Читать книгу Струны пути - Влада Медведникова - Страница 4

1.

Солнце поднялось высоко, перевалило за полдень, а они все шли мимо сосен и можжевельника. Растрескавшаяся дорога ползла в гору, нависала над склоном и снова ныряла в чащу. Ветер стих, воздух стал неподвижным и жарким, – словно вернулось лето. Провожатая не торопилась, но и не медлила, поднималась размеренно, ровно. Чарена шагал следом, смотрел на ее прямую спину, на голову, скрытую бесцветным платком.

Лишь один раз, – когда их обогнала машина, гремящая, словно короб жестянщика, – провожатая обернулась и сказала:

– Уже скоро, мы почти пришли.

Неужели и правда остались места, где о нем помнят, ждут?

Среди валунов показалась тропа, повела вверх. Чарена теперь смотрел под ноги, ступал осторожно. Скрипел скользкий рыжий песок, обнажал камешки, отполированные дождями и ветром. Ящерица грелась на солнце, но метнулась в сторону, едва на нее упала тень путников. А муравьи не заметили людей, темным потоком ползли по тропе. Чарена осторожно перешагнул их дорожку и, вслушиваясь, стал взбираться дальше.

Путь нитью бежал в толще земли. Звенел родниковой водой, еле слышной печальной песней. Чарена коснулся груди, пытаясь различить истоки этой нити в сердце, – но нет, он был слишком слаб еще, слишком далеко от столицы.

– Вот и монастырь, – сказала провожатая.

Чарена остановился, запрокинул голову.

К небу тянулась стена, – темная, увитая плющом, иссеченная узкими окнами. Был ли этот дом вырублен в скале или вмурован в склоны горы? Уже не различить, такой он старый. Над простой дощатой дверью висел колокольчик, а выше виднелись следы лазурной краски. Чарена вгляделся, едва веря. Правда или чудится? Но нет, нельзя ошибиться, – это знак империи, веер лучей, бьющих сквозь замкнутый круг.

Чарена вскинул руку и начертил этот знак в воздухе, как делал столько раз в тронном зале и на высоких ступенях перед собравшейся толпой.

Провожатая улыбнулась, повторила его жест, произнесла еле слышные, непонятные слова, – заклинание или молитву? – и дернула за витой шнур. Колокольчик отозвался звоном, и дверь отворилась.

На крыльцо вышла привратница, невзрачная, в сером платье, иссушенная то ли временем, то ли болезнью. Несколько быстрых фраз, – вновь мелькнуло незнакомое слово «паломник», – и Чарену впустили, разрешили переступить порог.

Внутри было светло. Лучи падали из высоких окон, золотили стены и перила уходящей ввысь лестницы. Но и внизу не нашлось места сумраку: по углам горели светильники, гнали тени прочь. Ровный желтый свет. Чарена знал, что под бумажными абажурами скрыты стеклянные колбы, а в них дрожат раскаленные нити, обузданная сила молний. В воздухе сквозил дым можжевельника и запах других, незнакомых воскурений. Из-за стены доносились голоса, – высокие, чистые, они взлетали и падали, сплетались в причудливый напев.

Чарена вслушался, и понимание кольнуло, заставило на миг закрыть глаза. Это дом, где женщины живут без мужчин. Вот что такое монастырь.

Как в Айоре, в святилище на лунном берегу, где пили кровь и гадали, разрезая жертву на алтаре. Где не желали признать власть императора.

– Нам наверх, – сказала провожатая, и Чарена вновь пошел за ней следом.

Ступени тихо скрипели, ладонь скользила по полированным перилам. То здесь, то там на стенах виднелись знаки империи и неразборчивые, полустертые надписи. В проемах окон стояли высокие вазы с засушенными цветами и было так чисто, ни соринки, ни упавшего лепестка. Сколько ни вслушивайся – не различишь треск ритуального огня, не почувствуешь запах смерти.

