Читать книгу Струны пути - Влада Медведникова - Страница 3

1.

Быстро, так быстро, быстрее ветра!

Чарена засмеялся, крепче схватился за поручни. Вечерняя степь качалась, проносилась мимо, – марево трав, волны холмов. Колеса грохотали, сердце спешило за ними, а каждый вдох обжигал запахом металла и гари, вкусом опасности и безрассудства. Темная полоса леса истончилась, превратилась в тень над горизонтом. Скоро исчезнет совсем, останется лишь бескрайний простор и рельсы, бегущие вдаль, горящие в отблесках заката.

Под рельсами и шпалами, в толще земли билась поющая жила. Скрежет металла не заглушал ее, чадящий дым не скрывал, она мчалась туда, где сходятся все пути. К сердцу империи, в столицу.

Если бы так ехать и ехать, не останавливаться! Путь длинной в много недель сократить до нескольких дней, спрыгнуть с поезда у западных ворот и взглянуть на свой город. Наконец-то увидеть высокие крепостные стены, лазоревые крыши дворца, флаги, бьющиеся на ветру. Услышать перекличку стражи, гул толпы, трубы заклинателей. Пройти по шумным улицам, вернуться, вернуться домой.

Нет.

Чарена зажмурился, мотнул головой, отгоняя наваждение. Той столицы больше нет, и кто знает, что за город вырос на ее месте. И доехать до нее не получится – на рассвете поезд остановится, и нужно будет сойти. Мари объяснила это. Вручила билет – листок-подорожную с тусклыми надписями и цифрами, – и отвернулась, стараясь не встречаться взглядом. Будто боялась, что Чарена рассердится. Но на что сердиться? Он был рад отправиться в путь и благодарен за помощь. Сказал об этом, – но Мари не ответила, не подняла глаз. «Тебе в этот вагон, в последний – проговорила она, когда раздался протяжный гудок. – Удачи». Чарена взобрался по сетчатым ступеням, показал билет одетому в серое смотрителю и оказался в огромной крытой повозке.

Там было душно, люди сидели и лежали на деревянных скамьях, в проходах громоздились тюки и коробки, под потолком зудели и мигали белые лампы. Вновь раздался гудок, пол тяжело качнулся, застонали невидимые поршни, и поезд тронулся.

Чарена нашел место, сел у окна. Смотрел в мутное стекло, слушал стук колес, но вскоре духота стала невыносимой. Вагон теперь казался тесным, голоса сливались в неразборчивый шум, гудели, словно пчелиный рой. Чарена поднялся, пробрался меж вещей и скамеек, бездумно потянул на себя ручку двери.

И теперь стоял на задней приступке вагона, а ветер вокруг звенел от скорости, трепал волосы, заставлял забыть обо всем.

Но забывать нельзя. Ведь путь едва начался, и впереди, как когда-то – лишь неизвестность.

*

С того дня, как он нашел свое имя, зов дорог стал оглушительным, нестерпимым. Беспокойство владело и Ки-Ронгом: он кружил по двору, нырял в поля, возвращался и блуждал над рекой, искал запахи дальних земель. Когда Чарена смотрел на него, жажда странствий разгоралась, царапала сердце.

«Иди, – сказала Карионна. – Не медли из-за меня». Знала, как трудно Чарене расстаться с ней, оставить одну в пустом доме, без родных и друзей. Ее волосы тогда еще не побелели, седина лишь начала пробиваться, серебрилась тонкими нитями. Карионна не горбилась, не жаловалась на недуги и возраст, но, казалось, постарела за несколько дней больше, чем за прошедшие годы. Словно Чарена, став взрослым, забрал последние капли ее молодости. «Иди», – повторила Карионна, и он отправился в путь, вместе с Ки-Ронгом.

Чарена не знал, куда идет. Незримые реки, сияющие жилы земли вели его, схлестывались и разбегались, молили о чем-то, искали. Он слушал их и нигде не задерживался надолго.

Проходил через деревни, зажиточные и бедные. Видел амбары, ломящиеся от зерна, видел голодных детей и тощий скот. Пути своенравно вихрились, одаривали одни поля, иссушали другие, и сколько ни взывай, сколько ни тянись к волшебным потокам, надолго ничего не изменить.

