Читать книгу Очерки на разных высотах - Вильям Артурович Смит - Страница 8

Восьмое марта 1960 г, в горах Западного Кавказа. В тот день наша команда, шестеро альпинистов Спортклуба Академии наук (сокращенно СКАН), руководимая Борисом Горячих, вышла на западную вершину гребня Большого Домбай-Ульгена. Это был пятый день нашего зимнего восхождения – траверса массива Домбая. Настроение у нас отличное. Мы в хорошей форме, что называется – «на подъеме». Еще бы – до нас никто не пытался пройти зимой этот технически сложный маршрут, а мы дерзнули и оказалось, что это вполне в наших силах. Большая часть пути уже позади, осталось не более одного-полутора дней, чтобы дойти по снежно-ледовому гребню до Главной вершины, а там спуск через седло Фишера на ледник и далее вниз по тропе к Домбайской поляне. Нашли на западной вершине тур, извлекли записку тех, кто был здесь до нас, заменили ее своим посланием, в котором не забыли посвятить свое восхождение нашим любимым женщинам (ведь, между прочим, женский праздник никто не отменял!).

Где-то неподалеку от тура должна была быть заброска продуктов, что Боб заложил прошедшим летом… Часа два мы вели ее поиски в снегу, перекидали гору снега, но – Увы!, безрезультатно. Боря очень переживал по этому поводу, пытаясь понять, как такое могло случиться, но это никак не могло повлиять на очевидный факт – продуктов у нас почти не оставалось. Утешало одно – траверс подходил к концу и можно было надеяться, что следующая заброска, уже на Главной вершине Домбая, нас все-таки дождется – авось, дотерпим. Ну, а пока в тот вечер еще есть время получше сделать площадку для палатки, закрепить как следует стойки, разместиться внутри поуютнее и, наконец, попить чайку вприкуску – по куску сахара на брата. Больше съестного у нас не оставалось. Ну и что с того? – завтра утром последний бросок, и мы на Главной!. Но в горах никогда не следует уж очень полагаться на свои ожидания – на самом деле у гор был припасен для нас совсем иной сценарий… Но об этом я расскажу немного позднее, а здесь мне самое время остановиться в своем повествовании, чтобы рассказать, как и почему мы оказались в это время на гребне Домбая и кто такие «мы».

Идея этого восхождения была предложена Бобом Горячих примерно за год до этого. Вот как высказался по поводу этой «задумки» один из нас, самый мудрый, Мика Бонгард: «В воздухе явственно запахло авантюрой». Действительно, в те времена на Кавказе зимой было принято просто кататься на горных лыжах, и никто даже не пытался сделать сколько-нибудь сложное восхождение. Траверс Домбая считался нелегким восхождением даже летом (5—А категории трудности). Поэтому никто не мог заранее сказать, насколько реально пройти этот маршрут в зимних условиях, когда многократно возрастает техническая сложность и объективная опасность маршрута. Подобный безумный замысел, конечно, уже смело можно было отнести к категории тех «вызовов», что таят бездну соблазнов для молодых фанатиков гор. Как тут не вспомнить слова поэта:

Могу честно сказать, что в те далекие времена у никого из нас даже в мыслях не было уподоблять себя Вальсингаму из «Пира во время чумы», но почему бы сейчас, через 60 лет, не добавить щепотку высокой романтики к побудительным мотивам наших стремлений в молодом возрасте?

А если говорить по существу, то проблема прохождения сложного маршрута в зимних условиях в то время представлялась интереснейшей и совсем не тривиальной задачей. Ведь здесь к обычным сложностям пятерочного маршрута добавляются еще зимний холод, заснеженность скал, повышенная лавиноопасносность, и все это сопряжено с безумно тяжелыми рюкзаками из—за необходимости тащить теплую одежду и дополнительное снаряжение. Не забудем еще и неизбежно скудный рацион – примерно 300—350 г. на человека в день. И, конечно, хороший запас бензина для примусов.

Что же представляла собой наша команда? В нее входили научные сотрудники академических институтов: Евгений Тамм, Александр Балдин, Юрий Смирнов, Николай Алхутов и Вильям Смит, но нашим руководителем был Боб Горячих, который совсем недавно никакого отношения ни к науке, ни к нашему спортклубу не имел.