Совсем иное место.

И все же это был дом женщин, их безраздельное владение. В этих стенах мужчина мог быть только гостем.

Провожатая жестом велела ждать, а сама шагнула в каменную нишу возле лестницы и скрылась за дверью.

Чарена прислонился к стене, провел рукой по шершавой краске. Скала под ней или каменные глыбы, обожженные кирпичи или источенные временем бревна? По ту сторону двери шуршали женские голоса, едва слышные, не разобрать ни слова. Доносившееся снизу пение – и то казалось громче. Под сводом ниши горела лампа, абажур обуглился по краям, от этого свет ложился пятнами.

Если и правда сохранилась память о первых днях империи, то почему только здесь, в доме женщин?

Дверь скрипнула, провожатая выглянула, позвала:

– Входите.

Сперва он увидел только книги. Они громоздились на полках, в шкафах, подпиравших стены, и стопками лежали на подоконнике и на огромном темном столе. Но даже здесь воздух был чистым, без пыли, без запаха старой кожи и иссохшегося клея. Лишь привкус можжевельника, как всюду в этом доме.

На миг померещился аромат шалфея, что гонит болезни, и дым зверобоя, которого боятся злые духи. Почудилось – сейчас чьи-то руки протянут чашу, полную обжигающего отвара. Под звуки молитв кто-то станет упрашивать: «Пей», но нет смысла пить, травами не победить болезнь, лишь время может сжечь ее, лишь беспробудный сон.

Чарена мотнул головой, отгоняя наваждение, и только тогда увидел, что за столом сидит женщина.

Уже старая, лицо изрезано морщинами, седые волосы стянуты в тугой узел. Но взгляд у нее был внимательный, ясный, – так смотрят женщины, наделенные властью, хозяйки больших домов и старшие жрицы.

– Вы паломник, – сказала она.

Чарена кивнул, готовый назвать свое имя, но она заговорила вновь. Слова падали словно камешки, – быстрые, твердые, – и он не успевал понять, что они значат.

Женщина замолчала. Чуть нахмурившись, ждала ответа, и Чарена покачал головой. Нет, он ошибся, она вовсе не похожа на жрицу. У тех, кто смеется в полнолуние и умывается жертвенным пламенем как водой, – другие лица. А у этой – лицо старухи, полжизни потратившей на унылый, скучный труд. Лицо рабыни, надзирающей за другими рабами.

– Я плохо говорю, – сказал Чарена.

– Понимаю, – кивнула женщина. В ее глазах не было ни удивления, ни гнева. – Сестра сказала, что вы паломник…

Теперь ее речь текла медленно, слова разбивались на слоги, обретали смысл. «Наша вера», «не похоже», «для чего», – он сумел разобрать это, почувствовал таящийся среди слов вопрос. «Зачем ты здесь?» – спрашивала седая женщина. Пятна света и выцветшие надписи на стенах безмолвно вторили ей. «Ты не нашей веры, чужак, заклинатель без заклинаний, жрец без божества, зачем ты пришел? Что ты ищешь в доме женщин?»

– Я хочу читать книги, – сказал он. – О прошлом.

Женщина кивнула, будто ждала такой ответ.

– У нас много книг, – проговорила она. – Но самые ценные на древнем языке. Вы читаете на древнем языке?

Корешки книг смотрели с полок, багряные, рыжие и черные. На некоторых виднелись буквы, – те, которым его научила Мари, знаки нового языка. Но сколько языков сменилось за эти бессчетные годы? Неужели путь сюда был напрасным, бессмысленная задержка по дороге в столицу?

Нет, этого не может быть.

Женщина поймала его взгляд и пояснила:

– Древний язык. Лхатони.

Лхатони! Сердце дрогнуло, заколотилось быстрее, и, пытаясь успокоиться, Чарена опустил глаза, глубоко вздохнул.

