Читать книгу Черти на том берегу - Витэль Багинский - Страница 5

Человек продолжал смотреть, ожидая ответ. А Святик продолжал бороться за свой разум. Однажды он упал в обморок. Это было в подростковом возрасте, прямо в классе, когда обстановка походила на ту, что была в кабинете Эльдара Романовича. Но тогда людей в замкнутом пространстве находилось куда больше, чем теперь – раз в шесть. И крик зашкаливал за все возможные меры. Сейчас – в кабинете, в отличие от класса было тихо. Лишь что-то пошатнуло психический фон, скорее всего, на почве пережитых событий в первой половине дня, да и накопилось всего перед этим. Святик определённо чувствовал себя не в порядке, и это его тоже пугало.

Не хотелось ему снова при всех упасть в обморок.

В затылке, в висках теплело, в глазах темнело с периодическими прояснениями.

На столе стояли бутылки с минералкой и стакан каждому.

Человек, обратившийся с вопросом к Святику, продолжая смотреть всё тем же взглядом, открутил крышку одной из бутылок, налил немного содержимого в стакан и поставил перед ним.

– Попейте. Вам видимо нехорошо! Какой-то вы бледный, а губы совсем синие.

Остальные не отвлекались от своих дел.

С первых же двух глотков стало лучше.

– Я скептически отношусь к церкви и к существованию бога… – через паузу Святик добавил: – ну или богов.

– На какой-то момент я тоже засомневался..! На то были причины.

Святик поставил пустой стакан на новенькую, душистую поверхность стола.

– У меня бабка баптисткой была, дед католиком. А мать каждое воскресенье в кафедральный собор ходит. Знакомые спокойно не проедут мимо храма, церквушки, каплички, чтоб не перекреститься… Только я знаете ли не увидел ни в одном из них христианина. Я читал библию и не раз, и думаю, знаю, что говорю. Даже церкви не похожи на те, что описаны апостолами.

На удивление самому себе, Святик заговорил на эту тему.

А взгляд не переставал быть пронизывающим.

– Однажды я остался в церкви с тремя людьми, – начал незнакомец. – На одно из моих служений пришёл человек…

– Вы священник..?

– Да. Пастор одного евангельского прихода. Нас обычно называют сектами. Но, как вы правильно сказали, ни одной церкви нету по описанию в Священном Писании. Люди привыкли всё подстраивать под своё благо. И сектой именуют всё то, что не подходит под их формат. Форматом они называют всё то, что не нарушает их организационного комфорта – они сами и их слову подобные. При этом каждый будет считать себя правильней.

Присутствующие в кабинете продолжали заниматься своими делами.

– Так вот пришёл один человек. Он прошёл через весь зал и сел в свободное кресло в первом ряду. Там, где обычно сидят служители и особые гости, – такими мы называем приглашённых проповедников, их жён, детей, их помощников – дьяконов, водителей, охранников. И всё внимание этот человек, естественно привлёк к себе. Он же проигнорировав место-указателей, старавшихся направить его по залу, дал понять, что знает, куда ему надо. Ясное дело всех внимание он занял. В церкви на тот момент было полторы тысячи прихожан плюс заинтересовавшиеся одной новостью. Она наверно облетела полмира. Тогда произошла большая авиакатастрофа. Из всех прибывавших на борту людей осталась в живых лишь одна женщина – сестра из нашей церкви. Ничем не примечательная, она даже не числилась в списке членов, прославилась, как бы «не резало ухо», благодаря этой злосчастной аварии.

Её слова перед камерами:

«В моей жизни ни так много бывало чудес, а может, их и не было вообще. Я выжила, и это чудо.

Иисус велик! Он меня спас! Я буду свидетельствовать о спасении в церкви! В это воскресенье! Аллилуйя!

