Читать книгу Сумерки берлинских идолов - Влад Евгеньевич Ревзин - Страница 6

Утром того дня, когда произошла бойня на Борнштрассе, Уве Клюг проснулся у себя в квартире, на Виттстокерштрассе в VIII районе. Хоть и немного болела голова, он решил, что выспался- и, поднявшись с постели, принялся махать руками и задирать ноги, что означало утреннюю гимнастику.

Квартирка в доме, построенном еще при короле Вильгельме I, находилась на третьем этаже. Она представляла собой вереницу из трех небольших комнат, выходящих окнами на тихую Виттстокерштрассе, ванную комнату и кухоньку. Недостатком квартиры являлись удаленность от нынешних точек приложения интересов Уве, и постоянно падающая с потолка штукатурка. Достоинством, – реновация дома, что выразилось в сооружении в каждой квартире микроскопического ватерклозета, и… удаленность от Александерплац и других беспокойных мест с большими скоплениями людей.

Уве с самого рождения жил здесь, но лишь последний год в одиночестве. Его отец, Хельмут Клюг, заработал на полицейской службе и при заядлом курении трубки заболевание сердечной мышцы, – и по настоянию врача и увещеваний супруги переместился в Мальхов, – само собой в сопровождении мамы Уве.

Как примерный сын, он посещал деревенский дом родителей, не реже раза в месяц.

Отъезд отца и матери означал для Уве Клюга безусловную свободу. Ему исполнилось 38 лет, – достаточный возраст, чтобы жить самостоятельно. Но это же принесло и некоторые неудобства.

Например, эта яичница! Он с отвращением отодвинул желто-черно-белое месиво и взялся за кружку. Кофе оказался не лучше. Маме всегда легко удавались вкуснейшие вещи, из самых простых продуктов!

Голодный и недовольный собой, он оделся, спустился по старой скрипучей лестнице, толкнул тяжелую дверь, и оказался на улице.

Через сорок пять минут, сделав пересадку с трамвая на трамвай, старший детектив достиг управления.

В Отделе убийств стояла необычная тишина.

– Разбежались, – пожал плечами Вольф Функ, – а я здесь всего лишь потому, что вы приказали вчера по телефону проверить сутенеров в XIV районе. Вот тут с десяток фамилий, но за актуальность не отвечаю.

– Как и всегда, – буркнул старший детектив.

Функ считал себя личностью недооцененной, но обладал лишь одним ценным качеством, – умением водить машину, что позволяло привлекать детектива к спецоперациями и облавам. Когда у него сбежал задержанный по кличке Шестипалый, обвиняемый в убийстве любовницы, – а задержанного всего лишь надлежало перевезти из камеры в Управлении в тюрьму, – его участие в мало-мальски важных процедурах ограничили до минимума. С тех пор гениальный детектив Вольф Функ 95% рабочего времени проводил за столом.

Уве взял лист с отпечатанными фамилиями и отнес за свой стол у деревянной перегородки.

Функ проводил его взглядом, полным неприязни.

На столе, в центре лежал лист «пост мортем». Результаты вскрытия убитого с Бюркнерштрассе. Привет от судебного медика Питера Хольмана.

Старший детектив повесил пальто и шляпу на вешалку, присел к столу и пробежал результаты аутопсии.

Никаких сюрпризов. Револьверная пуля, калибр 7.62, выстрел с близкого расстояния, мгновенная смерть из-за попадания в легочную артерию, раны на животе от острых прутьев решетки. Время смерти, – между 23.30 и 1.00 ночи.

Клюг пододвинул телефон и набрал полицейский морг.

– Уважаемый доктор, – сказал он предельно вежливо.– Премного благодарен за экспертный анализ вскрытия. Теперь все кристально ясно. Можно брать убийцу. На пуле, случаем, инициалы не выгравированы?

– На ваше несчастье, нет, – ответил Хольман со смешком.– Так что придется поработать. Некстати, – есть новости из госпиталя на Халешез Тор. Твои подопечные работяги из той пивной…

– «Золотая Брага».

– …приходят в себя. Местный лекарь в нокдауне. Два десятка людей блюют и стонут, словно на Ипрe.

– Не изволите ли, доктор, сообщить о содержании желудка, и уровне опьянения больного?

Хольман хихикнул. Его страсть к черному юмору и отвратительным патологоанатомическим шуточкам была общеизвестна.

– Парочка бокалов пива. Сосиски. Ржаной хлеб с примесями гречки и манной крупы. Сколько ваш штурмовичок сожрал хлеба с сосисками, сказать не решусь. Ел пациент за два с половиной -три часа до того, как предпочел на десерт свинца.

– Плотный ужин…

– Видите, – кушать после шести вечера вредно для здоровья. Küss, meine Schöne!

Клюг предпочел не засиживаться за столом, теряя драгоценное время, -поднялся, кивнул Функу, взял пальто и вышел.

Очередным трамвайным номером он добрался до Халешез Тор.