Лхатони – его родной язык, тот, на котором говорили у западных рек. Карионна рассказывала, что отец Чарены, Тейрит, произносил слова чудно, по-иноземному, но вскоре научился разговаривать как все.

Лхатони – язык, ставший главным в империи. На нем писались законы, на нем говорила столица, он был искристым, прозрачным, легким, как песня, – а теперь превратился в шелест старых страниц.

– Каннэ, – тихо ответил Чарена. Он не поднимал взгляда, смотрел на поверхность стола, на бессмысленный узор царапин и трещин.

– Вижу, вы учили древний язык. – В голосе женщины звучала улыбка. – Это теперь редкость. Я рада, что вы пришли. У нас давно не было паломников. Можете остаться у нас на семь дней, сестры покажут вам книги.

– Спасибо, – сказал Чарена.

2.

В столице бессонница отступила. Но Адил не забывал про нее, чувствовал, – не ушла, а лишь затаилась. Любой резкий звук будил, а вновь заснуть было трудно, тревожные мысли кружились и жалили. Но не сравнить с ночами в лаборатории да и в любом другом месте.

Вчера он позвонил Мели, и она сказала: «Рада, что тебе лучше». Адил знал, что ей уже пришли вечерние показатели: он не пропускал ни одного сеанса наблюдений, а Мели в тот же день получала все данные. Она же его куратор. И, разговаривая по телефону, наверное сидела над распечаткой, всматривалась в кривые линии электрограмм, сверяла цифры.

Но ни ей, ни себе Адил не мог объяснить, что ему помогло. Здесь не было бескрайних лесов, чистого воздуха, запаха хвои. Не было успокаивающего влияния природы. Но не было и того, чем славилась когда-то столица: шумных улиц, уютных кофеен и огромных ресторанов, площадей и скверов, где поэты читали стихи, а влюбленные клялись в верности у фонтанов. Все это исчезло еще до рождения Адила, осталось лишь на выцветшей пленке довоенных фильмов. Да и кто бы сейчас стал читать стихи в скверах? Штатских давно уже эвакуировали отсюда.

Столица опустела, превратилась в город-призрак. Жил только центр: башни, укрепленные магией и сталью, опутанные сетью лестниц и переходов, поднимались к небу и вгрызались в землю. Здесь обитало правительство, собирался выборный совет, здесь располагался главный военный штаб. Беспокойное, гудящее от напряжения место. Повсюду камеры, дымоуловители, датчики движения и мигающие огоньки сигнализации. В комнате, где ночевал Адил, не было окон, воздух тихо шипел за круглыми решетками вентиляции, а аварийную лампу нельзя было выключить, она мерцала над дверью.

И все же именно здесь Адилу удавалось выспаться.

Таким сосредоточенным и бодрым он давно уже себя не чувствовал, хотя встал сегодня затемно. Командующий приказал до общего совещания подняться в западную правительственную башню – неблизкий путь. Вверх на лифте до нулевого этажа, потом по лестницам, через три автоматические двери; затем – крытый переход, стальная труба высоко над землей; а потом снова лифт, почти до крыши.

Командующий ждал у окна – овального, окованного сталью – и не обернулся, услышав шаги. Адил подошел, отсалютовал, молча остановился рядом. Там, за стеклом, всходило солнце. Выхватывало из мрака очертания заброшенных районов, улиц, перегороженных защитными стенами. Преломлялось на блестящей поверхности башен, ошпаривало глаза алыми бликами. Так просто было бы изменить зрение и смотреть на солнце не моргая, но к чему это сейчас? Иногда нужно оставаться обычным человеком.

Адил сощурился, отвернулся от окна и взглянул на командующего. Рассвет спрятал седину в его волосах, но сделал лицо жестче, а морщины глубже. На синем воротнике кителя переливались серебряные нашивки.

