Читать книгу Варшавка - Виталий Мелентьев - Страница 12

Ночью пал зазимок. Под ногами тревожно хрустела корочка подмерзшей бурой земли, ломко падали травы, запахло горьким осенним листом и еще тем необыкновенным – чистым, арбузным, – чем пахнут первые морозы.

На небе полыхали звезды, и заря вставала торжествующая, желтовато-алая. Иней и ледок казались опасными, ненастоящими, в них играли алые отсветы.

Басин собирался отдохнуть, но пришел уполномоченный особого отдела старший лейтенант Трынкин. Невысокий, худощавый, с близко поставленными остро-серыми, круглыми, птичьими глазами, он держался скромно-снисходительно и обратился к сонному Басину как к старому, но не слишком любимому знакомому: они встречались в штабе полка. Точнее, Басин сам заходил к нему, поговорить.

– Рановато укладываешься, старшой, – по-волжски перекатывая «о», пробасил особист.

– Откуда ж знать, что ты с утречка заявишься. Полагал, еще позорюешь… Землянка у тебя теплая…

– У тебя дела такие, а мне зоревать? – притворно удивился Трынкин.

– Ну, зачем ты уж так сразу-«у тебя». У нас, дорогой ты мой старший лейтенант. У нас. В полку.

– Отвечать тебе…

– И тебе.

– А я ж при чем? – насторожился Трынкин – он не привык к такому вольному отношению.

– А как же ты рассчитываешь? Если и в самом деле Кислов полез сдаваться в плен, то как твое начальство расценит твою оперативную работу? Не знал, что такой гад имеется?

Трынкин сощурился, и его покойное бледное лицо стало решительным и, пожалуй, злым; широко вырезанные ноздри чуть вздернутого носа раздулись.

– Ты, смотрю, петришь… Откуда?

– Как учили, старшой. Как учили…

Они помолчали, и Басин успел одеться и встать.

– Ты куда собрался?

– Поговорим с Кисловым вместе… Для начала…

Басин смотрел твердо, но в глазах мелькала настороженная усмешка. Трынкин подумал, что комбат знает, как проворачиваются подобные дела, и все-таки собирается присутствовать на допросе. Это – не положено. А он…

«Напрасно пришел к нему, – подумал Трынкин. – Нужно было сразу к комиссару… Как всегда».

И вдруг вспомнил, что «как всегда» уже не будет. «Как всегда» стало «как раньше». Может, и прав Басин?

– Не задумывайся, старшой. Надо выполнять постановления партии и правительства, а также приказы Верховного главнокомандующего и укреплять единоначалие. А поскольку я здесь командир, то отвечаю и за Кислова, и, между прочим, за тебя тоже… Пока ты в батальоне.

К подобному повороту дел Трынкин не готовился. Он внутренне заколебался. Чтобы потом ни говорили, а ЧП с пленным действительно не только у Басина, но и в полку. И как бы то ни было, а он, Трынкин, должен был знать о Кислове раньше. Должен… А не знал.

Басин не дал ему додумать.

– Пошли. Дел еще немало… как я понимаю…

Он усмехнулся и вышел за дверь. Трынкин, еще нехотя, пошел следом.

Кислов спал в землянке фельдшерицы. За ночь он отошел. Страшное его багрово-синюшное лицо стало бледно-серым, обыкновенным окопным лицом. Он выглядел бодро и когда угадал в сумерках и нового комбата и Трынкина, сразу понял, что к чему. Он подобрался и напружинился. Серые глаза его расширились, и слегка курносый нос словно заострился. Он облизал полные потрескавшиеся губы и отчаянно спросил:

– Как понимаю, допрашивать будете? Отвечаю – делал настил в стрелковой ячейке, чтоб ноги не промокали, не стыли, а работать было неудобно, тесно, противогаз мешал…

– Кстати, – лениво перебил его Трынкин, – большинство бойцов противогазы не носят. А вы – носили. Почему?

– Отвечаю – одно: что положено носить, я и носил. Второе. В нем на месте накидки – там в сумке карман такой – у меня книги были.

