Читать книгу Скрижаль Тота. Хорт – сын викинга (сборник) - Виталий Гладкий - Страница 3

Ранним утром 2 мая 968 года в город Аахен, древнюю резиденцию франкских королей, а ныне престольный город императора Священной Римской империи Оттона I, где находился его главный замок – кёнигспфальц, въехал на вороном коне красивый мужчина лет тридцати в скромной одежде бывалого путешественника. Его длинный темный плащ был забрызган грязью, у пояса висел внушительного вида меч, широкополая шляпа с фазаньим пером была надвинута на брови, а высокие сапоги украшали дорогие рыцарские шпоры. Впрочем, их можно было купить в лавке любого оружейника, да и не похоже, что этот человек носил рыцарское звание – хотя бы потому, что путешествовал в одиночестве, без оруженосца.

Конечно, в Священной Римской империи обедневших и нередко безземельных рыцарей было много, но не до такой степени. Оруженосец для рыцаря, что пес для охотника. Без него никак. Но то, что всаднику хорошо знаком ратный труд, не вызывало ни малейших сомнений. Это сразу поняли стражники у городских ворот, бывалые воины, которые с почтением поприветствовали незнакомца. Рыбак рыбака видит издалека, гласит известная поговорка. От путника исходили уверенность в своих силах и внутренняя мощь, присущие только много повидавшим на своем веку солдатам-ветеранам.

Миновав пост у ворот – небольшую будочку, из окошка которой выглядывала заспанная физиономия начальника ночной стражи, – всадник неторопливо поехал по вымощенной булыжником улице, направляясь в центр города. Но прежде ему нужно было миновать еще одни ворота.

Аахен имел две крепостные стены: внутреннюю – с десятью башнями и с таким же количеством ворот, и внешнюю – вдвое длиннее внутренней, которая имела четверо ворот. Перед внутренней стеной располагался глубокий ров, через который был перекинут подъемный мост. Копыта коня отстучали дробь по деревянному настилу, но страж, дремавший стоя, опершись о копье, даже не шевельнулся.

Путник меланхолично улыбнулся; ему хорошо было знакомо это состояние полудремы, полубодрствования в утренние часы, когда стоишь в карауле. Конечно же, стражник услышал стук копыт, и даже определил, что конь добрый, явно не крестьянская кляча. Но всадник не нес угрозы, солдат почувствовал это интуитивно, и не стал тратить усилие на то, чтобы поднять веки.

Город просыпался. В сторону рынков потянулись тяжело нагруженные повозки, торопливо шагали слуги богатых граждан Аахена и домохозяйки из простонародья, которые спешили добраться до прилавков пораньше, потому как ранним утром цены были пониже. Рынков было несколько; они окружали величественный восьмиугольный собор с золоченым куполом. Его построил король франков Карл Великий, по имени которого правящая императорская династия получила название Каролингов.

Завоевав Лангобардское королевство, Карл был поражен мраморными дворцами, прекрасными соборами и театрами. Самые богатые города королевства франков – Регенсбург и Франкфурт – даже отдаленно не могли сравниться с великолепием лангобардского Милана. У Карла появилась мечта создать новый Рим с великолепным королевским пфальцем[1], соборами, библиотеками, музеями и зоопарком. После долгих раздумий местом королевской резиденции был избран город Аахен, в котором располагалось любимое поместье отца короля – Пипина Короткого.

Карл подошел к созданию новой столицы, как к военному походу: разослал по всей стране гонцов, которые рекрутировали обещаниями хорошего заработка, а то и силой каменщиков, столяров, художников, скульпторов… В качестве чернорабочих использовались захваченные в войнах пленники. Дворцовый комплекс занимал большое пространство. Кроме жилых покоев, парадных залов в него входили библиотека, архив, ратуша, школа и два огромных бассейна – открытый летний и крытый зимний.

Прообразом великолепного Аахенского собора послужили дворцовые сооружения в Риме и Константинополе. В одном сооружении были соединены тронный зал и собственно дворцовая часовня. Собор служил хранилищем важнейших государственных и церковных реликвий и трибуной, с которой император обращался к подданным. В атрии – внутреннем дворе, примыкавшем к собору с запада, – могло поместиться до семи тысяч человек. Здесь короновались германские императоры. Собор служил также императорской усыпальницей. Строителем дворцовой часовни был знаменитый зодчий Одо из Метца, которого вдохновила церковь Сан Витале в Равенне.