– Ночью пришли новые данные разведки, – без приветствия начал командующий, и Адил кивнул, приготовился слушать. – В северном блоке альянса большие успехи в модификации одаренных. Скоро можем столкнуться с сильными магическими отрядами.

Адил снова кивнул. Это не было неожиданностью. Сбежавшая десять лет назад научная группа, периодические дезертирства на фронте, маги, взятые на учет, но не доехавшие до обучающих центров, – куда они все исчезли? Переметнулись на сторону противника. Альянс не может взять ни количеством, ни техникой, их ракеты и вертолеты сбивает новая артиллерия республики. А научная база у них всегда была сильной – неудивительно, что все силы брошены на эксперименты с магами.

– Об этом пойдет речь на совещании, – продолжил командующий, поймав взгляд Адила. – От нас потребуют усилить заградительные отряды и магическое присутствие.

На миг ожила детская мечта, Адил почти поверил в нее. Все звенья спецподразделений соберутся вместе и под его командованием отправятся на фронт. Найдут слабое место в обороне врага, ударят, изменят ход войны.

Нет, даже мечтать об этом трудно. Спецподразделения созданы для другого.

– Вам скажут удвоить усилия. – Командующий снова смотрел в окно, на слепящие блики в окнах соседней башни, на взлетающий с крыши вертолет. – Возможно, решат призвать в армию тех, кто уже сочтен непригодными. И заново перепроверить всех потенциально одаренных. Но меня волнует другое. Сепаратисты.

Адил положил ладонь на стекло, – оно было холодным, не нагревалось даже в самый жаркий летний день, тем более теперь, осенью. И мысли пусть будут такими же: холодными, спокойными. Даже когда старший по званию хочет немедленных результатов там, где нужно терпеливо выжидать и собирать информацию.

– Звено «Разряд» нашло базу сепаратистов и внедрило агента, – сказал Адил. Командующий уже знал это, читал рапорт. – Ему нужно время, чтобы раскрыть всю сеть.

– Джета, на совещании на вас будут давить. – Командующий нахмурился, а потом в упор взглянул на Адила. – Потребуют, чтобы вы бросили все силы на поиски неучтенных магов. Но вы не должны поддаваться. Ваша основная задача – сепаратисты. Нужно уничтожить их в кратчайшие сроки, мы не можем воевать на два фронта.

– Я понял, – сказал Адил.

Не было смысла спорить. Если придется, его звенья справятся с обеими задачами. Давно пора возобновить поиски неучтенных магов, они могут прятаться и среди сепаратистов. Пусть бегут, от бойцов спецподразделения не скрыться. Сейчас, глядя на утреннюю столицу, он был уверен в этом.

Тоскливая тень бессонницы скреблась в груди, царапала изнутри. Но не могла заставить усомниться.

3.

Неужели правда здесь дом женщин? Трудно было поверить в это, сидя среди книг. Четыре длинные комнаты походили на хранилище времени: стеллажи поднимались от пола до потолка, корешки теснились на них, стояли плотно. Узкие столы почти всегда пустовали, лишь изредка то одна, то другая обитательница монастыря ненадолго появлялась, искала что-то в толстых томах или переписывала строфы на лист.

Но обычно Чарена был здесь один. Он устраивался под окном, читал и следил, как луч света движется по деревянной столешнице, а потом и вовсе исчезает.

Книги, так много книг. Порой Чарене казалось, что их не меньше, чем в Доме Слов. Но там, в западном крыле дворца, пахло хрустящей бумагой и чернилами, серебряные пряжки блестели на скрипучих кожаных переплетах, а свитки были завернуты в яркую парчу. Там бывало людно, шли споры, какие книги достойны украшать дворец императора, и нужно ли хранить тома с законами здесь или отдельно. Но, может быть, в дни, когда Чарена не приходил в Дом Слов, там было тихо? И кто-то также сидел, ворошил записи и искал ответы.