Там погибли люди. Они умирали мучаясь. Всё свистело, трещало, салон разрывался на части. Сначала горел один двигатель, затем второй, потом произошёл удар. Нет, не об землю. Мы тогда были всё ещё высоко в небе, а под нами сплошные облака. Может это молния ударила по самолёту, может, запустили в нас ракету. А поджёг двигателей запланировали. Я сидела возле иллюминатора и боялась посмотреть в него. Меня, точно сковал ужас. Я не на что не рассчитывала в тот миг. Ничего не думала. Один сплошной ужас. Обшивка в нашем салоне, как клеёнка стала плавиться, сделавшись огненным дождём. Мне это напомнило Содом, – знаете? – (когда были уничтожены грешники). И все кричали, прижимались друг к другу. Стюардессы старались всех успокоит, но какое там могло быть спокойствие, когда вместе с приветливыми, но также перепуганными девочками в униформах по салону уже шла смерть. И были те, кого она уже забрала. Я вспомнила про библию. Сосед по креслу полез в свою сумку, достал ингалятор, которого ему не хватало, он задыхался, бледнел, синел, держался за грудь. Одна из девушек экипажа достала ему кислород, и он стал глотать воздух. Этот человек напомнил мне выброшенную на берег рыбу. Но всё было тщетно. Когда я отвлеклась, а стюардессы были заняты другими пассажирами, а затем и вовсе куда-то исчезли, я обернулась и увидела соседа мёртвым. Обшивка билась об его лоб. Набравшись смелость, я протянула руку и попыталась убрать с лица, глаза его были открыты. В другой руке у меня была библия, мне не хотелось её выпускать, но положив на колени, потянулась, чтоб закрыть глаза соседу. Упала библия, дёрнуло изо всей силы самолёт. Я натянула на покойника одеяло, которым он укрывался во время полёта, и полезла искать книгу…, страх одолел меня с ещё большей силой, когда не могла найти пропажу. Мне не нужно было ничего, лишь бы Бог не оставил меня вместе со Своим Словом. Пока я искала, обнаружила ещё мёртвых. Стало невыносимо страшно. Мне стало ясно – я должна умереть от страха. И уже почти смирилась с этим выводом, даже не заметила, что моя рука лежал на моей родной библии, а сверху накапал огонь и на запястье образовался ожог. Но почему-то сразу не чувствовала боли. Врачи сказали – это шок. Когда я это увидела, закричала, одёрнула руку, тушила огонь. Люди задыхались, – было тяжело дышать. Кислородных баллонов катастрофически не хватало. Во мне же что-то успокоилось, я открыла псалтырь, стала читать, одно за другим, пока не настала темнота. Глаза я открыла, когда лежала на каталке, на лице была маска, а тело пристёгнуто ремнями. Я видела, как опускались тросы с крюками, какие-то люди пристёгивали их к каталке, потом махали руками вверх, а я снова куда-то летела. Надо мной вертелся вертолёт и обдувал меня ветер. Мне опять было страшно, но сил не было. Снова темнота. В себя пришла в госпитале. Врачи сказали – повреждений нет, кроме некоторых ожогов».

В тот час перед телевизором оказался он – человек, севший в первом ряду.

Женщину встретили телевизионщики у дверей госпиталя. Как они позволили всё ей сказать и, мало того всё выпустили в эфир?

«Вы с какой церкви? Вы православная? Вы думаете, что это пасхальные чудеса? А что, разве в самолёте больше не было верующих? Или может, вы на борту были единственной праведницей, как в Содоме Лот? Ведь именно этот город вы упомянули..!».

Журналисты засыпали её вопросами. Она же приняла образ святого во всей силе…

«Богу слава! Отцу, Сыну и Духу Святому!»

Завершила она своё свидетельство.

«Аминь!».

И вся церковь её единодушно поддержала. Все без исключения. Я хлопал. Радовался за сестру. Люди выкрикивали хвалу Господу. Хор рукоплескал. Воздымались вверх руки. Хор начал петь гимн.

Стоял спокойно лишь один человек. Тот самый человек в первом ряду. Я постарался быть незаметным и посмотрел на него. Он просто смотрел прямо перед собой. На женщину. Она рукоплескала, глазами пробегала по ликующему залу и время от времени натыкалась на странного человека. Это был старик.

Я подошёл к нему. Встал рядом. Я думал, он ведёт себя так спокойно в силу своего возраста и характера.

На мои вопросы он не отреагировал, и я подумал, что он глухой, а значит, внимательно смотрит на губы, чтоб по ним читать. У нас в церкви был сурдопереводчик. Я тут же позвал. Но было поздно. Когда мы подходили к нему, он подошёл к женщине.

До определённого момента я не знал одной новости. Важной новости. Таким пренебрегать не следует. На борту погибшего аэробуса в другом салоне летели трое наших друзей. То были очень хорошие люди, с хорошими крепкими семьями. Они погибли.

Не успев опомниться, я уже слышал голос. Микрофон был включен. Женщина держала его в руке.

«Может Христос забрал всех тех людей, а вам дал ещё шанс?..»

Слова прозвучали, как гром. Я остолбенел на месте. Зал стал замолкать. Вместо возгласов покатился шёпот. У меня похолодела спина, на лбу выступила испарина; а шёпот в отличие от громогласных радостных криков стал сотрясать стены и потолок. Вот-вот рухнет штукатурка. Но это всё, конечно же, только казалось.