Порой дорога приводила к городам, обнесенным стеной, окопанным рвами. Каждый город стоял на звенящей путанице путей, каждый был сердцем своей страны. Множество стран, торгующих меж собой, враждующих друг с другом, льющих кровь. Один из городов встретил Чарену горелым частоколом, смрадом и болью поражения. В другом прямо у ворот их с Ки-Ронгом задержали стражники и заклинатели и отвели к князю, владыке страны.

Чарена провел у него несколько лун, прикасался к жилам земли, черпал их силу, творил волшебство. «Заклинатель без заклинаний», – так о нем говорили. Князь готов был навсегда оставить его в своем замке, дать место среди людей благородной крови, но дорога звала. Пути не останавливались, текли, искали что-то, и Чарена искал вместе с ними.

Два года он блуждал по земле, шел из города в город, из страны в страну. Ночевал в богатых домах и под открытым небом, среди людей и среди белых волков. Слушал несмолкающие голоса дорог, пытался найти разгадку: чего они хотят? Как сделать так, чтобы мир стал спокойным и ясным, чтобы люди не грызлись за клочки земли, а та не мстила им неурожаем и мором? Как сделать так, чтобы пути сияли ярче, не терялись, не тускнели, питали друг друга свой силой?

И на исходе второго года нашел ответ.

Кругом была нехоженая, дикая степь: лунные волны ковыля, сон-трава, желтая россыпь горицвета. И маки – будто брызги крови. Ни тропинки, ни следа, лишь шелестящие травы по пояс, – Чарена шел, раздвигая стебли руками. Рядом бежал Ки-Ронг, а поодаль мелькали другие кьони. Целая стая волков кружила рядом, то молча, то перекликаясь в сгущающихся сумерках.

А под ногами струились пути. Яркие и тихие, неистовые и неторопливые, они сияли так жарко. Их огонь обжигал ступни, их песня звучала все громче, звала, как в ночь обретения имени: Чарена, Чарена, Чарена!

– Я здесь, – прошептал он и остановился, глядя в наступающую ночь. Понял, что должен сделать.

Ки-Ронг обернулся к Чарене и замер. То здесь, то там среди стеблей вспыхивали янтарные глаза. Кьони молчали, степь шелестела, а пути молили и звали. Мы ждали тебя, гремели потоки. Помоги нам, мы хотим прикоснуться друг к другу. Соедини наши души, Чарена, обвенчай дороги земли, утоли нашу жажду, Чарена, мы ждали так долго, стань нашим сердцем, исполни нашу волю, и мы исполним твою!

Он потянулся к путям – они хлынули в протянутые ладони. Реки силы, бегущие от моря до моря, истоки, притоки и устья, родники волшебства и озера света, – лишь на мгновенье он увидел их все, но мгновенья было достаточно. Рванул их к себе, вонзил в сердце, и сердце вспыхнуло, стало узлом дорог. Пути горели восторгом, земля, необъятная, огромная, раскинулась сияющей сетью: степи, леса и горы, города и страны, каждый колос в поле, каждая песчинка на пустошах, все отзывались друг в друге. Весь мир дышал теперь вместе с Чареной.

Он долго не мог шелохнуться, стоял, переполненный видениями и силой. Но потом услышал, как мнутся, ломаются стебли, и увидел сбежавшихся кьони. Они столпились вокруг, смотрели встревоженно и радостно.

– Теперь все будет по-другому, – сказал им Чарена. – Я знаю, что нужно сделать.

Незнакомец пришел в канун угасания луны.

Чарена остался жить в степи: пил родниковую воду, охотился вместе с волками, укрывался от солнца под пологом шаткого навеса. Слушал, как пути бьются в сердце, звучат в земле, и заново узнавал мир. Помнил – это лишь краткая передышка, нельзя бездействовать долго. Дал себе время до полной луны, но знак появился раньше.