Книги здесь были старыми. Выцветшая краска на шершавых страницах, потрескавшиеся корешки. Чарена читал медленно, строку за строкой. Чужие буквы, – те, которым научила его Мари, – складывались в слова лхатони. Но новых знаков было слишком мало, и оттого родная речь казалась иссушенной, тусклой. Как и все в этом доме.

Чарена перевернул страницу, всмотрелся. Весь лист, от края до края, занимал рисунок: жрец или дух с затемненным лицом и перепончатыми крыльями. Алые капли срывались с когтей, разливались ручьем у ног. Сверху аркой выгибалась надпись: «Император Чарена в гневе».

Он прикусил губу, чтобы не рассмеяться, не потревожить безмолвный покой комнаты. Перевел взгляд на соседнюю страницу. «Его темный образ, открывающийся немногим», – так там было написано, а ниже выстроились строчки гимнов, хвалебных и бессмысленных.

Зачем я здесь? Он выпрямился, взглянул на луч света. Тот уже сполз к краю стола. Они даже не спросили, как меня зовут.

Не спросили, а сам он не назвался. Для хозяйки монастыря и ее сестер-рабынь он был безымянными паломником, путником, ненадолго задержавшимся в их доме, ищущим что-то в древних сказаниях.

Он читал легенды. О первом императоре, спящем в невидимой гробнице, ждущем исцеления. О том, как он мог убивать взглядом и исцелять прикосновением. Как объединил страну и за одну ночь построил столицу. Он был могущественным, всесильным, и все же болезнь победила его. Причудливые сказки про юных красавиц, отважных воинов и коварных колдуний-старух. Столько историй, стихов и гимнов, – и ни слова о волках.

Зачем мне читать это? Зачем знать, что обо мне помнят?

Только болезнь запомнили, больше ничего. Ни в одной из легенд не говорилось о местах, где он вырос, о его родных. Вместо настоящих сподвижников, советников и друзей на страницах книг жили другие, придуманные люди. Чарена вчитывался в сказания, пытался понять, кто же правил после того, как стены гробницы сомкнулись, запечатали его внутри. Но ответа не было.

Но все же капля памяти сохранилась тут, – гимнами в честь первого императора, знаками империи на стенах.

Как странно, что его помнят именно здесь, в доме женщин.

*

Несколько лет земля полыхала войной, но в тот год огонь утих. Остались лишь тлеющие угли: враги за проливом и священное озеро Айора.

На месте сплетения путей, в степи, безлюдной когда-то, возникла столица. Город, сперва крохотный, – несколько домов и укреплений, – быстро разросся, распластался лучами улиц и лентами дорог. Казалось, стройке не будет конца: каждый день слышались окрики мастеров, стучали отбойники и зубила, скрипели лебедки, а с запада и юга тянулись повозки, груженые камнем. День за днем все выше поднимались крепостные стены, вокруг города и вокруг дворца. А сам дворец менялся, становился прекрасней. Лазоревая черепица ложилась на крышу, во дворах и на верандах распускались диковинные цветы, – а мастера все не желали останавливаться, украшали окна, ступени и арки.

Кьони не боялись людных улиц и дворцовой толчеи, по-прежнему сбегались к сердцу дорог, к Чарене. Появлялись и исчезали, когда вздумается. Лишь Ки-Ронг всегда был рядом.

Во дворце для каждого дела был свой дом, галерея или двор. Дом императора стоял на холме, парил над столицей. А ниже раскинулся северный флигель, где собирался совет. Зал разгораживал огромный стол, покрытый картами из бумаги и шелка. Их перерисовывали после каждой победы, и теперь лишь кромка моря и берега Айоры были закрашены алым.

«Вот где опасность, – говорил Рагру, Повелитель Воинов, и указывал на пролив. – Вот куда мы должны ударить. С Айорой можно повременить». Аджурим соглашался, ему вторили и другие советники. Все они боялись лунных женщин, боялись костров Айоры.