Ядром базилики стала капелла необыкновенной красоты. Ее украсили серебром, золотом, мозаикой и великолепными светильниками. Ворота и решетки были выполнены из бронзы, а мрамор и колонны доставили из Раввены и Рима. Высота капеллы составляла порядка шестидесяти пяти локтей, нижний этаж о шестнадцати гранях символизировал собой землю, а восьмигранный верхний, с куполом, который поддерживался восемью столбами, олицетворял небо.

Напротив алтаря располагается императорский трон, а в куполе – мозаика, на которой изображен Спаситель, и тоже восседающий на троне. Христа окружали двадцать четыре старца и изображались символы четырех евангелистов. Матфей – человек, Марк – орел, Лука – вол, Иоанн – лев.

Еще при жизни Карла в капелле были собраны важнейшие христианские реликвии: покров Пресвятой Девы, пеленки младенца Иисуса, набедренная повязка Христа на кресте и ткань, на которой лежала голова Иоанна Крестителя после его казни.

Карлу Великому удалось превратить Аахен в один из важнейших культурных центров Европы. Большинство священников и дворян были тогда неграмотными, не говоря уже о простом народе. Сам Карл только-только начал учить латынь, едва понимал греческий язык, а писать вообще почти не умел. Поэтому он начал с себя, пригласив учителей по грамматике, риторике, диалектике, латыни, геометрии, арифметике, музыке и астрономии.

Неизвестно, как давались Карлу все эти премудрости, но своим детям он сумел дать очень неплохое образование. В Аахене Карл основал так называемую Палатинскую школу для дворянских отпрысков. Правда, их трудно было убедить, что сидеть за книгами не менее интересно, чем охотиться. Тогда по приказу императора были введены наказания розгами для нерадивых.

Из военных походов Карл привозил в качестве трофеев огромное количество книг, которые составили библиотечный фонд. По распоряжению Карла стало готовиться новое издание Библии. Старые никуда не годились – накопилось много разночтений и ошибок из-за неаккуратности и необразованности переписчиков.

Карл Великий переписывался с багдадским халифом, который прислал императору в подарок огромные водяные часы и белого слона. Монахи из Иерусалима привезли святые реликвии, а папа римский отмечал здесь Рождество… Карл наслаждался жизнью в Аахене, близостью семьи и друзей, музыкальными вечерами и умными беседами.

«Да, император был поистине велик… – Путник с восхищением разглядывал собор. – Но и нынешний, Оттон, тоже хорош… – Тут он криво ухмыльнулся. – Так лихо разделаться с самим папой не каждому дано. Славные были денечки, хорошо погуляли…»

Когда в 962 году после торжественной встречи папа вручил Оттону императорскую корону в церкви Святого Петра, тот обещал возвратить прежние церковные владения пап. Сближение с папой было необходимо императору, поскольку он хотел осуществить много важных замыслов, в том числе возвести Магдебург в архиепископство и учредить епископство в Мерзебурге.

Но согласие с папой продолжалось недолго. Могущество императорской власти в руках Оттона представляло ощутимую силу, и порочному слабому Иоанну XII это не нравилось. Он стал общаться с маркграфом[2] Беренгаром, затевая заговор против Оттона. Потом принял у себя в Риме сына Беренгара Адальберта, бежавшего к арабам. Но в ноябре 963 года император появился в Риме как победитель и взял с населения клятву, что на будущее время оно никогда не изберет папу и не допустит посвящения его в этот сан, не испросив на то согласия императора.

Тут же он применил свою власть, созвав местный собор для суда над папой Иоанном XII и председательствуя на нем. В обвинительном акте был приведен длинный ряд прегрешений, которыми папа опозорил престол Святого Петра. Он был смещен, и на его место избран папа Лев VIII.

Конечно, не обошлось без смут и волнений, в которых деятельное участие принимал Беренгар и его супруга Вилла, но в 963 году они попали в плен к Оттону и были отправлены в ссылку в далекий Бамберг. Папа Иоанн еще раз попытался силой вернуть себе власть, однако скоропостижно скончался от удара. Его партия в Риме решила по-прежнему самовольно избрать папу, но Оттон не допустил этого, вторично вступив в Рим победителем и восстановив Льва VIII на папском престоле в 964 году.