Им стал человек. Высокий, уверенный, в одежде расшитой лентами и алыми бусинами, – такие люди ездят верхом по широким трактам, а не бродят одиноко в степи. Кьони крались за ним, то разбегались, то сжимали кольцо. Незнакомец оглядывался на них, но, казалось, не боялся.

Чарена встал, сделал шаг навстречу и остановился, дождался, пока путник приблизится. Тот прищурился, заслонился от вечернего солнца и спросил:

– Это ты – заклинатель без заклинаний? Жрец без божества?

– Это я, – кивнул Чарена.

– Меня зовут Аджурим, – сказал путник и, прижав руку к сердцу, поклонился как равному. – Я слышал о тебе. Позволь остановиться у твоего костра.

Чарена назвал свое имя, и они сели возле тлеющих углей. Пили воду, передавая друг другу щербатую чашку, а Ки-Ронг стоял рядом, не сводил взгляда с пришельца, порой тихо рычал, но не трогался с места.

– Я из Юмиры, – рассказывал Аджурим. – Коня оставил в деревне, той, что к западу, а оттуда шел пешком через степь.

– Тебе это не привычно, – заметил Чарена.

Аджурим рассмеялся, и его лицо – решительное и жесткое, темное в закатных лучах, – изменилось, стало беспечным.

– Я ушел из дома тайно, – проговорил он, все еще смеясь. А потом поймал взгляд Чарены, продолжил серьезно: – Я восьмой сын князя Юмиры, один из заклинателей при его дворе, но не такой, как другие. Я могу почувствовать чужие чары, даже издалека. И недавно, во сне, я увидел, как вспыхнуло пламя. Так ослепительно – я подумал, что пошатнулись основы миры. Наяву осталось эхо вспышки, и я пошел по следу, добрался сюда. Здесь она полыхала, но я не вижу ни алтаря, ни колдовского круга. Неужели ты и правда не знаешь заклинаний?

Чарена покачал головой.

– Я знаю десять главных знаков, – сказал он. – Карионна, мать моей матери, научила меня.

– Десятью простыми знаками такого не сделать. – Аджурим замолк на миг, а потом попросил: – Расскажи, что ты сделал? Как ты это сделал?

Чарена рассказал.

Аджурим слушал внимательно, не перебивал, а потом долго молчал, смотрел вдаль, словно пытаясь различить пути. Солнце ушло, лишь полоса заката багровела над горизонтом. Сверчки стрекотали все громче и шуршала трава – не то от ветра, не то от поступи кьони. Лишь Ки-Ронг стоял неподвижно. На его шкуре играли отблески костра, и глаза в полутьме из голубых превратились в пламенные.

– Такое могущество, – проговорил, наконец, Аджурим. – Что станешь с ним делать?

Надо ли таиться? Чарена вскинул руку, очертил круг. Сердце билось ровно, пути мерцали ему в такт, будто говоря: довольно ждать, не сомневайся, делай шаг.

– Я связал жилы земли, – сказал Чарена, – и теперь соединю страны. Чтобы от дальних пустошей и до пролива больше не было усобиц. Чтобы народы не враждовали, чтобы земля кормила всех, а дикари из-за моря не смели вторгаться к нам. Создам великое царство, империю, и буду править народами, как дух неба правит звездами.

– Земная империя, подобная небесной. – Аджурим, казалось, не удивился вовсе. – А что будет с теми, кто не покорится тебе?

– Они умрут, – ответил Чарена. – Я убью их.

– Да! – Аджурим засмеялся, хлопнул рукой по колену. Ки-Ронг подался вперед – напряженный, готовый к прыжку. – Мне нравится твоя решимость. Но чтобы править, незримой силы мало.

– Мне нужно будет войско, – кивнул Чарена.

– И не только! Тебе нужны будут помощники, люди, сведущие в торговле и ремеслах, в обороне и наступлении. – Речь Аджурима стала вдохновенной и быстрой, он отставил чашку, подгонял слова взмахами рук. – Может быть, императору небес не нужна помощь, но императору земли она понадобится. Я могу тебе помочь, я знаю тайны Юмиры, она падет перед тобой без боя, станет твоей первой победой.

– Что ты хочешь взамен? – спросил Чарена, и Аджурим немедля ответил:

– Хочу быть твоим советником.