– Что за книги? – опять перебил Трынкин.

– Отвечаю. Учебник шофера. Отвоюемся – сдавать на шофера буду. Вот я и выложил противогаз в нишу. А тут командир отделения заторопил – я противогаз и забыл. Пришел в расположение, вспомнил и отпросился у младшего сержанта.

– Читать собирались? – почему-то язвительно спросил Трынкин.

– Читать.

– Все – работать, а вы – читать.

Кислов понял подвох и ожесточился. После всего, что с ним произошло, он не боялся уже ничего и потому вел себя смело, почти вызывающе.

– Ребята перекуривают, а я – читаю.

– Вы что ж – не курите?

– Не курю.

– Старовер? Баптист?

– Физкультурник, товарищ старший лейтенант. ГТО первой степени, соревнования.

Встреча допрашиваемого и следователя всегда в чем-то схватка, борьба. Басин понимал Трынкина: он сбивал внутренний накал Кислова, расшатывал в нем ту линию поведения, которую мог наметить себе Кислов. И в то же время щупал его, искал ниточку, которая могла привести к истине. И то, что он так попался, почему-то обрадовало Басина, но он все так же хмуро, уставившись в пол и сцепив кисти рук, сидел на топчане и слушал.

– Понятно… – протянул Трынкин. – Комсомолец? Беспартийный?

– Внесоюзный и беспартийный. Из комсомола выбыл по возрасту.

– А почему в партию не вступал?

– Подал, а тут война. А на войне то окружение, то госпиталь… Никак на одном месте не усидишь, чтоб опять получить рекомендации.

Что-то напряженное, злое, что жило до сих пор в Трынкине, словно стушевалось. Он не изменил ни позы, ни тона, ни выражения сумрачного лица, но и Кислов и Басин почувствовали – в нем что-то сменилось.

– Так… Пришли в траншею, взяли противогаз и… что было дальше?

– Что было дальше? Отвечаю. Пошел в отделение, а тут артналет. Я в горячке бросился было к ребятам, но меня, видно, маленько контузило – в ушах зазвенело, и все поплыло. Думаю – такого налета давно не бывало. Не иначе артподготовка, а в траншеях почти никого. Я и повернул назад.

– Выходит, чтобы защищать позиции?

Слова эти – защищать позиции – прозвучали фальшиво, и Кислов недоуменно взглянул на Трынкина: как это старший лейтенант может употреблять такие гражданские слова?

– Отвечаю. А зачем же еще? – почти с вызовом ответил Кислов.

– Желание благородное, а все-таки в плен попался.

Как же это произошло?

Кислов на мгновение замялся, и напряженное, уже розовеющее его лицо неуловимо изменилось. На нем мелькнуло горькое раздумье и вера, что его поймут правильно, – может быть, потому, что Кислов почувствовал смену настроения Трынкина.

– Понимаете, товарищ старший лейтенант, тут я, наверное, промашку дал. Я ж как бежал? Согнувшись.

За бруствер не выглядывал, боялся, что осколки срежут. Да и, наверное, рассчитывал, что фрицы под свой огонь не полезут – дождутся окончания артподготовки. Всегда ж так бывало…

– Сколько раз вы ранены? – быстро, резко спросил Трынкин, опять сбивая настрой и Кислова и, может быть, свой.

– Два раза.

Кислов настроился на теплый покаянный лад, и этот быстрый, злой вопрос смутил его. Он впервые почувствовал себя виноватым и растерялся.

Молчание получилось излишне долгим – Трынкин почувствовал это, поерзал и торопливо потребовал:

– Продолжайте.

– Так это… Я еще до своей ячейки не добежал… Все думал, что у соседа в нише надо бы гранат прихватить, а фрицы – вот они. Не скажу – испугался… Не успел, наверное… Удивился скорее – откуда они? Артподготовка все ж таки… А винтовка ж у меня хоть и с патронами, а патрон не дослан. Вот и об этом тоже сокрушался… Не ожидал. Я одного, того, что как раз передо мной выпрыгнул, по-бабьи, тычком винтовкой сбил, и тут у меня огонь из глаз – сзади оглушили. Видно, прикладом.