Чарена не прислушался, решил по-своему.

Войско замерло у подножия холмов – тихих, плавящихся под летним зноем. Столько воинов, пеших и конных, в простых стеганых доспехах и в коже, проклепанной железом. Сине-зеленые ленты знамен обвивали древки, лениво колыхались, не желали взлетать в небо.

– Стоит сперва выжечь землю, – сказал Повелитель Воинов. Приподнялся в седле, жестом обвел гряду холмов. Солнце вспыхнуло в бронзовых бляхах на рукавице. – Раздавим окрестные деревни – ведьмы не смогут отступить и помощи не дождутся.

– Незачем, – ответил Чарена и спешился.

Конь – белый, одной масти с кьони, – переступил и мотнул головой, будто не веря, что избавился от ноши. Звякнули вплетенные в гриву амулеты.

– Не бойся, – сказал ему Чарена. – Тебе не нужно идти со мной.

Да и сам он спокойнее чувствовал себя на земле. Хоть и научился уверенно держаться в седле, но не мог забыть, что кони не любят его, страшатся. Заговоренные, они не смели ослушаться и не шарахались от волков, но не таили беспокойства, оно прорывалось в каждом вздохе и шаге. «Думают, что ты волк, – смеялся Аджурим. – Притворись человеком!»

Сейчас Аджурим спрыгнул на землю, а следом за ним и Повелитель Воинов покинул седло. Чарена слышал их, но не оборачивался. Смотрел вперед, на Ки-Ронга, застывшего посреди тропы, и на белые тени, мелькающие в волнах трав. Эти травы не успеют пожелтеть, не иссохнут к осени, – скоро войско двинется в путь и вытопчет землю.

Незримая нить, звенящая и тонкая, бежала к холмам. Чарена закрыл глаза, вслушался в ее песню, позволил душе парить следом.

Мимо тропы, в глубины земли, к влаге потаенных вод, сокрытых от взора людей. И вновь вверх, к свету, к глади озера, к сияющим солнечным бликам. Пути кружились там, опускались на дно и поднимались в воздух, – чтобы развернуться и устремиться к столице, к сердцу страны. Вились по берегу Айоры, беспечно ныряли в стены святилищ, искрились под алтарями.

– Дайте сигнал, – сказал Чарена.

Труба запела позади, совсем рядом, – ее голос взметнулся, предупреждая, и другие горнисты подхватили клич. Звук пронесся над степью и стих. Воины застыли в ожидании.

Чарена опустился на колено, прижал ладонь к пыльной теплой земле. Путь отозвался тут же, – вспыхнул как молния, заставил сердце биться быстрей. Зазвенел, загрохотал, послушный прикосновению, и стал лезвием, сокрушающим скалы.

Тяжелый гул прокатился под ногами, земля качнулась. Будто и не было тишины: воздух заполнился конским ржанием, беспокойными окриками и словами молитв. Но это была лишь тень, отголоски того, что творилось сейчас на берегах озера.

Земля вновь загудела, пошатнулась и стихла.

– Я разрушил их храмы, – сказал Чарена и поднялся. – Ждите здесь. На холмах поставьте дозорных и начинайте наступать, когда они увидят пламя.

– А если они не увидят пламя? – спросил Аджурим.

Он подошел и остановился рядом. Был встревожен сейчас, неуверен, словно позабыл все победы.

– Если не увидят пламя, – ответил Чарена, – значит, враги покорились без боя.

– Что если… – Аджурим нахмурился, на миг поймал взгляд Чарены и тут же отвел глаза. – Что если огня не будет, но они не покорятся? Что если что-то случится с тобой? Ведь возможно…

– Заклинатель! – оборвал его Повелитель Воинов. Гнев звучал в голосе, но не мог скрыть страх.

– Если так – отомстите за меня, – сказал Чарена. – Но не бойтесь, не придется.