Пути текли бестревожно и ясно, и такой же ясной была подступающая ночь.

– Лучше быть советником императора, – сказал Чарена, – чем восьмым сыном князя Юмиры, верно?

– Верно, – улыбнулся Аджурим. – В сотни раз лучше.

Ки-Ронг больше не смотрел на него, – лег, положил голову на лапы.

Звезды просыпались, одна за одной, смотрели с небес. Ждали, когда земля станет единым царством.

*

Поезд громыхнул, дернулся, набирая ход, и Чарена вздрогнул, открыл глаза. Когда он успел заснуть? Вспоминал прошлое, сидя на качающейся приступке вагона, и сам не заметил, как погрузился в дрему. Очнулся – а наяву уже наступила ночь. Темная, без единой звезды.

Стук колес стал размеренным, ровным, ветер хлестал холодом, а неразличимый покров степи мчался мимо. Ни деревенских огней, ни фонарей над придорожной станцией, лишь непроглядная ночь. Неужели поезд останавливался здесь, или это был морок, отголосок сна?

Чарена схватился за поручни, поднялся, и тут же боль обожгла затекшую ногу, стрельнула вверх от лодыжки. Он стиснул зубы, зажмурился, пережидая. Боль таяла медленно, горячая, яркая, словно росчерк молнии. Простая, мимолетная боль.

Я жив. Чарена подставил лицо ветру, сделал глубокий вдох. Ни проклятья, ни время меня не одолели. Я жив, я снова в дороге, я…

Дверь лязгнула, и из вагона вышли двое. На приступке стало тесно, такими высокими, громоздкими они были. Выше Чарены на голову, а то и больше. Прежде подобные люди встречались редко, а теперь даже женщины стали с него ростом. Или только здесь так, в других краях по-иному?

Один из пришедших чиркнул спичкой, и пламя вспыхнуло, выхватило резкий профиль и усталый взгляд. Но лишь на миг – угасшая спичка полетела в степь. В руках у незнакомцев тлели сигареты, их резкий запах мешался с гарью, тянувшейся за поездом. Как все изменилось, даже дымное зелье теперь не насыпали в курильницы, а закручивали в бумагу и курили на ходу, между делом.

Незнакомцы говорили о чем-то, вагон качался, стонала открытая дверь. Следом за спичкой в ночи погасли и окурки, и тогда один из попутчиков обернулся к Чарене, спросил:

– Мерзнешь?

– Нет, – ответил Чарена, и ветер тут же ударил его, заставил поежиться.

– Возьми. – Стоявший рядом усмехнулся и протянул флягу. – Выпей.

Чарена наощупь принял ее, сделал глоток и едва не закашлялся – таким крепким было вино. Горячей волной прокатилось по горлу, оставило во рту режущий вкус, – будто гнилой виноград намешали со жженой патокой. Чарена перевел дыхание и сказал:

– Спасибо.

Попутчики засмеялись, забрали флягу.

– Внутрь не пойдешь? Ну сиди тогда тут.

Дверь за ними захлопнулась, Чарена вновь остался наедине с темной степью. Опустился на пол, прижался спиной к шатающейся стенке вагона. Слушал, как дребезжит металл, стучат колеса, ночной воздух несется мимо. Глаза слипались, и Чарена не стал противиться, покорился забытью.

Ему приснился дворец, тронный зал в чертоге на вершине холма. Но дворец лежал в руинах, над головой сияло звездное небо, зазубренные обломки стен тянулись ввысь. Во сне царил холод – звенящий холод середины зимы, – и на много миль вокруг не было ни души.

2.

Запах кофе будоражил, обещал отогнать сон, но Чаки никак не мог собраться с силами и дойти до кухни. Сидел у стола в общей зоне, смотрел, как светлеет небо за окном и слушал шум воды в душе. Какие же тут тонкие перегородки! Для особого подразделения можно было найти жилье и получше. Но хотя бы это не казарма для рядовых, а офицерский блок. Просторная комната, разгороженная ширмами, даже телевизор есть и окна смотрят не в глухую стену. Бывало хуже.