Начало всему было положено на одном из не очень значительных событий, что произошло в альпинистском мире зимой 57/58 года. В тот вечер на встрече в клубе в Москве решался животрепещущий вопрос: кто и куда поедет летом. В какой-то момент к нам – а это были Женя Тамм, Олег Брагин и я, подошел молодой и улыбчивый парень и спросил: «А не возьмете ли вы меня этим летом в свою альпиниаду в Безенги, на Кавказ?». Деталей разговора я, конечно, не помню, но своей тональностью он очень походил на разговор Бени Крика с главным налетчиком Одессы Фроимом Грачем из «Одесских рассказов» Бабеля.

Он (Боб) сказал Фроиму (Жене): «Возьми меня. Я хочу прибиться к твоему берегу. Тот берег, к которому я прибьюсь, будет в выигрыше».

Грач (Тамм) спросил его: «Кто ты, откуда ты идешь и чем ты дышишь?»

«Попробуй меня, Фроим (Женя) – ответил Беня (Боб), – и перестанем размазывать белую кашу по чистому столу».

Все же кое-что о нашем новом знакомом мы узнали. Парня этого звали Борис Горячих, он – мастер спорта, прошел траверс Ушбы и еще ряд классных маршрутов. С ним вместе к нам примкнет его жена, Наташа, тоже мастер спорта, а еще Олесь Миклевич, альпинист из Минска и Аркадий Шкрабкин, из Москвы. Сам Боб производил впечатление удивительно жизнерадостного, открытого и сильного человека – отказать ему было просто невозможно. К тому же существовали и вполне прагматические соображения: заполучить в состав сбора еще одну четверку опытных альпинистов – от такого предложения не отказываются. Если снова обратиться к Бабелю, то ответ должен был бы прозвучать примерно так:

– «Перестанем размазывать кашу – ответил Грач (Женя), – я тебя попробую».

А если говорить не столь образным языком, то Бобу было сказано: «Конечно, возьмем, приходи на ближайшую тренировку на Воробьевы горы, там посмотрим». Но в ответ Женя услыхал слова, достойные Бени Крика: «Знаешь, это нам не подходит. Будем тренироваться по-отдельности!» Я уже довольно хорошо знал нашего начальника и полагал, что он вряд ли согласится на подобный «сепаратизм», но, к моему удивлению, Женя и не подумал возражать. Видимо, ему понравился открытый и независимый характер Бориса.

Ни Боб, ни Женя, ни мы с Олегом тогда даже не подозревали, насколько важными для всех нас была та встреча. Мы полагали, что просто усилили нашу команду, добавив в нее группу Бориса, а обнаружилось, что к нам прибились люди, близкие нам по духу и Боб не просто сделался членом команды альпинистов СКАН и нашим другом – он оказался тем самым центральным звеном, если хотите – тем «замковым камнем», что связал нашу любительскую постройку, типа клуба «дружных ребят», в нечто, подобное монолиту, что смогло просуществовать не один десяток лет, несмотря на все превратности жизни.

Как же складывались отношения «старожилов» с Борисом? Очень скоро выяснилось, что нам не потребовалось много времени, чтобы притереться друг к другу. Самое главное было то, что мы с ним одинаковыми глазами смотрим на горы. Ведь среди альпинистов немало спортсменов, для которых в восхождениях самоцелью бывает быстрота прохождения сложного маршрута. Я знал очень многих ребят из этой, чисто спортивной среды. Там было множество замечательных мужиков и упаси меня бог третировать их за подобный подход. Просто у нас сложился другой стиль – главное, с кем ты идешь на восхождение, а выбор вершины и маршрута не так уж и важны. Мы никогда не относили себя к разряду чистых спортсменов; горы для нас не стадион, где можно устанавливать рекорды скорости и удали, а нечто вроде святилища, куда мы допущены, чтобы очиститься от скверны городской жизни, насладиться чистотой горного воздуха, незамутненной красотой рисунка линий вершин… Звучит высокопарно, и я не припомню, чтобы мы когда-нибудь выражались в молодости такими словами, но пожалуй, не преувеличу, если скажу, что они довольно точно говорят о том, что мы искали и находили в горах. И в этом отношении Боб и его друзья от нас ничем не отличались – почти как у Киплинга: «мы с тобой одной крови, ты и я».

