Читать книгу Миллионер для фотографа - Влада Багрянцева - Страница 2

Как тебя зовут, как тебя зовут! Вот и суровая реальность. Свадьба была красивая, ничего не скажешь. Невеста в платье, расшитом покруче моделей из самого престижного салона в городе – а их коллекции-то Жан уже все вдоль и поперек перефоткал, – старики, со слезами читающие пожелания на открытках, фонящие идиллией Рудик с Колей и, как финальный комбо, Руслан. Излучающий надежность, как гора в текстильном чехле, элегантно снимающий с себя этот самый чехол цвета Берлинской лазури и накидывающий его на плечи Жана, когда тот стоял, шатаясь, в ожидании своего такси. Захотелось вот сказки – настоящей, с романтикой и долгими поцелуями под луной, хотя одинокий фонарь у торца ресторана в пасмурном октябре за луну тоже прекрасно сошел. А теперь принц превратился во вчерашнюю иллюзию, а вместо него на кровати лежит обычный мужик из хорнета, который мог бы и напрячься и снизойти до «заи» или «коти», но нет! Испортил все, и настроение мгновенно падает вместе с едва приподнявшимся членом.

– Геннадий, – бросает Жан, выскакивая из-под одеяла и ища спасения за дверью, как он надеется, ванной.

– Это не… – бормочет Руслан слишком поздно, когда Жан уже почти с разбегу влетает в плотные ряды костюмов на длинном рейлинге. – В уборную соседняя дверь.

Да кто ж придумал эту огромную спальню с кучей непонятных дверей! Специально, наверное, чтобы Жан здесь потерялся навсегда, как в лабиринте! Надо же, еще говорит прямо как на официальной встрече – уборная. От источника этих сложных с утра слов Жан отгораживается дверью-купе – да что у него за дом такой?! В гардеробную нормальная, как положено, с ручкой, а в ванную – как в шкаф. И захочешь не запрешься, потому что не на что. Но это еще ничего, самое замечательное в этой ванной – огромная лохань из белого мрамора посреди помещения, больше напоминающая выставочный экспонат, чем что-то, что можно использовать. Хорошо, что душевая кабина есть, в нее-то Жан и заползает со стоном облегчения. Наконец-то можно ни о чем не думать целых минут десять, пока смываешь с себя остатки чужого, пусть и шикарного парфюма и менее люксовое амбре вчерашнего «Арарата», который коньяк. Состояние паршивое, однако тут же нарисовывается план действий: помыться, одеться и свалить, пока волосы не высохли и не завились, как у барашка на кошаре дяди Геворка. Конечно, у хозяина этих роскошных апартаментов сто процентов есть и фен, и гель для укладки, но спрашивать об этом Жан не будет. Как-то слишком это все. Поскорее бы вообще отсюда уйти, пока не накрыло флешбэками, которые Жан пока контролирует и не позволяет им лезть в голову. Если позволить – ляпнет какую-нибудь ерунду, за которую станет еще больше стыдно.

Вытащив из красиво сложенных стопкой полотенец одно, Жан вытирает голову, потом, вытащив еще одно, оборачивает его вокруг бедер. Рядом с раковиной у зеркала, на специальной подставке, одна-единственная электрическая зубная щетка. Жан морщит нос: воспользоваться чужой он не может, но и выйти из ванной, не почистив зубы, просто кощунственно. Он наугад открывает ящик тумбы под раковиной и скептически хмыкает – вот даже как. Целый запас запечатанных зубных щеток. Сколько же раз в неделю сюда кого-то приводят?

– Я пока нам кофе сделаю, – звучит за дверью, и Жан вздыхает с облегчением, понимая, что хотя бы одеться сможет нормально, без чувства неловкости.

Свои вещи он находит сложенными на стуле напротив кровати. Стопочкой, как полотенца. Конечно, надевать вчерашнее, провонявшееся «Араратом», будь он неладен, сигаретами и десятком чужих, налипших в процессе съемок запахов не хочется, но выбора нет, и Жан натягивает брюки, морщась от каждого движения. Взгляд его падает на часть панорамной стены, которую теперь не закрывают шторы, и на секунду он замирает. Судя по виду, это этаж сороковой, не меньше. Почему-то на месте стекла представляется открытое окно, в которое высовывается Рудик и восхищенно орет на просыпающийся элитный район: «Еб твою ма-а-а-ать!..»