Не так давно – два дня назад или три? – они сидели вчетвером и обсуждали, кто чем займется, когда выйдет в отставку. Сканди призналась, что мечтает о своем уголке, о доме, куда можно возвращаться каждый вечер. Чтобы был резной забор с калиткой, цветы вдоль дорожки, кресло на крыльце. И комната-мастерская, где можно в свое удовольствие копаться в приборах. Сканди смущалась, рассказывая об этом, и все принялись шутить, что мечтают ходить к ней в гости, оставлять после себя пустые бутылки и грязную посуду. «Нет, ну а на самом деле?» – спрашивала Сканди. Чаки не смог ей ответить.

Пусть Сканди мечтает, может, ее мечта даже сбудется. Когда-нибудь – если ничего не случится, – Сканди и правда выйдет в отставку. А кто видел мага, ушедшего на покой? Если у тебя есть дар – служи до конца дней, не справляешься с работой в тылу – отправят на передовую, а там уже недолго. А некоторые просто сходят с ума. Это страшнее всего.

Да и какая у Чаки могла быть мечта? Он предвкушал увольнительные, надеялся выспаться, но каждый раз оказывался в баре. Ну или дома у какой-нибудь девчонки, но это если везло.

Загудел принтер, защелкал, подвывая, а потом смолк. Чаки уже почти решился, почти встал, и тут из-за ширмы вынырнул Сеймор и швырнул на стол распечатку.

– Новое задание от Адила. – Сеймор мотнул головой, отбрасывая с лица мокрые волосы. Сел напротив и пододвинул бумаги к Чаки. – Твой профиль.

С фотографии на первой странице смотрела девочка. Хмурая, растрепанная, на щеке следы от электродов. Ниже теснились описания и колонки цифр: рост, вес, магический индекс, результаты тестов. Чаки полистал распечатку и вздохнул. Как будто ему о чем-то скажут отчеты врачей и кураторов! Да и подборка мутных кадров со скрытых камер вряд ли пригодится. Знать бы, каким цветом вспыхивает ее сила, как звучит, болью или радостью отзывается в груди. Но такого в отчетах не найдешь.

– А образца нет? – спросил он.

И только тут заметил, что Сеймор поднялся, стоит у окна, насвистывает мелодию из старого фильма.

– Дороговато на каждого психа образец делать, – отозвался Сеймор, не оборачиваясь. – Придется искать наугад.

Психа? Чаки поспешно перевернул страницу, вчитался в первые строки. Точно, беглянка из особой лечебницы при Четвертой Лаборатории. Ну что бы им стоило сделать образец, всего капля силы в кристалле-ловушке облегчила бы поиск! Но и правда, зачем тратить материалы и средства, если эта девчонка невменяема, ни на что не годится.

«Обезвредить или ликвидировать».

– Ликвидировать, – повторил Чаки и разжал руки. Бумаги выскользнули, рассыпались по столу – сутолока фотографий и слов.

Конечно, он давал присягу и, как и каждый, знал: опасный дар должен быть под контролем, тем более, в военное время. Бешеных собак пристреливают, а разве они в чем-то виноваты? Знакомые слова, Чаки слышал их с детства. С тех самых пор, как его забрали из семьи, – сперва в интернат, а потом в военное училище. Чаки повезло, он способный и нормальный, уже высоко продвинулся по службе, и вот новый случай показать себя.

Такая тоска от всего этого.

Ширма заскрипела, отодвинулась, выпустила из кухни Бена. Он подошел к столу – спокойный, собранный, уже в форме и с браслетом целителя на запястье, – и поставил перед Чаки дымящуюся кружку.

– Тебе, – сказал Бен и улыбнулся.

– Ты меня спас, – пробормотал Чаки и сделал глоток. Кофе был обжигающим, сладким. Сердце забилось быстрей, мир вокруг стал ярче, и уже не хотелось думать о плохом. – Ты стимуляторов туда не клал, я надеюсь?

Бен засмеялся, помотал головой и поднял распечатку.

– А нашего агента Адил одобрил? – спросил он. – Все в порядке?