В большой трехэтажной больнице «Unterschlupf» (Приют), атмосфера хоть и отличалась меньшей оглушительной разноголосицей, чем в отделе, оптимизма не добавляла.

Он явил свой жетон дежурному врачу.

Врач все-таки не был так плох, как сообщил Хольман. То ли уже вышел из нокдауна, то ли умел держать удар.

– Пятерых допрашивать еще нельзя, – без сознания. Еще трое очень слабы, только завтра смогут говорить. Остальные ваши.

Сопровождаемый врачом, старший инспектор поднялся по мраморным ступеням на второй этаж.

Длинный коридор освещался уличным светом сквозь высокие окна, каждая рама в три стекла высотой. Через такое окно легко проходил всадник. Потолок терялся в высоте. Пол поскрипывал паркетом, протертым до половины толщины половиц, но тем не менее будил прочитанное в детстве, – о эпохе офицеров с шпагами и дам в кринолинах.

– А что тут было раньше? – спросил он на ходу.

– Институт благородных девиц, – ответил доктор.– Говорят, некоторые из выпускниц выполняли обязанности фрейлин при дворе Фридриха Вильгельма Третьего и Четвертого.

«А сейчас здесь блюют пролетарии с завода промышленника Отто Вайдта и картонных фабрик», – усмехнулся про себя Клюг.

Ему удалось опросить десяток пострадавших, и он испытал к ним сострадание. Бледные, с опухшими глазами, они бессильно лежали на чугунных кроватях, под каждой таз, на случай если еще не все выделения покинули тело. Сестры подкладывали под спины подушки, так больным было легче дышать.

Но почти никто не помнил человека, вышедшего за минуту до микровзрыва. Лишь один, полный лысый человек, с картонной фабрики, вспомнил высокую фигуру в потертой куртке. Но так как две трети посетители одевались в подобную одежду, это не очень-то помогло.

Кельнер вспомнил больше. Он вспомнил человека в куртке. Когда тот выходил, кельнеру бросились в глаза высокие блестящие сапоги.

– Такие местные не носят, – добавил кельнер, почесывая припухший от слез глаз.

– И на том спасибо, – сказал Клюг.

Уже от двери он спросил:

– А что за хлеб у вас в заведении?

Тот пожал плечами:

– Ржаной с гречкой. Печет жена хозяина. Еще манку добавляет. Посетителям нравится.

Уве Клюг снова очутился на улице. И опять надо ехать в другой конец города.

Уже подъезжая к своему VIII-му району, он обругал себя ослом. Сегодня надо обязательно попасть на Восточный вокзал. Через пару дней Циммермана выпишут, и ищи его по городу.

Он решил не откладывать проверку истории Шмутциге до завтра, и выскочил на тротуар.

Ему удалось оказаться на остановке раньше трамвая, идущего к вокзалу.

Вагон заполнили люди, – большинство мрачные, сонные, замерзшие. Трамвайный вагон попался из старых. Желтый, аляповато выкрашенный, со старинно выгнутыми сиденьями, над которыми болтались петли ремней. На стыках трясло так, что если, задумавшись, ослабишь мышцы лица, нижняя челюсть подскакивала к верхней, грозя откусить кончик языка.

Ему повезло. Через две остановки освободилось место у окна, он юркнул туда, удовлетворенно осмотрел улицу с экипажами. Нащупав в кармане вчерашнюю газету Vossische Zeitung, уткнулся в нее, чтобы не видеть лиц пассажиров.

Но, -поневоле, мысли продолжили вращаться вокруг расследования.

Остаток вчерашнего дня старший детектив провел в архиве Управления. Канцелярские столы, картотечные шкафы и настольные штепсельные лампы, – это место всегда наводило на него сон, а уж после бессонной ночи в Ньюколне и подавно. Спасибо ангелу хранителю архива, госпоже Эрике Кралевски.

Директором отдела и главным нотариусом Фрау Кралевски стала после гибели ее мужа в уличной перестрелке. Бывшие солдаты, вооруженные револьверами Люгер Парабеллум, оставшимися в личном пользовании после Мировой войны, грабили лавки, решая продовольственные проблемы. Пауль Кралевски был на хорошем счету, и полиция Берлина перевернула город вверх дном, чтобы найти убийцу. Тот получил пожизненное, а тогдашний комиссар берлинской полиции господин Штурмст решил, что негоже оставлять вдову погибшего на посту смельчака на скромной пенсии, полученной за мужа-полицейского.

Эрика Кралевски работала в архиве почти десяток лет и знала его содержимое, как ингредиенты супа «Айнтопф Пихельштайн», который готовила на выходные.

– Проститутки, – вон там, секция Е. Это относится к Отделу нравов, – сказала она, выслушав периодически зевающего детектива.– Если, само собой, твоя Мими не впутана в расследование более тяжкого преступления. Что касается наци, здесь сложнее. На карточке может быть пометка, – член НСДАП, участник СА, Рот Фронт, или Союз красных фронтовиков, а находиться карточка может в любой группе, – от гомосексуалистов до убийц. Начните с самых поздних.