Жан трясёт головой, отгоняя видение, быстро одевается, лихорадочно нашаривает под стулом носки, предварительно их понюхав и убедившись, что хотя бы за это перед Русланом не стыдно. Приглаживает уже подсыхающие кудри ладонью, застегивает сумку с фотокамерой, проверяет бумажник в кармане, ключи и выходит из комнаты, чтобы в ступоре стоять несколько секунд в длинном коридоре. Повсюду деревянные панели, мрамор и лампы и, подобно Рудику, хочется теперь самому крикнуть: «Люди-и! Ау-у!». Но конечно, он себе такого в чужом доме не позволит. Приходится, прислушиваясь, идти на звук кофемолки, как щеночку на звон корма в миске. Еще, помимо возни, где-то вдалеке угадывается тихий и низкий голос, напевающий что-то знакомое на английском.

– Я свою обувь не нашел, – говорит Жан, все же обнаруживая не менее огромную, как и все тут, кухню в конце коридора, и тормозит от нерешительности на входе.

Руслан, стоящий босиком и в одних брюках – рубашки и футболки нет тоже – у кофемашины, которая в его руках мурлычет, прямо как и Жан вчера, перестает мычать под нос мелодию, обернувшись, и кивает, подняв голову:

– Так ты ее у входа оставил. И меня заставил снять. Сказал, что по дому в уличной обуви не ходят, тут мне не Европа.

Жан улыбается вежливо и с нотками извинений – этого стоило ожидать. И лучше не знать, что еще он успел вчера хозяину дома наговорить. Может, презики учил правильно натягивать, хотя такого вроде точно не было. Чашку с кофе он берет тоже из вежливости, делает пару глотков под внимательным взглядом карих глаз, на которые он вчера и повелся сразу после синего пиджака на своих плечах, а после сообщает, что ему надо срочно бежать. Чувствует, что ещё минута в этой квартире, и он вообще перестанет себя хоть как-то контролировать.

– Вроде бы не нужно было, – напоминает Руслан.

– Я забыл просто, – бормочет Жан, отыскивая в прихожей свою обувь.

– Понимаю. Я тоже немного увлекся.

Жан на секунду замирает, ища в интонациях иронию, но взгляд у Руслана такой честный и понимающий, что хочется бросить все вещи на пол и броситься-таки к нему на грудь, как на амбразуру, несмотря на дворцовые вайбы вокруг. Дурацкие вьетнамские флэшбеки проскакивают один за другим: вот его руки, уходящие по мышцам предплечий линии вен, крепкие, длинные пальцы, и первым делом в мозг прилетает воспоминание, как эти пальцы гладили его живот, спускаясь ниже, а дальше Жан только и смотрел, что на узоры вен, словно живые картины, двигающиеся от скольжения кулака по его члену. На пресс Руслана Жан вовремя запрещает себе смотреть и, быстро сглотнув с языка тронувший рецепторы кофейный вкус, выдыхает:

– Прости… те.

– Ладно, понял. Я тогда вызову тебе такси, – произносит Руслан, и это не вопрос, но Жан впадает в ужас, представив, что придется торчать тут хоть сколько-нибудь времени:

– Нет, спасибо… за все, я сам!

Щелкает дверным замком и вылетает из квартиры, слыша вслед:

– И тебе спасибо! Геннадий.

***

Лифт везет Жана вниз, как в преисподнюю, целую вечность, и гребаные флешбэки все равно атакуют его, жаля, как рой ос, только с этим уже ничего поделать нельзя, и он пытается понять, как его так угораздило опять вляпаться. Вроде зарекался же, что раз говорил себе, что такая жизнь ему не нужна, что пора быть серьезнее и уважать себя, не бежать за первым встречным, кто готов проявить внимание к нему. Но все равно вот связался вчера с этим Русланом. А дяденька он серьезный, во дворце живет, Жан такие только на фотосетах и наблюдал, ценник за такие квартиры больше, чем у Жана волос на голове. А что обычно таким мужикам надо? Правильно: коммерция, чисто деловые отношения, никакой любви, позвонили – приехал, не позвонили – свободен. Жан, конечно, его надолго запомнит, только вот этот Руслан забудет о нем через полчаса, когда поменяет постельное белье. Если, конечно, он сам это делает, а не какая-нибудь домработница.