– Да, – кивнул Сеймор. Теперь он не свистел, а барабанил по оконному стеклу. Все тот же привязчивый мотив. – Это побочное задание, основное по-прежнему – база сепаратистов. Но ты почитай, что Адил прислал, это не только для Чаки дело, для всех нас.

Бен склонился к бумагам. Чаки смотрел, как он читает, – то и дело отбрасывает светлые волосы со лба, машинально крутит браслет. Бен всегда становился беспокойным, когда о чем-то думал.

– Не бойся, – сказал он и взглянул на Чаки. – Конечно, постараемся ее обезвредить.

3.

Утренний туман таял. Цеплялся за ограды и травы, парил над землей, но не мог противиться рассветному солнцу, становился все прозрачней и тоньше. Стук колес давно смолк вдали, и люди, вышедшие из вагонов, разбрелись, унесли с собой тюки и котомки. Все стихло: радость встреч, торопливые шаги и пестрая мешанина слов. Но Чарена задержался. Стоял на каменном причале, – тут останавливался поезд, – и смотрел на восток. Рельсы текли к горизонту, смыкались в сияющую нить, а над ними золотились и алели облака. Туда, туда бежал путь, стремился к скрытой за холмами и реками столице. И так хотелось последовать за ним.

Но раз пришлось задержаться здесь, то стоит узнать, в какой город привела дорога. Остановка не бывает случайной.

Чарена заставил себя отвести взгляд от восходящего солнца, обернулся на север.

От края станции вниз вели ступени, превращались в улицу, петлявшую среди решетчатых заборов и приземистых кирпичных домов – то ли складов, то ли приютов для стражи. А дальше раскинулся город: в окнах пылал рассвет, крыши ощерились шпилями, – должно быть, громоотводами, как в деревне Мари. За ними к небу тянулась башня, острая, как наконечник стрелы, сверкающая медью. Вдали вздымалась темными волнами степь, превращалась в холмы. Отроги Раша или другие горы? Не понять.

Чарена поудобнее затянул лямки заплечного мешка и стал спускать по лестнице.

Сперва улица была неприветливой, серой. Пахло горючей смесью, копотью и металлом, как будто поезд оставил здесь часть своей души. Иногда Чарену обгоняли машины: солнце вспыхивало в стеклах, ослепляло на миг, а привкус бензина туманил мысли.

Но вскоре все изменилось. Исчезли заборы, обмотанные шипастой проволокой, а дома вытянулись, – четыре, а то и пять этажей. Стены и тут были обшарпанными, но двери и оконные рамы сверкали свежей краской, багровыми росчерками на тусклом желтом кирпиче.

Чарена шел, смотрел по сторонам, старался ничего не упустить. Город просыпался, оживал. Старуха с метлой прикрикнула на него, – он не понял ни слова, лишь кивнул и пошел дальше. То здесь, то там хлопали двери, на улицу выбегали дети: разного возраста, но в одинаковой одежде цвета песка. Наверное, спешили к наставникам, ведь теперь никто не учился дома.

Следом появлялись и взрослые. Одни зевали на ходу, хмуро смотрели в землю, другие переговаривались, смеясь. Молодые и старые, мужчины и женщины. Как они живут, где трудятся, о чем мечтают? Чарена всматривался в лица прохожих, пытался понять. Запрокидывал голову, стремясь заглянуть в темную глубину окон. Порой успевал уловить движение, видел руку, отдергивающую кружевные занавески, на миг появляющийся профиль, тени и блики.

Улица вывела на площадь. Пути, до того тонкими нитями звеневшие под мостовой, тут свивались спиралью, а потом разбегались на все стороны света. Здесь таилось средоточие жизни города – тихое, утомленное, как и все вокруг. Чарена остановился, решая, что делать дальше.

Машины не осмеливались заезжать на круглую площадь, она была отдана птицам и людям. Даже мостовая здесь была другой: грубая, булыжная, она бугрилась под ногами. Будто вырастая из нее, стояли каменные скамьи, а в центре площади – огромная чаша фонтана. Веером разлетались высокие струи, радуга дрожала в водяной пыли. А еще дальше, меж истоков двух улиц, возвышался огромный дом. Над ним сиял медный шпиль башни, – той самой, что была видна с окраин.