Кавказ, Безенги, лето 58 года. В то лето 58 г., в наш первый общий сезон в горах, приехали мы в Безенги, расселились, осмотрелись и поехала-понеслась наша горная жизнь. Для Бориса главной задачей в то время было найти четвертого человека в свою группу, поскольку с ним были только Олесь и Наташа; Шкрабкин приехать так и не смог. Боб присматривался ко всем нам, но колебался не долго – из всей компании «академиков» (так тогда нас называли) более всего ему понравился Игорь Щеголев. По-человечески это было более, чем понятно: Игорь Фомич был необыкновенно симпатичным человеком, с тонким чувством юмора и широчайшим кругозором. Но по своей конституции он выглядел немного тяжеловатым для прохождения сложных скальных маршрутов, и я, как один из тренеров сбора, не мог не поделиться этими сомнениями с Борисом. На что он ответил мне примерно в таком духе: «С таким душевным человеком, как Игорь, ходить в одной группе – это уже радость сама по себе, а где будет надо – я пролезу сам и всех вытяну». На том и порешили, и первым маршрутом для своей группы Боб избрал вершину Мижирги с перевала Селлы.

Описание маршрута, что досталось нам от прошлых лет, было предельно лаконичным: «Скалы трудные и очень трудные». Одна из групп нашего сбора пыталась сделать это восхождение, но они не очень серьезно отнеслись к словам своих предшественников, потратили неожиданно много времени на прохождение «очень трудных скал», схватили пару холодных ночевок; после чего вынуждены были вернуться – не успевали к контрольному сроку. Борис учел этот горький опыт и оказался гораздо удачливее – и скалы оказались не такими уж трудными, если к этому быть морально готовым. Он спланировал прохождение маршрута так, что они смогли обойтись без всякой «героики»: все три ночевки были в удобных местах и даже камнеопасный кулуар, о котором предупреждалось в описании маршрута, они успели проскочить по холодку ранним утром. Иными словами, все было сделано так, как надо. Но самое главное – Боб не ошибся в выборе Игоря, как члена своей группы. Конечно, для Игоря это был самый трудный маршрут из тех, что ему довелось проходить в прошлые года. Но он справился, что помогло ему обрести уверенность в себе, а это было как раз то, чего более всего ему не хватало. В последующие года Фомич уже смело ходил и на пик Коммунизма, и на Хан-Тенгри, и на пик Корженевский, да и на пик Щуровского по стене, и всегда он считался одним из сильнейших членов команды. Что же касается его первого восхождения с Бобом на Мижирги, то, пожалуй, не менее важным был совсем иной результат того восхождения – у Игоря на всю жизнь сложились необыкновенно близкие отношения с Борисом.

Игорь Фомич пользовался репутацией талантливого физика. Неудивительно было видеть, насколько успешно развивалась его карьера – от научного сотрудника, до заведующего лабораторией в Черноголовке и академика РАН. Но как бы занят он ни был, каждый раз, когда оказывался в Москве, он наведывался в лабораторию в МИСИ, где хозяином был Боб. Они вызванивали меня (я жил ближе всех) и еще пару ребят из нашей компании, и мы устраивали спонтанный и всегда радостный праздник. Со своей стороны, и все мы, те кто проживал в Москве, с готовностью приезжали в Черноголовку: посидеть за праздничным столом, покататься на лыжах зимой или просто прогуляться. И так было до безвременной кончины Игоря Фомича в 1995 году, которая нас всех просто поразила своей неожиданностью, а для Бориса так и осталась незаживающей травмой.