Путник миновал Рыбный рынок и направился к двухэтажному строению с коновязью. Над входом в здание висел большой венок, сплетенный из веток можжевельника, обозначавший, что внутри, на первом этаже, находится питейное заведение – таверна. Но путника больше интересовал второй этаж, где, по его разумению, располагались комнаты для приезжих. Что это так, подтверждали несколько невзрачных лошадок у коновязи, нехотя жевавших отвратительное на вид сено. Похоже, им не хватило места на конюшне, а хозяин заведения был еще тем скопидомом. Сено явно было прошлогодним и стоило сущий мизер.

Постоялый двор назывался не без претензии на известность – «Экс-ля-Шапель». Аахен имел три названия: второе (голландское) – Акен, а третье (французское) ушлый хозяин использовал как наименование своего заведения.

– Эй, кто там! – громко позвал путник, привязывая коня к длинной толстой жерди.

На его зов появился заспанный малец лет десяти от роду. Он усиленно тер осоловелые глаза и шмыгал носом. Судя по закопченной физиономии и давно нечесаным волосам, в которых запутались соломинки и сенная труха, мальчик был истопником и спал на сеновале.

– Коня напоить и накормить! – приказал путник. – И поставить в конюшню. Вода должна быть чистой и свежей, а вместо этой дряни, – он указал на охапку сена, – ты принесешь отборного овса. Понял? Бегом! Я подожду, чтобы убедиться, насколько точно ты исполнишь мой приказ.

– Но, господин… – испуганно пискнул малец. – Хозяин не велел давать коням овес.

– Твой хозяин жмот и выжига! Держи! – Путник бросил мальчику серебряный пфенниг[3], и монетка исчезла в его грязной ладошке с такой быстротой, будто ее и не было вовсе. – А с хозяином я договорюсь.

Мальчик бросил опасливый взгляд на подслеповатое окошко таверны, явно опасаясь, что хозяин наблюдает за ним, и шустро скрылся в глубине двора. Там находился колодец, конюшня, предназначенная для лошадей высокородных господ и военных, и разные служебные помещения.

Спустя недолгое время конь с удовольствием пил чистую воду из деревянной бадьи, которую недавно достали из колодца, судя по ее мокрым бокам, а путник придирчиво рассматривал содержимое торбы. Овес был ядреный, без посторонних примесей, и он ласково потрепал вихры мальчишки.

Дождавшись, пока конь утолит жажду, путник повесил ему на шею торбу с овсом и направился в таверну. А мальчик повел коня во двор, к конюшне.

В этот ранний час питейное заведение пустовало. Лишь за стойкой дремал толстый бюргер в изрядно потертом кожаном переднике. При виде посетителя он оживился и изобразил приветливую улыбку до ушей, от которой на сто шагов несло фальшью.

– Мне нужна комната! – заявил путник, когда они обменялись приветствиями и когда он узнал, что толстяк – хозяин постоялого двора и таверны.

Толстяк замялся, а затем ответил, изобразив на своей пухлой физиономии искреннее сожаление:

– Мессир, это никак невозможно…

– Почему? – Путник грозно сдвинул густые черные брови.

– Видите ли, дело в том, что свободных комнат на одного человека у нас раз, два и обчелся, и почти все они заняты. А остальные – общие, где спят вповалку…

– Почти все заняты? Ты хочешь сказать, что…

– Именно так, мессир! – торопливой скороговоркой произнес хозяин постоялого двора; немного поколебавшись, он все же продолжил: – Простите, но осталась всего одна комната, но она предназначена для важного господина, который вскоре должен прибыть…

– Мин хаусхерр![4] Меня не волнуют твои проблемы! К дьяволу их! – Путник возвысил голос, и его бас заполнил все помещение таверны. – Держи! – Он бросил на стойку золотой безант[5]. – Это за постой и еду. Но перед обедом я немного вздремну.

Хозяин постоялого двора оказался не менее шустрым, нежели его юный слуга. Он мигом накрыл монету ладонью и достал из кармана передника массивный ключ.

– Ханси! – позвал он мальчика, который со странным интересом наблюдал за ними из приоткрытой кухонной двери. – Проводи господина в его комнату!