Служение в тот день было. Это было тяжело. Зал был накалён.

Самое тяжёлое служение.

Тот старик тоже досидел до конца. А когда он вышел и остановился на ступенях храма, к нему подходили люди о чём-то спрашивали, пожимали руку и уходили. Мне было интересно, я стоял в стороне и наблюдал. Когда решился подойти, меня отвлёк администратор церкви, – сказал, что стройку придётся приостановить из-за нехватки средств, потому как кредиторы потребовали через два дня выплатить весь долг, собравшийся за полгода, но тех денег что были, не хватало. Мы старательно высчитывали каждый месяц с мыслью выплаты немного позже и всей остальной суммы, и влезли в долг. Мы рассчитывали на служение такого масштаба, но…

Да, написано, на Бога надо уповать, а не на людей. Так и есть. Но фактор внутреннего человека, а он сомневается, срабатывал и у самых отпетых святых. Даже Иисус надеялся, что «чаша сия его минёт», когда он молился в Гефсиманском саду и обливался кровавым потом. Так, что…

Старик ушёл, и я думал, больше никогда его не встречу.

Той женщины я тоже не видел и до сих пор не знаю, где она теперь.

– А старика встретили? – Спросил Святик. Его отпустил приступ фобии.

– Встретил, но это потом…

Пастор замолчал, сложил руки ладонями вместе и о чём-то задумался.

Странно. Подумал себе так Святик и глянул на женщину, рассматривающую свои руки. Её всклокоченные волосы делали её похожей на Эйнштейна. Прилепить бы ей ещё усы – не отличил бы.

– Вы думаете, что она похожа на Эйнштейна? – Вторгся шёпот в ухо Святика.

Это сказал скрюченный в дугу дед с глазами спаниеля. Он сидел рядом, точно сам по себе. В принципе в этом кабинете были все, точно сами по себе. Не считая лишь подростков, которые уделяли друг другу своё драгоценное внимание не прекращая.

Святик одёрнулся, резко повернув голову влево.

– Что? – Машинально сознание Святика приняло форму непричастности.

– Вы, стало быть, тоже заметили это колоссальное сходство? Ведь так?

На данный вопрос повернул голову его сосед, затем посмотрел на женщину и снова на нас, наклонился и шёпотом протянул:

– Что-то есть!

Святик посмотрел на него с недоумением. Взглянул на женщину и только хотел сказать, что вдруг она услышит, как молниеносно получил на свои мысли ответ:

– Она… – дед покачал характерно на сказанное пальцем, – не слышит. Вообще.

Его сосед с ним согласился, кивнув головой и приподняв брови, настолько витиеватые и густые, что могло бы показаться – они лезут ему в глаза.

За спиной прокашлялся художник. Сказал: «М-да…», перевернул страницу газеты и вновь затих на своём диване.

Женщина положила руки на стол, посмотрела на обсуждающих её, опустила глаза и задумалась. Святику такое поведении показалось подозрительным. Как повела себя сейчас она, мог поступить вполне всё понимающий, то есть слышащий человек. И ему стало неудобно за себя и своих собеседников, если их таковыми можно назвать. Постаравшись проявить свою безучастность, Святик подперев кулаком щёку, отвернулся от сплетников. Теперь он ни на кого не смотрел.

– Не делайте вид, что вас здесь нет… хи-хи…! – Возобновил приставания сосед с глазами спаниеля.

«Это я-то делаю вид…?!» – Осмотрел беглым взглядом каждого, не обернувшись лишь на художника, – было неудобно. Возмущение прокатило от пят и упёрлось в макушку, там и закипело. И хотел было сорваться, но глаза соседа-спаниеля смотрели так, как голодный стоял бы у стола обжирающегося, причём без единого шанса хоть на малый пай. Святик тут же отвернулся. Но взгляд на себе продолжал ощущать.

– Вы вообще знаете, отчего у меня такие губы? – Вопрос заставил вновь повернуться и уставиться прямо на губы.

Это были действительно странные губы. Как можно было их не заметить..?

– Нет. – Дал короткий ответ Святик.

– Я пятьдесят пять лет ими дую. Вот так… – Сосед выставил вперёд губы, раздул щёки, от этого поменялась форма его глаз. Захотелось подставить ладошки, на случай если глаза выпадут. – Правда, нельзя так раздувать щёки. Меня за это всегда ругали… трубач я, трубач…

– Трубач он. – Вставил свой комментарий сосед с густыми бровями. На него тут же посмотрел, вздыхая, Святик… ему органически не нравилось, когда возникали ситуации подобного рода. Это знаете ли, когда всяк кому ни попадя стремится всунуть свой нос. И выходит, что кроме того, как видеть вокруг себя пустословов, безвольно причастщаешь себя к этому вертепу, – а осознав это, ощущаешь желание порыгать и сходить в душ.