О том, как нам жилось во время нашего первого сбора в Безенги в 1958 г., о том, что нас окружало и чем были заполнены будни той экспедиции, подробно рассказано в моей книге «Мои друзья и горы», и я не буду здесь повторяться. Напомню только, что в горах надо быть всегда готовым к тому, что очень резко и неожиданно там может произойти переход от ощущения полноты и радости бытия к осознанию того, что случилась «черная беда». Именно такое и случилось у нас, когда в ночь на 28 июля в лагерь прибежала двойка с соседнего сбора, чтобы сообщить, что они приняли сигнал бедствия от нашей группы, что была на восхождении на вершину Шхара. Подойдя ближе к маршруту, они узнали, что сорвалась и разбилась двойка Спиридонов-Добрынин.

На том и закончилась почти идиллия нашей жизни в горах тем летом. Уже к утру мы были у подножия Шхары, сразу обнаружили тела погибших и к вечеру доставили их на Миссес-кош. О том, чем были заполнены наши последующие дни, я ранее уже писал. Для меня сейчас важнее всего подчеркнуть, что после всех переживаний, связанных с транспортировкой тел погибших друзей, похоронами, встречей и проводами их родителей, было почти невозможно представить себе возвращение к обыденной городской жизни. Конечно, ничего не было проще, чем собраться и уехать, но это было бы равносильно признанию поражения: получалось так, как будто Шхара нас сломала.

Как-то сама собой родилась задумка – мы должны выйти на Шхару и пройти маршрут ребят по северному ребру (маршрут Томашека-Мюллера). Сразу образовалась группа, во главе которой стал Борис. Он очень серьезно отнесся к подготовке восхождения. Прежде всего, он получил подробнейшую консультацию у Толи Кустовского, который недавно прошел этот маршрут как инструктор группы британских альпинистов. Главное, что мы от него узнали – это то, что основная сложность маршрута: сильно обледенелые и крутые скалы и почти полное отсутствие мест, подходящих для биваков. Поэтому мы отказались от всякой новомодной обуви, типа «Вибрамов», и как следует наточили трикони на наших видавших виды отриконенных ботинках. Ну, а принцип выбора места для бивуаков у Бориса был прост: даже если площадка попадалась среди бела дня, мы не проходили безучастно мимо, а там и ставили палатку. После чего до конца светового дня вели дальнейшую обработку маршрута, зная, что местом для ночлега мы уже обеспечены. А ближе к вечеру спуститься к палатке и на следующий день подняться по навешенным веревкам – не составляло особых проблем.

Вряд ли надо снова подробно рассказывать о том, как проходило это восхождение. Скажу только, что Шхара относится к числу не очень многих вершин, для характеристики которых так и хочется применить эпитеты типа «зловещая» или «угрожающая». Её северное ребро выглядит также угрожающе страшным, как, скажем, маршрут на пик Победы с севера на Тянь-Шане. Тем более важно было, что мы успешно справились со всеми вызовами сложнейшего маршрута и нас, что называется, «отпустило». Теперь мы могли покидать горы без унизительного чувства поражения.

Зимний Домбай, восьмое марта, кульминация, 1960 год. Напомню, что в тот день мы вышли на западную вершину Домбая, откуда было уже недалеко до Главной вершины, где заканчивался маршрут нашего траверса. Так мы планировали, но горы самым жестоким образом вынудили нас поменять наши планы.

Дело в том, что за нами с интервалом в один день по тому же маршруту шла очень сильная группа альпинистов МВТУ под руководством Игоря Ерохина. Поэтому мы не удивились, когда увидели, что ниже нас на гребне, примерно на том месте, где была наша ночевка в предыдущий день, появилась двойка Адика Белопухова и Валентина Божукова. Мы обрадовались и стали им кричать какие-то банальные приветствия, но через мгновение замолкли, услышав в ответ какой-то непривычный и очень напряженный голос Вали Божукова: «Слушайте нас внимательно: при подъёме по „психологической“ стене сорвались и разбились насмерть четверо: Игорь Ерохин, Ия Соколова, Геннадий Фещенко и Аркадий Цирюльников».

В такие моменты рвется непрерывность хода времени: все, что было «до того», исчезает, пропадают без следа все те намерения, что составляли программу действий на ближайшие дни. Очевидно, что не могло быть и речи о завершении траверса Домбая, как спортивной цели. Этот честолюбивый вызов перестал существовать для нас. С нуля начинался новый отсчет времени. Теперь наша ближайшая цель – соединиться с двойкой Белопухов—Божуков, а затем как можно скорее всем уходить вниз.