– С моей лошади нужно снять седло и хорошо ее почистить, – уже миролюбиво сказал путник и начал подниматься по скрипучей лестнице.

– Будет сделано, мессир! – услышал он в ответ.

Комната оказалась вполне симпатичной. На полу даже лежал пестрый восточный коврик. Не исключено, что хитроумный хозяин постоялого двора приберегал ее только для очень состоятельных путешественников, если судить по новой мебели и чистой постели с горой подушек, что по тем временам было для подобных заведений верхом шика. Путник наскоро ополоснул лицо и руки из медного кувшина, мельком бросил взгляд на ночной горшок вычурной формы, запер входную дверь на ключ, – на целых три оборота, открыл узкое зарешеченное окно (в комнате было душновато), при этом подивившись, зачем такие предосторожности на втором этаже здания, и, не раздеваясь, упал на кровать.

Уснул он практически мгновенно, очень крепким сном. Похоже, дальняя дорога вымотала его до предела. И конечно же, новый постоялец не мог ни слышать, ни видеть, как спустя час, в тот самый момент, когда ему снился какой-то сладкий сон (судя по счастливой улыбке на суровом лице), в окно, которое из-за своей узости больше было похоже на бойницу, проскользнула гибкая фигурка мальчишки. Он был несколько старше слуги хозяина «Экс-ля-Шапель», одет в плотную, облегающую тело одежду, и спустился с крыши – за окном болтался конец веревки.

Некоторое время мальчик прислушивался к ровному дыханию спящего постояльца «Экс-ля-Шапели», а затем неслышным кошачьим шагом прошелся по комнате, при этом держа правую руку на рукояти длинного ножа, спрятанного под полой изрядно потрепанного дублета[6].

Увидев в углу комнаты багаж путника, мальчик (явно воришка) быстро обследовал содержимое переметной сумы и беззвучно выругался сквозь крепко стиснутые зубы. Кроме изрядно поношенной одежды и кожаного футляра, в котором обычно хранились важные бумаги, ничего ценного там не оказалось.

Тогда он подошел к кровати с намерением срезать кошелек с деньгами, путешественники цепляли его спереди, к поясу, – и расплачиваться удобно при совершении покупок или в таверне, и не очень надежное (особенно в рыночной толчее) хранилище монет на виду, под рукой.

Однако такие предосторожности нередко оказывались тщетными. После многочисленных войн Аахен, номинальную столицу Священной Римской империи, наводнили разные лихие людишки – от ловких воров и мошенников до кровожадных разбойников и грабителей.

Днем они разыгрывали из себя добропорядочных граждан, а в темное время суток становились угрозой для бюргеров и путешественников, которым не удалось найти себе пристанище на одном из постоялых дворов под защитой ночной стражи.

Увидев, в какой позе спит постоялец «Экс-ля-Шапели», воришка огорченно вздохнул – тот лежал ничком, подмяв под себя тяжелый кошелек, набитый монетами, как уверял его Ханси. Юный слуга хозяина постоялого двора подрабатывал соглядатаем шайки воров, получая за свои услуги не очень щедрое денежное вознаграждение.

Мальчик некоторое время стоял над спящим мужчиной, прислушиваясь к его ровному дыханию, затем осторожно попытался просунуть руку между постелью и телом путника, но тот был крепко сбит, довольно грузен, и уловка не удалась. А перевернуть постояльца на спину воришка не решился из-за боязни, что тот проснется.

Это грозило мальчику гибелью: судя по всему, мужчина немало повоевал, а у солдата сон чуток, к тому же рядом с постояльцем лежал на постели его меч. Значит, путник всегда находился настороже, опасаясь за свою жизнь, и был готов в любой момент нанести мгновенный разящий удар, не разбирая, кто перед ним, и не спрашивая, что ему нужно.

Впрочем, практически каждый путешественник, тем более – богатый, в любой момент мог предстать перед Творцом всего сущего; разбойники и грабители, опасаясь разоблачения, редко кого отпускали подобру-поздорову.

Снова покопавшись в переметных сумах, юный воришка опять тяжело завздыхал и взял в руки футляр. Он уже знал, что там лежали пергаментные листки, испещренные непонятными знаками, но они не представляли для него никакой ценности, хотя явно были старинными (в этом юный воришка знал толк).