Отойдя от элитного улья на приличное расстояние, Жан садится в вызванное такси, которое мчит его в родной микрорайон, где он, в своей однушке, планирует еще раз принять душ, чтобы переодеться в чистое, закинуться шипучками от похмелья, съесть что-нибудь, а потом завалиться спать до вечера. Но по дороге, копаясь в телефоне, он обнаруживает позорную переписку с Колей, где по пьяни хвастанул своей удавшейся, как на тот момент казалось, личной жизнью. И – боже! – даже приложил фотку, с которой его ночной эротический кошмар по имени Руслан теперь глядит осуждающе, а ведь еще каких-то половину суток назад это казалось верхом сексуальности. Как сбывшаяся мечта, в которой горячий мужчина позволяет другому горячему мужчине фотографировать его в любых позах и умело показывает на камеру, пусть и телефона, свою львиную сущность. Ну и какая же тут сексуальность… Стыдоба. И сосок, попавший в кадр, совершенно не привлекает. Вот ни капельки. Жан в ступоре пялится на фото и на Колино сообщение, где тот абсолютно вангующе сообщает, что не собирается потом его жалеть – да и не нужно! Хотя Жану теперь очень неловко, что засветил Коле неприличный кадр, он и сам себя прекрасно пожалеет. Трудный был день вчера, а уж утро – тем более. Так что самое время переключиться на привычные дела и отдохнуть хотя бы морально.

Однако о планах можно забыть. Вместе с пьяными переписками Жан находит в телефоне с десяток пропущенных, и поэтому дом встречает его не блаженной тишиной и покоем, а бабушкой Ачик, сидящей на чемодане у входной двери.

– Джано, ты что, забыл про свою любимую бабушку? – тут же цокает та золотым зубом, заметив, как он бледнеет – как тут не бледнеть, если он действительно забыл?

Вообще-то, Джан и Джано – разные имена, Джано так вообще грузинское, но бабушка Ачик называла его так всегда, с самого раннего детства, аргументируя тем, что он похож на ее первого мужа, которого так и звали по паспорту. Со временем многие родственники так и привыкли его называть, и сам Жан привык, только вот к самой бабушке Ачик привыкнуть было невозможно – ее появление всегда сопровождалось шумом, перестановками, наведением порядка и прочими бытовыми перемещениями. Конечно, тетка Жана попросила его приютить бабушку, когда они виделись на майских, и Жан согласился, потому что это было нескоро, да и вообще все очень призрачно, может, и не потребуется ехать ни на какие обследования, и Жан забыл. А бабушка Ачик не забыла.

– Ну что ты, бабуль, – улыбается Жан, обнимая ее и на ходу смиряясь с тем, что поспать не получится. – Ты как добралась? Долго ждешь?

– Да вот час сижу, уже и с соседями твоими успела пообщаться, капремонт тут у вас, говорят, скоро, лампочку из подъезда украли, клумбу переехали на мотоцикле, – пока Жан тормозит и не знает, куда пристроить ее чемодан в квартире, бабушка сама перетаскивает с лестничной площадки все свои корзинки и узелки, как муравей. – Тут вот колбаса домашняя, соленья, варенье из алычи, хрен с томатом – ты с детства хрен любишь, не оторвать тебя было, тут черемша в банке, надо переложить… Я к тебе на недельку, а поможет на месяцок, мне ж обследование надо проводить, суставы болят, еле вот с вокзала дошла с этими баулами…

Стыдно теперь еще и за то, что забыл встретить бабушку, и Жан прикрывает глаза, чувствуя, как начинает болеть голова. Похоже, в этот раз эта Мэри Поппинс ереванского разлива принесла с собой не только колбасу и хрен, от которого его с детства не оторвать, но и ветер перемен.