Наутро выслали Сашу Балдина и Юру Смирнова встречать Адика и Валентина, a сами тем временем собрались и попытались было пройти по гребню до Главной вершины просто по той причине, что это был самый очевидный путь ухода, и к тому же была надежда найти там следующую заброску продуктов. Был ясный день, солнечно и ветрено, холод пронизывал нас буквально до мозга костей, никакая одежда не спасала. В первой связке шли Коля Алхутов и я, и за два часа мы смогли преодолеть лишь метров сто гребня, сильно заснеженного и обильно украшенного карнизами на обе стороны. Здесь быстро не пойдешь, а мороз пощады не давал. Становилось ясно, что до вечера нам не успеть добраться до Главной, а на гребне нашу палатку просто сдует. Тут к нам подошла вторая связка Боб и Женя. Немного посовещались и решили, что путь через Главную для нас закрыт – он сопряжен с неоправданным риском. Надо возвращаться к месту ночевки на Западной с тем, чтобы спускаться кратчайшим путем на ледник, прямо по стене. Известно было, что там пройдено два маршрута: Макарова и Сасорова. Но все осложнялось тем, что: во-первых, никто из нас не знал этих маршрутов, да и явно маловато было крючьевого снаряжения для организации спуска по отвесным участкам, а во-вторых – у нас практически кончились продукты, а теперь нас было уже не шесть, а восемь человек. Хорошо хоть бензина было достаточно, и, стало быть, горячим питьем мы были обеспечены.

Дополнительная сложность была еще связана с тем, что наша рация окончательно вышла из строя, и спасатели внизу не знали толком, что произошло с нашими группами. Последнее, что наш радист Коля Алхутов смог передать вниз, было сообщение об аварии на траверсе Домбая. На всякий случай на КСП готовились к организации больших спасательных работ, для чего была вызвана из Москвы сборная команда Союза по альпинизму. Однако, мы слишком хорошо знали, с каким риском сопряжены спасательные работы, особенно в условиях зимней непогоды. К тому же с нашей группой все было более-менее благополучно, и нам спасатели не требовались. Поэтому просто необходимо было как можно скорее добраться до людей.

Спуск занял у нас три с половиной дня, и это была борьба полуголодных людей за выживание в экстремальных условиях. При этом мы просто обязаны были идти предельно аккуратно, не допуская никаких срывов из-за поспешности или усталости. Первым на спуске обычно шел Женя Тамм. Его главной задачей было прокладка подходящего маршрута для спуска дюльфером (так именуется способ спуска «по веревке сидя»), уборка всех ненадежных камней и нахождение более-менее подходящей площадки для организации страховки и налаживания следующего дюльфера. А замыкающим был Боб, который выбивал все лишние крючья и должен был следить за тем, чтобы веревка легла так, чтобы возможно было легко ее снизу выдернуть. Если здесь ошибешься, то может понадобиться лезть вверх почти без страховки, чтобы разложить веревку, как следует. И Женя, и Боб работали слаженно и четко. Все те 18 -20 дюльферов, что нам пришлось проделать за эти дни, прошли без единой осечки.

Удивительнее всего было то, что усталость тогда почти не ощущалась, хотя последние три дня никакой еды вообще не было. Казалось, что так мы можем идти бесконечно долго, как автоматы – таким было нервное напряжение. Вечерами наш начальник Боб Горячих раздавал нам по ложке коньяка из аварийного запаса, что и составляло вместе с кружкой кипятка наш ужин. Одна палатка на восемь человек – это означало, что поспать толком ни у кого не получалось. Хорошо хоть, что в палатке было тепло, даже когда на улице стоял двадцатиградусный мороз.