Теперь то, что вот-вот взорвёт мозг Святика…

– Он переживает, что убил человека и остался без наказания. – Излилось из-под «густых бровей», точно свободным потоком неконтролируемой мысли.

За спиной у Святика снова глубоко вздохнули и зашелестели свежей газетой.

На соседа-«спаниеля» уставился толстый указательный палец, и он опустил глаза в стол, но через пару секунд их поднял, и буквально вытаращившись на Святика, сказал:

– Ну, было дело..! По пьяни было..! – дед смешно раздулся, словно принимая позицию – чтоб себя защитить – закоренелого уголовника. Конечно же, выглядеть стал очень смешно и нелепо. По лицу Святика прокатился смешок, но не вышел наружу.

Святик: – Что прям таки и убили?

Дед: – Прям таки и убил..!

Святик: – На смерть?

Дед: – Полностью!

Святик: – По вам не скажешь…

Дед: – Сам в шоке!

Святик: – Это как же?

Дед: – В голове всё переворачивается…

Святик: – Я не о том. Чем убили?

Дед: – Трубой.

Святик: – Трубой?!

Дед: – Ага…

И он снова поник, будто его выключили.

А сосед с густыми бровями скрутил в трубочку лежавший на столе лист бумаги, приставил к губам и воспроизвёл тихое и лёгкое «Ду-у-у…!».

Глаза похожие на спаниеля стали более грустными, а общий вид старика вызывал чувство жалости и сострадания.

Бумажная трубка раскрутилась и легла опять на стол. «Лицедей» нахмурил густые брови, явно понимая свою неуместность, похлопал деда по спине.

В голове у Святика возник вопрос, он думал, задавать ли его…

– Это не была труба самая обычная, как то могли бы вы подумать. Я не нагрел никого по голове, не проломил черепа. То не была труба водопроводная, ни канализационная. У меня, сказать честно, мыслей об убийствах никогда не было. Чтоб вот так завалить человека. Не-а..! Никккогда!

– Так что же произошло? – Спросил Святик и обратил внимание на соседа с густыми бровями, тот задействовал лист бумаги для оригами. Что складывал, пока понять сложно.

– Да что произошло… – странно прозвучало высказанное, интонация была вопросительной. – Не помню всего. Пьян был. Когда проснулся, вокруг темнота и узкая полоска света тянулась снизу вверх. Я прищурился – резало глаза. Во рту, как кошки нагадили и ещё знакомый запах, его я старательно пытался вспомнить. Изо всех сил напрягся, чтоб встать. Ноги ватные, залежавшиеся – кровь по ним бежала с трудом, – я это чувствовал. Когда поднялся, правую ногу невыносимо обкалывало со всех сторон. На ней я не мог стоять ещё минут десять. Качало меня во все стороны. А свет пробивался очень слабый, как выяснилось, горел фонарь для обхода помещений сторожем. Вот его-то свет и разделял занавесы, за которыми оказался я. А был то наш не мудрёный «театр», – старый, запущенный, никому не нужный районный клуб (вот что за запах – старый, плесневелый, сырой, местами замшелый клуб с залежавшимися декорациями, плакатами и транспарантами). Короче, проснулся за кулисами, стою, жду, когда нога в себя придёт. И что характерно, подмышкой зажимаю трубу – инструмент свой, – она со мной столько похорон прошла. Я вышел на сцену, огляделся. Фонарь светил бестолково. Не понимаю, что можно увидеть при таком освещении. Нога продолжала болеть и я сел на стул в углу, а трубу положил на колени. Подумал, чего просто так сидеть, дай-ка поиграю, всё равно нету никого. Трубу к губам и при первом же моём выдохе что-то не далеко от меня рухнуло на пол. Я одёрнулся. Оглянулся. Никого. Только решил продолжить, как понял, нога в порядке, можно идти. Глаза уже привыкли. Ориентируясь на расположение фонаря, я двинулся на выход, и споткнулся обо что-то. Нащупал тело. Оно лежало не подвижно, как мёртвое. Это меня сильно напугало. Я даже не вызвал скорую. Просто сбежал. На репетицию пришёл на следующий день, изо всех сил сделав вид, что меня не было в клубе три дня. Умер Федя, наш альтист. Я же понял, речь шла о том самом теле, его обнаружила уборщица. Она вызвала скорую. Но прошли сутки, как его обнаружили. Мне сделалось стыдно. И страшно. Я боялся сесть в тюрьму. Боялся, что меня обвинять…

Старик подумал, глянул на своего соседа, тот уже сложил из бумаги пароходик и поставил перед собой.