Пергамент был просто превосходным – мягким и тонким; его выделка представляла собой своего рода совершенство. Но и это еще не все – он был черным, а текст написан золотыми буквами! Вернее, письменами, больше напоминающими детские каракули и рисунки, нежели латинский шрифт.

Наверное, знающие люди могли бы заплатить за старинную рукопись большие деньги, да где таких состоятельных умников найдешь в Аахене? Разве что отнести в императорское книгохранилище, дабы предложить ворованную находку придворному библиотекарю. Вот только оттуда ему будет в лучшем случае прямой путь в темницу, а в худшем – на эшафот.

Двенадцать лет не помеха для судейских крючкотворов огласить обвинительный приговор ребенку. И палачу все равно, на какую шею примерять пеньковую веревку с петлей на одном конце, – на толстую, бычью, какого-нибудь разбойника, или на шейку юного воришки, тонкую, словно цыплячья ножка.

Однако сам футляр вполне можно сбыть за хорошую цену. Его изготовили из толстой бычьей кожи с тиснением, а горловину и крышку отделали серебряной сканью и чеканными ободками. В общем, футляр показался мальчишке не только дорогим, но и красивым, а скупщик краденого, херр Альдульф, падок на подобные вещицы.

Бросив прощальный взгляд на безмятежно почивавшего постояльца «Экс-ля-Шапели», юный воришка бесшумно вылез в окно, шустро, как белка, поднялся по веревке, снабженной узлами, на чердак, откуда, перебравшись на крышу соседнего здания, преспокойно спустился по припасенной загодя веревке с узлами в узкий грязный переулок, и был таков…

Путник проснулся, когда солнце уже перевалило за полуденную черту. Спустившись в таверну, он резко потребовал у толстого, как винная бочка, хозяина (которого аахенцы прозвали Жирная Гузка; на самом деле его имя было Гаро):

– Обед, милейший! Почему раньше меня не разбудили?

– Простите, мессир, но на этот счет не было никаких указаний…

– Ладно… – пробурчал путник, усаживаясь за отдельный стол, который находился в дальнем углу таверны. – Я голоден как волк! Что там у тебя есть? Мечи все на стол!

– Всенепременно!

Гаро исчез на кухне, откуда вскоре появился давешний мальчик, который начал носить разнообразную еду. В качестве выпивки постояльцу было предложено превосходное пиво, гордость «Экс-ля-Шапели». Его варил сам хозяин заведения по старому дедовскому рецепту. Три кружки этого напитка могли сшибить с ног даже лошадь.

Из еды юный слуга принес кашу из подслащенной медом пшеничной муки и свежего молока, цельного каплуна, зажаренного на вертеле, и свежеиспеченные пироги с рыбной начинкой. Мужчина остался доволен – такую кашу подавали только высокородным господам.

Простолюдины ели овсянку, приготовленную на пахте, а купцам и монахам полагалась каша из перловой крупы и молока. Поданную мальчиком кашу пришлось резать ножом – она была твердой, как кирпич-сырец, тем не менее на вкус оказалась превосходной.

Каплун тоже был выше всяких похвал. Обычно жареное мясо доваривали в бульоне, в том числе и куриное, и при такой обработке оно теряло не только свою аппетитную хрустящую корочку, но и вкус.

Однако кухня Жирной Гузки, похоже, несколько отличалась от других заведений подобного рода. Каплун источал умопомрачительные запахи, от которых потекли слюнки, светился приятной румяностью и его только что сняли с вертела. Видимо, папаша Гаро любил экспериментировать – для привлечения клиентов.

Мужчина обвел взглядом помещение таверны и не без удивления констатировал, что народу в нем прибыло; и это несмотря на то, что обед давно закончился! Многие явно были завсегдатаями и пришли отведать знаменитого пива папаши Гаро, но хватало и приезжих. Наверное, им, как и мужчине, еще в пути посоветовали остановить свой выбор на «Экс-ля-Шапели».

Гаро священнодействовал за стойкой, раздавая указания своим кнехтам[7] направо и налево. Их оказалось двое (сколько насчитывалось поваров и кухонной прислуги, было неизвестно) – знакомый путнику шустрый мальчик и медлительный долговязый дылда, которому недавно исполнилось шестнадцать лет.

Судя по его невыразительному лицу с остановившимся взглядом свинцово-серых глаз, он был идиот. Тем не менее, службу свою нес исправно. И даже мог сосчитать деньги.