– Но ты идешь туда один, – тихо проговорил Аджурим. – Может, стоило бы…

Ки-Ронг повернулся, наклонил голову и зарычал. Чарена шагнул вперед и бросил через плечо:

– Я иду не один. Со мной кьони.

Земля здесь была расколота.

Трещины змеились, тянулись по склону. Через одни можно было перешагнуть, через другие – лишь перепрыгнуть, но Чарена не останавливался, продолжал спускаться. Шел, словно в кипящем белом море, – волки сбегались к нему, их становилось все больше. Такой огромной стаи не видела даже столица. Ки-Ронг не рычал больше, ступал легко, осторожно, не отходил далеко от Чарены.

Уже показались разрушенные святилища, груды камней над черными разломами. Среди руин петляли новые ручьи: озеро вышло из берегов, вода бурлила, захлестывала камни. Ветер нес запах ржавчины и серы.

Среди развалин стояли женщины. Не воительницы – ведьмы, молодые и старые, полуголые, наспех разрисованные колдовскими знаками, в ожерельях из костей. Стояли неподвижно, смотрели, как приближается враг, как волки бегут вниз по склону. Не так много было этих женщин – сотня или полторы? – но Чарена видел и других, тех, что прятались среди обломков. То ли были ранены, не могли подняться, то ли готовились ударить внезапно.

– Стой! – Высокая ведьма шагнула вперед, взглянула без испуга. В руке она держала серп, солнце пылало на лезвии. – Мужчина не должен ступать на нашу землю.

Чарена не замедлил шага. Перепрыгнул через рваную трещину, вброд перешел разлившийся поток. Остановился лишь у подножия холма – в нескольких шагах от ведьмы.

На ее щеках чернели знаки луны, в волосах блестел полумесяц. Верховная жрица. Позади нее застыли женщины: каждая в центре заклинательного круга, у каждой в руках колдовские амулеты, жертвенные ножи, связки костей.

– Признайте мою власть, – сказал Чарена. – Станьте частью империи. Служите мне, и больше ни один мужчина не нарушит ваших границ.

Кьони кружили по склону, будто не в силах оставаться на месте: принюхивались, склонялись к воде, отбегали прочь. Лишь Ки-Ронг неподвижно застыл рядом с Чареной.

– Я Акарат! – Верховная жрица взмахнула серпом. – Я служу Луне и никогда не признаю власть мужчины! А ты, осквернивший воды Айоры, достоин лишь смерти.

Кьони сомкнулись вокруг Чарены плотным кольцом. Ки-Ронг напрягся, готовый к прыжку. Воздух накалился от ярости волков и ненависти лунных женщин, готовых умереть, но не покориться. Их шепот становился все различимей, все громче, распадался на слова проклятий и молитв.

Но ничто не могло заглушить гнев земли.

Одним движением Чарена начертил в воздухе знак огня, и пламя вспыхнуло. Обломки алтарей, стены святилищ, колдовские круги, – все поглотил огонь. Волны жара не касались ни волков, ни Чарены, но били жриц, не давали остаться на месте, гнали к водам оскверненного озера.

– Луна возродится! – Голос верховной жрицы донесся сквозь грохот огня и крики боли. – Дождемся – ты умрешь, и Луна возродится!

Словно в ответ запели трубы. Их зов прокатился над холмами, на миг заглушил все.

*

– Но я жив, Акарат, – прошептал Чарена. Руки бездумно скользили по страницам, перелистывали одну за одной. – Я жив, и в доме женщин славят мое имя.

Краем глаза он заметил движение и опомнился, поднял голову. Вдоль стеллажей шла девушка, несла книги. Чарена часто видел ее здесь, – она расставляла тома по местам, приносила новые. Усталая, как все в этом доме, но еще не до конца потускневшая, не превратившаяся в тень. Темные пряди вечно падали ей на лицо, не желали прятаться под платок, а когда она улыбалась, то казалась совсем ребенком. Как и у всех вокруг, имя у нее было бессмысленное, детское. Джени, так ее звали.