Слава богам, все обошлось, никаких ЧП не произошло, и мы смогли спуститься на ледник вполне благополучно. Прилетевшие из Москвы спасатели нам не понадобились. Они сразу отправились через гребень за телами погибших, отрядив нам навстречу в качестве «скорой помощи» Юру Каунова и Володю Безлюдного. Момент встречи с ними был волнующим, и мне запомнился надолго. Сначала был обжигающий сладкий чай – ну просто божественный нектар. За ним последовали апельсины, которые поедались прямо с кожурой, а вдогонку – «палка» копченой колбасы, также поглощенная вместе с оболочкой. Помню, что при этом чувство вкуса у меня совершенно атрофировалось – все это было просто «пища». Тут наши спасители всерьез обеспокоились такими чудовищными аппетитами и волевым образом прекратили это безобразие.

Немного дальше, уже на тропе, ведущей к Домбайской поляне, мы совершенно неожиданно увидели Игоря Евгеньевича Тамма. Он знал про наше восхождение и приехал из Москвы несколько дней назад, чтобы быть поближе к сыну, и заодно погулять в горах. Здесь он узнал об аварии, что случилась наверху, при чем никто не мог ему в точности сказать, что и с кем там произошло. Как он потом признавался сыну, он так разнервничался, что даже не мог работать!

Старший Тамм всех нас хорошо знал, как Жениных друзей, и мы частенько гостили у Таммов на даче в Ильинском. Припоминается забавная история, что случилась, когда в один из таких вечеров Игорь Евгеньевич, который был большим любителем шахмат, предложил сыграть с ним. Мы было застеснялись – все-таки академик, Нобелевский лауреат, как-то неудобно. Но Боб сразу согласился, и к общему удивлению, он выиграл первую партию, а вторую свел вничью. Было забавно наблюдать, как И.Е. почти по-детски огорчился из-за своих неудач, но с тех пор он всегда радовался видеть Борю среди гостей и не упускал возможности вызвать его: «К барьеру!». И вот здесь в горах он встречает своего сына и всю нашу команду во главе с Борисом, живых и невредимых после всех перенесенных испытаний. Он даже не старался скрыть своего радостного возбуждения, приветствуя нас, и особенно сердечно поздоровался с Бобом как с капитаном нашей команды.

В альплагере на Домбайской поляне нас встретили почти как выходцев с того света. Да и мы среди тепла и дружеской заботы первое время чувствовали себя кем-то вроде чужестранцев, пришельцев откуда-то из другого мира. Это ощущение еще более усилилось, когда мы ехали на машине из Домбая в Черкесск. В селеньях по дороге можно было видеть обычную рутину жизни: дым из труб, скотина на дворах, играющие дети, женщины с какими-то узлами, мужики на санях с дровами или углем, повсюду снег: на крышах изб белый, а на дороге грязный до слякотной черноты. А там в горах, откуда мы возвращались, не было ничего, что могло напоминать эту жизнь, там нигде не было ни души, и повсюду лежал девственно чистый снег… И самое ужасное то, чему разум отказывался верить, – всего лишь несколько дней назад в том кристально чистом снежном царстве, почти на наших глазах, четверо близких нам людей навсегда простились с жизнью!

Ну а потом, в Москве про наше настроение после похорон ерохинцев лучше всего было сказано в трагическом речитативе Юрия Визбора:

Однако же, прошел месяц—другой московской жизни и вновь замаячило лето и снова надо было решать, что мы будем делать. Может быть, неискушенному читателю покажется, что теперь-то, после того, что случилось два года назад в Безенги и после только что пережитой трагедии на Домбае, здравый смысл возьмет верх, и мы, образумившись, прекратим, наконец, испытывать судьбу? Скажу сразу – этого не произошло. Снова и снова почти каждым летом мы отправлялись в горы – Кавказ, Памир, Тянь-Шань, Фанские горы или на худой конец – Памиро-Алай, Матча. И не было никакой возможности устоять перед соблазном еще раз хлебнуть морозного горного воздуха, умыться ледяной водой, почувствовать напряжение подъема по ледовому склону или крутым скалам, азарт спуска глиссером по снегу или, наконец, расслабиться у костра, наблюдая за тем, как луна медленно траверсирует вершины горного хребта. Позабыть обо всем этом, переключиться на что-либо иное было невозможно, невзирая на то, что время от времени с роковой неотвратимостью мы теряли в горах наших друзей.