Неожиданно мужчина, который расслабленно допивал вторую кружку крепчайшего пива папаши Гаро, насторожился. У стойки происходил скандал. Знатный путешественник со слугой (по виду оруженосцем) требовал заказанную загодя комнату.

Жирная Гузка вертелся, как вьюн на сковородке, объясняя, что тот изрядно опоздал, и ему пришлось, чтобы не терять деньги, сдать комнату другому постояльцу. И если господин настаивает на своем праве занять ее, то пусть сам с ним договаривается. И указал на обедавшего путника.

Рассерженный господин, явно аристократ, быстрым шагом подошел к столу мужчины и резко сказал:

– Вы должны освободить комнату! Немедленно! Она по праву моя!

Мужчина неторопливо отставил недопитую кружку в сторону, лениво потянулся, и, недобро глянув на сердитого наглеца, вежливо спросил:

– С какой стати она ваша, уважаемый? Это постоялый двор, смею заметить. Здесь все равны. Кто первым явился, тот и занимает свободное место.

– Дьявол! – выругался настырный господин. – Вы знаете, с кем разговариваете?!

– Увы… – На лице мужчины появилось унылое выражение. – До сих пор не имел чести.

– Я Геррик из Вайсенбурга!

– Для меня ваше имя – пустой звук. Уж извините.

– Ах, так! Надеюсь, вы рыцарь? Впрочем – ко всем чертям! Неважно, кто вы, у вас есть меч. Хаусхерр! – Скандалист обернулся к папаше Гаро, который наблюдал за развитием событий с неподдельным интересом.

Жизнь в Аахене была пресной, без особых приключений (если не считать разбойных нападений и мелких краж), поэтому Жирная Гузка предвкушал занятное развлечение в виде дуэли. Неважно, кто из господ окажется победителем; в любом случае он будет в выигрыше. После поединка аахенцы валом повалят в «Экс-ля-Шапель». Ведь узнать сногсшибательную новость из первых рук значительно интересней, нежели пользоваться слухами, которые нередко все переворачивают с ног на голову.

– Хозяин, веди нас на задний двор! – приказал Геррик из Вайсенбурга.

Он опасался, что схватка на площади, возле двери таверны, привлечет внимание стражи и многочисленных зевак, которые помешают ему быстро прикончить наглеца, который занял его комнату.

– Как пожелаете, мессир…

– Ну надо же! – не без наигранного удивления воскликнул мужчина. – Меня не спросив, тащат к барьеру! С какого перепугу я должен драться с вами, милейший? Не вижу достойной причины обнажать свой меч.

– Ах, вам нужна причина! Вы… вы трус!

– Это меняет дело… – Мужчина неторопливо поднялся и взял свой меч, который стоял, прислоненный к стене. – Придется вам втолковать, что негоже оскорблять незнакомых людей без должных на то оснований. Я готов.

– Где ваш оруженосец?

– А это имеет значение? У меня его нет.

– Тогда возьмите кого-нибудь! Так положено. Вон здесь столько людей…

Посетители таверны тут же сделали вид, что их не касается ссора двух господ. Им вовсе не хотелось оказаться свидетелями на судебном разбирательстве. Которое обязательно случится, если кого-нибудь из поединщиков призовет к себе Господь. А противники с виду были грозными, значит, дело и впрямь могло закончиться кровопролитием.

– Мессир, вы не возражаете, если я заменю вам оруженосца? – неожиданно сказал папаша Гаро. – Должен сказать, мне пришлось повоевать, и я обязуюсь не уронить вашу честь.

– Превосходно! – воскликнул мужчина.

Он более пристально всмотрелся в хозяина постоялого двора и отметил, что его излишняя полнота скрывала крепкие мышцы, да и двигался он не как гусыня, а словно огромный кот – мягко и легко.

Оказавшись на заднем дворе таверны, скандалист потребовал:

– Ваше имя, милейший! Я хочу знать, кого отправлю к праотцам!

– Ну, это еще нужно сделать… Однако ради вашего удовольствия могу представиться – я Себальд из Херсфельда.

– Вы монах? – невольно удивился Геррик из Вайсенбурга.

Херсфельдский монастырь был широко известен в Священной Римской империи. Его монахи отличались образованностью и ученостью.