– Я нашла кое-что еще. – Джени опустила стопку книг на стол, сняла верхнюю, осторожно открыла. – Здесь самые древние легенды. Но не знаю, сможете ли вы прочесть.

Она положила перед ним книгу и поспешно спрятала ладони. Будто боялась коснуться его, пусть и случайно.

Должно быть, и правда боялась. Любовь в этом доме была под запретом. Обитательницы монастыря ждали первого императора, принадлежали только ему. Верили даже, что жизнь за жизнью возвращаются в этот дом, чтобы петь гимны, читать пыльные книги. Были те, чья память не терялась с новым рождением, – об этом рассказала Джени. Чарена тогда впервые взглянул на нее внимательно: хотел понять, верит ли она своим словам? Джени улыбнулась смущенно, опустила глаза. Сказала: «Я сама других жизней не помню. Наверное, впервые здесь».

В древнем доме, где век за веком возносили хвалу первому императору. Где ждали его – и не почувствовали, когда отворилась гробница. Не узнали даже на своем пороге. Он был для них лишь случайным путником, ненадолго нашедшим приют в этих стенах.

– Когда он жил? – спросил Чарена. – Первый император?

– Восемь тысяч лет назад, – ответила Джени. Легко, как давно заученный урок.

Чарена знал нынешние цифры. Мари как ребенка заставляла его называть числа, от меньших к большим, пока он не перестал путаться и не запомнил все. Но такой долгий срок – как его представить?

– Восемь тысяч лет, – повторил он на лхатони.

Джени кивнула. Помедлила мгновение, а потом пододвинула стул, села рядом. Ее не смущала пропасть лет, изменившийся рисунок звезд, реки, текущие по новым руслам. Ее император жил на страницах книг и в молитвах, его возвращение было сказкой. Видно, сказка эта очаровывала, но запреты тяготили, оттого Джени так часто приходила сюда.

Или просто хотела помочь паломнику, кто знает.

– Вы можете это прочесть? – Джени коснулась раскрытой книги, скользнула пальцем по строкам. – Это древние буквы.

Чарена опустил взгляд на страницу и замер.

Слова родного языка звенели и пели, рвались с бумаги. Знаки, которым его учила Карионна, – давным-давно, в детстве, – раскинулись острой вязью, звучали по-настоящему. Звуки то тянулись, то обрывались, взлетали выше, падали ниже. Вот он, настоящий лхатони!

– Да, – тихо сказал Чарена. – Могу прочесть.

– Это такая редкость, – отозвалась Джени. В голосе сквозило удивление и радость. – Сейчас почти никто не может, этому мало где учат.

Чарена осторожно закрыл книгу, спрятал знакомые с детства буквы.

Земля осталась прежней, но люди, живущие на ней, изменились. Стали выше, обрели непривычный облик, говорят по-другому. Теперь это – речь империи. Если придется, он забудет лхатони.

– А вот словарь, – сказала Джени и пододвинула еще одну книгу. – Может пригодится.

– Словарь? – спросил Чарена.

Джени засмеялась, принялась объяснять:

– Смотрите, с одной стороны слова древнего языка, а другой – наши. Здесь много слов, и…

Чарена уже не слушал ее. Листал книгу, вглядывался в столбцы текста, читал наугад. Новый язык оживал, становился понятным, будто кто-то стоял рядом и объяснял, переводил на лхатони.

Вот зачем я здесь.

Паломникам не позволено оставаться в монастыре надолго, Чарена уже знал это. Но за несколько дней можно отыскать самые нужные слова, переписать их, запомнить. Выбрать то, что пригодится в пути.

Чарена поднял голову, чтобы поблагодарить Джени, но ее уже не было. Ушла, а он и не заметил, так погрузился в книгу.