Кислов осторожно притронулся рукой к макушке и поморщился от запоздалой боли.

– Очнулся уж на ничейке, возле воронки – задыхаться стал. Они, черти, кляп далеко вбили. Вот… так…

Трынкин привстал, ощупал стриженую кисловскую макушку и покачал головой. Басин теперь, и не трогая, увидел и шишку и багровый рубец запекшейся крови.

– Каску оставил, чтоб налегке? Не пригодится вроде…

– Так я ж только за противогазом… Думал…

– Думал, думал! Противогаз забыл и каску забыл. Почему ж винтовку не забыл? – И глядя, как безропотно переживает Кислов этот набор улик, решил: – Давай дальше. Рассказывай.

– А что ж… Справа-слева мертвяки… чужие. Через них переваливаться? Начал шебуршиться – дыхания не хватает. Ладно, думаю, полежу, кляп вытолкну. Языком много не наработаешь – аж резь под корнем пошла. А главное… Главное… может, и смешно вам это покажется… Как начну напрягаться, так и… того… мочусь. Подпирает… А второе, как напрягаюсь, воздуха не хватает. Так не хватает, что сознание уходит.

– Для этого нос есть, – сурово, но так, что Басин понял, что Трынкину уже все ясно, отрезал особист.

– Так у меня ж насморк. Я ж зачем и подстилку делал: чтоб не простужаться. Продую нос – глотну воздуха, а потом опять заливает… Пробовал в себя… черт его знает, чего там у меня внутри завернулось – не пропускает. Задыхаюсь. Даже ужас брал, не хватает воздуха, и все тут.

Басин поднялся. Если что-то и не прояснялось для него раньше, то теперь он знал – Кислов не врет.

– Товарищ старший лейтенант, зайдите ко мне. – А Кислову сказал с еле заметной и потому особенно доброй подначкой: – Штаны высохнут, а наркомовскими ужас выбьешь.

Трынкин, после его ухода, поспрашивал еще немного – голос у него стал противно требовательным (Кислов решил, что теперь ему, после ухода комбата, совсем хана) – и стал составлять бумаги. Он писал долго, старательно, прикидывая что-то свое, и Кислов, как на ничейке, впадая в забытье и вырываясь из него, ждал смерти, чтобы избавиться от мучений, так и сейчас, неотрывно наблюдая за трынкинской сильной, с черными глянцевитыми волосами на пальцах, сноровистой рукой, мучительно переживал каждое слово, после которого рука делала остановку. Писался его приговор, и, как полагал Кислов, оправдательным он быть не может: в плен он все-таки попал, и как ни объясняй, а улик против него много. Так много, что, будь он на месте судьи, он бы не мог не принять их во внимание…

Но когда пришел черед подписывать бумаги, Кислов с удивлением отметил, что улики эти отсутствуют и вся его история изложена чересчур уж спокойно и как бы обыденно. Так обыденно, что он даже обиделся – пережить такое, и на тебе: ничего особенного. Попал в плен и выкарабкался. Пока Кислов читал, Трынкин вызвал фельдшерицу – молодую и не очень красивую – и приказал выдать справку о состоянии Кислова, а уходя, буркнул своим противно требовательным тоном:

– Не разлеживайся. Вину надо искупать.

Впервые Кислов не выдержал и с великой надеждой спросил:

– Что теперь будет?

В иное время Трынкин, может быть, ответил по-иному, а скорее всего, совсем бы не ответил. Но сейчас он сказал непривычные, но нужные слова:

– Командир решит, что будет.

Что ж поделаешь – единоначалие. Конечно, и Трынкин многое решает, но и командир. Такие времена…

И от вошедшего в него сознания, что единоначалие все-таки существует и обойти его теперь можно далеко не всегда, легонько вздохнул, но сейчас же поборол себя и пошел допрашивать Жилина. Во всем должна быть ясность. В том числе и в смерти комбата.