебра, из которого они были изготовлены. Можно было бы посчитать их слишком кричащим элементом одежды, который больше подошел бы молодому воину, ищущему любовных приключений, чем такому седеющему боевому волку, как он, но этот подарок был большой честью для него, и он носил его с гордостью.

– Говорят, в Риме жарко. – Она вызывающе вскинула подбородок; глаза ее горели. – Тебе он там не понадобится. А я хочу иметь что-то… – она нервно обхватила себя руками, – хоть что-то. Ах, ладно, не обращай внимания.

«Как это по-детски!» – подумал он. Так маленький ребенок тянется к тряпке, которая пахнет материнским молоком. А ему до места назначения предстояла дальняя дорога в то время, кода осень переходит в зиму, и добираться ему придется по земле и по морю, да еще и преодолевать высокую горную цепь. К тому же он был посланником короля, и для него было крайне важно выглядеть соответствующим образом. И тем не менее, не совсем понимая, почему он это делает, Радмер вытащил завязки из петель и сбросил с плеч тяжелый шерстяной плащ.

– Вот, возьми. – Подведя Хафока поближе, он неловко набросил плащ на плечи дочери. Она утонула в нем, и он быстро отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Его маленькая девочка. – Это будет напоминать всем на свете, что ты Элфрун, дочь Радмера. Элфрун из Донмута.