Клюг клевал носом, тер глаза, но никакой рыжей Мими не нашел.

Ненамного лучше обстояли дела с убитым на Бюркнерштрассе штурмовиком. К времени закрытия архива на листке бумаги осталось только две записи, подходящие к убитому:

Йозеф Крамер, унтершарфюрер СА, 31 год, драка в пивной, нанесение ножевого ранения.

Ганс Гессе, обертруппфюрер СА, 33 года, разгром еврейской лавки хозяйственной утвари, оказание сопротивления полицейскому патрулю.

Оба освобождены через 48 часов.

– Госпожа Кралевски, мне нужен адрес человека по фамилии Циммерман. Отто Циммерман…

Колеса вагона завизжали на повороте, Уве Клюг взрогнул. Заснул. Он пришел в себя и осмотрелся.

Трамвай двигался по Карлифер. Он взялся за газету, преодолевая плохое настроение человека, чьи руки и ноги затекли в одежде, пока он кулем полулежал на сиденье.

Люди входили и выходили, непрерывный слитный гул голосов напоминал прибой. Уве на секунду оторвался от заметки о очередном кругосветном полете дирижабля «Граф Цепеллин», чтобы увидеть между животами и спинами пассажиров массивное здание Рейхстага, видное издали, – с той стороны реки.

Потом трамвай пересек Шпрее, и Уве опять задремал. Проснулся он у Краухштрассе, еще более недовольный собой и уличной неразберихой. Трамвай стоял, улицу заполняли машины, повозки и автобусы. По тротуарам сплошным потоком шли люди.

Он похлопал себя по карманам. Сильно хотелось курить. Чтобы унять желание, он достал сигарету и сжал ее в губах. Сидел и смотрел на улицу.

Рядом с бортом вагона, под окном, остановился модный автомобиль со светлым верхом. Кофе с молоком, блестящий бампер, верх откидывается. Клюг удивился. Форд 18, новинка американского рынка! Произведен не более полугода назад, и уже в Берлине? Это что за гусь за рулем?

Светловолосый здоровяк с квадратными плечами будто почувствовал на себе взгляд, и поднял голову.

Их глаза встретились, и Клюг слегка кивнул. Он сам не понял, для чего это сделал. То ли одобрил машину, то ли решил вдруг приветствовать незнакомца. Длинная вереница транспорта сдвинулась, и американская машина вскоре пропала в берлинском море.

Наконец утомительный путь завершился.

Старший инспектор вышел у большой каменной арки. Большая нелепая конструкция, возведенная по давно забытому поводу, повидала многое, – возвращение израненых фронтовиков с Восточного фронта, голод и инфляцию, спекулянтов, мешочников, митинги и демонстрации… Сейчас серые грязноватые камни пестрили серпами и молотами, нацистскими свастиками, воззваниями и призывами к стачке, уличным протестам, изодранными в клочья объявлениями, – где предлагалось все, – на аукционах, из рук в руки, из под прилавка, в подворотнях и парадных.

Часы на фронтоне вокзала показывали 18.35, в обеих шестиугольных башенках стекла отражали мутное небо, – с узкой багровой прожилкой, оставленной спрятавшимся за невысокие пакгаузы солнцем.

У трех высоких арок центрального входа клубился народ.

Уве Клюг остановился в отдалении, напротив. Закурил сигарету, и осмотрел, через замощенную булыжником привокзальную площадь, толпу у входа.

Он усмехнулся, – в этой толпе можно было найти всех представителей германского общества. От чопорного господина в теплом пальто с лисьим бортником и цилиндре, да еще и при трости с серебряным набалдашником, до деревенского жителя в подбитом ватой бесформенной куртке, с мешком на плече.

Через время наметанный взгляд обнаружил двух «курочек».

Он отбросил окурок и пересек площадь. Пока он это делал, парочка проституток, равнодушно поглядывала по сторонам. Одна, у которой из под тонкого платка выбивались крашеные светлые волосы, оделась в приталенное пальто с поясом, – недорогое, но с претензией на последний французский шик. Другая казалась проще. Дождевик, похожий на мужской, вульгарная шляпка с ярким пояском.

У обеих во рту дымились сигареты.

Уве подошел вплотную, не без усилия, так как пассажиры огибали женщин плотным потоком.

Первой его заметила блондинка. Она вытащила изо рта сигарету и оскалилась, демонстрируя плохие зубы.

«Можно себе представить, когда она это делает от чистого сердца» – содрогнулся Клюг.– «Или смеется во все горло».

– Какой милашка, – сказала вторая.

При ближайшем рассмотрении она выглядела настоящим ефрейтором.

– Мими сегодня работает? У меня для нее работа.

– А инструмент с собой? И чем я не подхожу для этой работенки? – спросила блондинка жеманно.– Wenn Jungs Muschi bekommen, bekommen Mädchen Brüste.

Подружка зашлась хриплым вульгарным смехом. Полицейский разозлился.

– Мими, рыжая. Одевается в черное, на руке татуировка, буква Z. Где она?