Такой дом мог быть дворцом наместника: колонны, огромные двери, лепной узор вокруг окон. И широкая надпись над входом. Чарена заслонился от солнца, стал читать. Буквы неохотно складывались в слова, но он не сдавался, и постепенно знаки обрели смысл. «Городской совет», а ниже: «Республиканская школа». Когда Чарена впервые заговорил об империи с Мари, она замотала головой и поспешно сказала: «Республика! Теперь республика, империи давно нет!» Но империя не исчезла, жила, ее сердце билось в его груди и далеко-далеко, в столице. И что значило слово «республика», он все еще не мог понять.

Но было ясно: в этом богатом доме с острой башней собираются те, кто вершит судьбы города. И там же учатся дети, – вот они, бегут по ступеням к дверям, боятся опоздать. Стоит ли и ему войти туда? Или это будет промедлением в пути?

Не зная, что выбрать, Чарена опустился на ближайшую скамью.

Она не пустовала, – на другом конце сидел человек с бутылкой в руках. Молодой, едва ли видевший шестнадцатую весну, растрепанный и невыспавшийся. Он окинул Чарену равнодушным взглядом и отвернулся.

Чарена скинул с плеча мешок – на нынешнем языке говорили «рюкзак» – расстегнул замки. Поклажа была легкой: императорская одежда и подарки Мари. Под потрепанной клетчатой рубашкой нашлось то, что искал – наполненная доверху плоская фляга. Чарена сделал глоток и только сейчас понял, как хочется пить. Прежде чай, который заваривала Мари, казался вяжущим и горьким, будто и не чай вовсе, а сухая придорожная трава. А теперь это была живительная, холодная влага, воспоминание о дальнем приюте.

Солнце поднималось все выше, теплом скользило по коже, отгоняло воспоминания о ледяных ночных ветрах, о грохоте колес и степи, летящей мимо. Здесь, на площади, жизнь текла неспешно. Галдящие дети скрылись за дверями школы, у фонтана остались лишь те, кому некуда торопиться. На дальней скамье сидел старик с тростью, смотрел перед собой. Рыжая девушка бросала крошки голубям. У входа в огромный дом стоял стражник, одетый в черное, – Чарена не увидел оружия, но ошибиться не мог. Только у воинов, надзирающих за порядком, бывает такой внимательный, цепкий взгляд. В стороне замерла женщина в длинном платье – тусклом, как булыжники под ногами. В руках она держала распахнутую шкатулку. Просила подаяние: пару раз прохожие, пересекавшие площадь, задерживались и бросали монетку.

Но где стоны, мольбы, где смирение нищенки? Эта женщина не склонялась перед дарителями, лишь улыбалась и благодарила.

– Кто она? – спросил Чарена у сидевшего рядом.

Тот проследил за его взглядом и пожал плечами.

– А, кинитка. У них тут монастырь.

Два незнакомых, ничего не объяснивших слова.

– Кинитка? – повторил Чарена, разглядывая женщину. Она стояла неподвижно, словно статуя.

– Ну да, кинитка, – кивнул собеседник. – У нас их так называют. Знаешь, древний культ. Ждут возвращения первого императора.

– Кого?! – Чарена знал, что обернулся слишком порывисто, резко, но ничего не смог с собой поделать. Пути отозвались эхом, зазвенели в земле.

– Как будто их несколько! – засмеялся сидевший рядом. – Первого императора Чарену, кого. Откуда ты такой, из Шанми, что ли?

Чарена не ответил. Завинтил флягу, подхватил мешок, поднялся и пересек площадь. Женщина чуть заметно улыбнулась, посмотрела выжидательно. Глаза у нее были серыми, как у Мари. На дне шкатулки блестели монеты.

– Я хочу увидеть монастырь, – сказал Чарена. Правильно ли он запомнил непонятное слово?

Женщина встрепенулась и расцвела, взгляд стал радостным, теплым.

– Вы паломник? – спросила она.

– Да, – ответил Чарена.

Этого слова он тоже не знал.