Святик потёр нос, когда старик шмыгнул. Он вспомнил историю дальнего родственника, но промолчал.

– А потом сказали, что Федя от разрыва сердца умер, – вот тут-то я и обвинил себя, но признаваться не стал… Да и посмеялись бы надо мной и подлецом посчитали. Так мол и так, у человека сердце прихватило, а я не помог. Тем более врач говорил, спасти можно было.

Даже если и тот самый родственник, что с того…

Эльдар Романович не прекращал рыться в бумагах.

Что должно произойти далее? – Святик не мог предположить. Даже постарайся он изо всех сил.

Женщина-«Эйнштейн» не на кого не смотрела, её глаза маршировали по столу, а губы шевелились так, точно она напевала песню, одновременно покачивая в такт головой.

Подростки достали из рюкзаков планшеты и стали водить по ним пальцами, при этом разговор их не прекращался не на секунду. Рядом с «густыми бровями» сидел чернобородый молодой человек, он всё время поглядывал на подростков. По выражению его лица сложно было определить, доволен он или чем-то раздражён.

– Смотрите… – снова прозвучал шёпот на ухо Святика… – хозяин ищет ключ. А сей предмет, привычно болтается у него на шее. Плим-плим… Хи-хи! – Святик посмотрел на соседа, не поворачивая головы, а тот уже принял серьёзно-грустное выражение, точно ничего не произошло.

Чернобородый человек взглянул на Святика, когда он старательно изучал его. Святик сразу не отреагировал на пристальный взгляд. Стало не по себе, когда увидел чёрные сверлящие глаза, – один из них подмигнул (как-то грозно), а уголок губ еле приподнялся в намёке на улыбку (только эта улыбка прозвучала – по-другому не скажешь – чересчур угрожающе). Святик одёрнулся, уткнувшись в бумажный пароходик на столе, сложенный весьма аккуратно «густыми бровями»… – надо, наконец, узнать, кого как зовут. Не следует примитивно ссылаться на «достопримечательности внешностей». Подумал себе Святик, осознавая свой рассудок на низком уровне, где давненько себя не воспринимал.

Сосед опять наклонился к Святику.

– Не переживайте. Такое здесь со всеми происходит…

– Что?

Старик отпрянул.

– Вы поймёте…

В кабинете воцарилась тишина. Замолчали даже подростки. Эльдар Романович уселся в кресло. Художник положил на столик прессу. С шеи таки был снят какой-то предмет, – его пытался рассмотреть Святик.

Что же здесь происходит со всеми? Что имел ввиду старик?

Тяжёлые очки сползли по носу, открыв маленькие прищуренные глаза, Эльдара Романовича и сделали его похожим на крота. Его нос был тонким, острым и весьма длинноватым. Средним пальцем правой руки он прижал их к переносице, вернув зрячий вид. А форма носа смазалась за счёт массивности громоздких окуляров. В левой руке он, таки держал ключ. То был миниатюрный предмет, который и ключом назвать было сложно. По размерам – ключик, даже ключичек. А по виду прямоугольная металлическая пластинка с выемками, похожими дырки в сыре, только здесь они не были сквозными. Висел он на цепочке, весьма тонкой, серебряной.

Чернобородый молодой человек откуда-то неожиданно достал металлический ящик и поставил на стол перед Эльдаром Романовичем. Тот глубоко вздохнув, вставил ключ в крохотную скважину расположенную сверху ящика.

Открылась крышка и ящик пошёл по кругу, начиная с подростков, они в него заглянули одновременно, затем что-то в него бросили. Раздался звон, – значит, кинули монеты. Далее женщина с лицом Эйнштейна. Она – обратил внимание Святик – уже скрутила в рулончик бумажку, и не выпуская шариковую ручку из рук, положила в ящик. Пастор просто заглянул и посмотрел сначала на Святик, потом на Эльдара Романовича. Ящик передали трубачу, грустному деду с глазами спаниеля. Святик был рад с одной стороны, ведь он и не знал, что с этим делать. А трубач потрусил ящик и отдал соседу с густыми бровями, тот скорчил рожу, заглянул вовнутрь и ящик вновь оказался в руках чернобородого молодого человека. Он, как и женщина, скрутил бумажку… Ящик закрыли и убрали под стол.

А как же художник? На него обернулся Святик, а он махнул рукой.

– И так, – произнёс Эльдар Романович, – у нас пополнение…