– Был им, – честно ответил Себальд. – Но жизнь иногда преподносит такие сюрпризы… Мессир, не пора ли нам заняться делом? А то мне недосуг тратить свое драгоценное время на пустые разговоры.

– До первой крови? – деловито спросил папаша Гаро.

– А это как получится, – криво ухмыльнулся Геррик.

– И то верно, – одобрительно кивнул Себальд. – Лично я буду сражаться до первой крови. У нас нет непримиримых разногласий.

– Я бы так не сказал… Начнем? – Геррик обнажил оружие со сноровкой, которая предполагала недюжинную выучку.

– Начнем… – Себальд достал свой меч из ножен, и лицо его соперника вытянулось от удивления.

У Геррика из Вайсенбурга был каролингский меч с широким клинком, достаточно мощное и опасное оружие. Но им можно было только рубить. Что касается меча Себальда, то лезвие его оружия было более длинным, толстым и узким, а дол – узким и глубоким. Клинок был заметно сужен к острию, рукоять длинная, а крестовина широкая, обеспечивающая лучшую защиту для руки.

Это был франкский меч, да вот только выковали его явно кузнецы Востока из удивительно прочного голубоватого металла с рисунком. Такое оружие стоило баснословно дорого, что уже вызывало невольное уважение к его обладателю.

Они скрестили клинки, и пошла беспощадная рубка, в которой должен был определиться хозяин комнаты на постоялом дворе папаши Гаро. На поединщиках не было доспехов, они не имели щитов, поэтому любая неосторожность могла привести к трагическому исходу. Это противники понимали, тем не менее, дрались ожесточенно, словно были кровными врагами.

Помощники дуэлянтов тоже вооружились: слуга Геррика держал в руках боевой топор, а хозяин постоялого двора – немыслимых размеров секач[8] для разделки бычьих туш. В ловких и сильных руках этот кухонный инструмент мог быть страшным оружием. Папаша Гаро был способен одним ударом перерубить этим секачом самую толстую мясную кость.

Обычно оруженосцы не вмешивались в ход дуэли, но иногда случались и казусы. Не все слуги рыцарей обладали завидным хладнокровием. В таких случаях дрались и оруженосцы.

Однако слуга Геррика из Вайсенбурга явно не горел желанием рисковать своей шеей. Папаша Гаро, чтобы не искушать его, несколько раз молниеносно махнул своим секачом, который издал при этом противный, леденящий душу свист. Этого «показательного выступления» оказалось для оруженосца вполне достаточно. Оба помощника дуэлянтов так и остались неравнодушными зрителями захватывающего поединка.

Он продолжался недолго. Все-таки более длинный франкский меч Себальда был лучше приспособлен к дуэльной схватке, нежели каролингский меч Геррика. Все произошло молниеносно.

В какой-то момент, поймав оружие Геррика на крестовину, Себальд резким и очень сильным движением вырвал меч из его рук. Он не хотел доводить дело до смертоубийства; Геррик ему даже понравился своим напором. К тому же Себальду очень не хотелось привлекать к себе излишнее внимание.

В следующее мгновение, приставив клинок к горлу противника, Себальд пробасил:

– Сдавайтесь, сударь! Иначе мне придется вас прикончить!

– Все, все, сдаюсь…

Потирая шею, на которой проступило несколько капелек крови от острия меча Себальда, Геррик сказал, мужественно наступив на горло своей спеси:

– Прошу прощения, мессир.

– Пустяки, – небрежно отмахнулся Себальд. – Вы превосходно дрались. Но мне повезло больше. Мин хаусхерр! – обратился он к папаше Гаро. – Я думаю, вы найдете для этого господина свободную комнату. Мне ваш слуга сказал, что есть такая. Но в ней почивает какой-то купчина. Гоните его взашей! А это за вашу благородную услугу. Вы были отличным оруженосцем! Держите! – И очередной золотой безант перекочевал в широкую пухлую ладонь хозяина постоялого двора.

Старый прохиндей просиял и решительно направился внутрь своего заведения с намерением сделать все возможное, чтобы благородные господа остались им довольны.

На этом инцидент был исчерпан. Вскоре Себальд и Геррик сидели за одним столом и отдавали должное пиву папаши Гаро. Так иногда случается, что недавние враги становятся пусть и не друзьями, но добрыми товарищами.