Читать книгу Струны пути - Влада Медведникова - Страница 5

1.

Рассветные лучи коснулись стекол, и витражи вспыхнули образами первого императора.

Три окна и в каждом он другой. Вот в солнечном ореоле, вот в огненном, а вот – среди разбитого осколками неба. Сияющие фигуры не походили друг на друга, будто три разных человека, но у всех запястья скрывали изумрудные браслеты, а среди складок одежд блестели сине-зеленые медальоны.

Знаки власти.

Блики слепили до рези в глазах, и Чарена зажмурился, откинулся на жесткую спинку скамьи. Песнопения за стеной уже смолкали, – голоса гасли, превращались в тишину. Так странно, все они казались лишенными возраста, вечно юными, чистыми. Если только слушать гимны, не видеть этих женщин, то и не догадаешься, что они живут под грузом обычаев и предписаний. И одно из предписаний гласило: для паломников – малый зал, лишь сестры обители могут входить во внутренний предел.

Пение стихло.

Чарена взглянул на резную стену, пытаясь угадать, что за ней. Молятся ли женщины, сидя на скамьях, или распростерлись на полу? Всматриваются ли в горящие образы в окнах? Чарена знал, что в тайном пределе тоже есть витражи, – Джени рассказала об этом. Вчера заглянула после молитвы в зал для паломников, увидела Чарену и принялась объяснять. «Это мир, война и вечность, – говорила она, поочередно указывая на стекла. – А в нашей комнате другие знаки. Любовь, будущее и надежда».

Ему хотелось посмотреть, но он был гостем в этом доме и не мог оскорбить хозяев, нарушить запрет.

Стоило ли задерживаться, слушать, как они поют сегодня? Семь дней миновало, и не позже полудня он должен покинуть монастырь. Рюкзак потяжелел, к подаркам Мари прибавилась тетрадь, исписанная новыми словами, хлеб, испеченный сестрами, и мешочек с травами для воскурений. Чарена едва не отказался от этого подарка, – запах шалфея и зверобоя будил память о днях болезни, о волчьем вое и о тяжелой двери гробницы. Но потом пришли другие, давние воспоминания: пучки соцветий, свисающие со стропил, булькающее варево в чугунном котле и Карионна, рассказывающая о целительной силе настоя.

Чарена не смог отвергнуть подарок, спрятал его в заплечный мешок вместе с хлебом и поблагодарил настоятельницу. Не смог и уйти, не послушав утренние гимны.

Гимны о себе.

Но они уже отзвучали, закончилось и молитвенное молчание. Сквозь прорези в стене донесся шелест шагов, скрип двери. Одна за одной женщины покидали зал.

Чарена подхватил рюкзак и направился к выходу.

Джени ждала возле лестницы. Стояла, обхватив ладонями локти, опустив глаза. Будто пыталась разглядеть что-то в квадрате света на полу, в солнечных лучах. Кроме нее никого здесь не было, – голоса и шаги смолкли в глубине дома, – больше никто не пришел проводить паломника. Может быть, по правилам монастыря нельзя прощаться, а Джени осмелилась нарушить запрет? Или просто была привратницей сегодня?

– Спасибо, – сказал ей Чарена.

Она встретилась с ним взглядом и тут же потупилась вновь. Вскинула руку, пытаясь спрятать под платок непослушную прядь, и тихо спросила:

– Пойдете по восточной тропе? Не в город?

Она сама рассказала ему об этом пути, а теперь словно сожалела, хотела забрать слова назад. Когда он спросил, нет ли среди книг карты, Джени испуганно замотала головой: «Запрещено, ведь война». Но нарисовала в тетради узор дорожек, разбегающихся от монастыря. «Мне нужен восток», – сказал тогда Чарена, и она показала нужную тропу.

Но не спросила, куда он идет.

– Да, – кивнул Чарена. – По восточной тропе.

– Будьте осторожны. – Она подошла к двери. – Из города сообщили, что в окрестности видели волков.

Сердце дрогнуло, заколотилось быстрее.

– Волков?

– Да, больших. – Джени отомкнула засов, посторонилась и повторила: – Пожалуйста, будьте осторожны.

Чарена толкнул створку двери, – та заскрипела, неохотно отворилась, – и переступил порог. Сощурился от солнца, подставил лицо осеннему ветру. Там, впереди ждали кьони и дорога в столицу. А за спиной, в стенах монастыря оставались лишь выцветшие страницы, пустые легенды и женщины, что столько лет ждали императора, но не сумели узнать.

Но есть ли еще в мире место, где люди помнят его – хотя бы так?

Чарена обернулся. Джени, полускрытая тенью, стояла в дверях, смотрела на него.

– До встречи, – сказал он на лхатони и начертил в воздухе знак империи.

Джени улыбнулась и повторила жест.

Сперва трудно было не оглядываться на каждый шорох, не искать среди валунов и узловатых деревьев мерцающие глаза кьони. Но тропа норовила выскользнуть из-под ног, осыпалась камешками, – пришлось ступать осторожнее, на время забыть о волках. Теперь Чарена спускался медленно, шаг за шагом по неровному склону. Уклонялся от цепких ветвей терновника, обходил гревшихся на солнце ящериц.

Сколько еще осталось обманчивых, по-летнему теплых дней? Скоро небо затянет серая пелена, туман повиснет над полями, и дожди размоют дороги. Плохое время для странствий, но выбора нет.

Деревья расступились, зыбкий узор теней остался позади. В лицо ударил свет, и Чарена зажмурился на миг. Путь преграждали серые гранитные глыбы. Древние, истесанные временем, – не разобрать, рукотворный это курган или следы лавины. Здесь недавно проходили люди: между камней блестели прозрачные осколки, а рядом чернело пятно потухшего костра. Но тропа огибала валуны, не исчезала, и Чарена не стал задерживаться.

За грудой камней открылся склон, вспоротый гребнями скал. Дорожка бежала среди колючек и пожухшей травы, а на дорожке стояла девушка.

Полдень искрился в ее растрепанных волосах, золотил кожу, – девушка смотрела в небо, а Чарену, казалось, не видела. Он остановился в паре шагов, не зная, заговорить ли с ней. Слишком маленькая для нынешних людей – на полголовы его ниже – в тяжелых ботинках и коротком платье. На коленке темнела засохшая ссадина, а через плечо был перекинут ремень туго набитой котомки. Одинокая странница – вот кто эта девушка, и не первый день в пути.

Она повернулась к Чарене, и на миг почудилось, будто в ее глазах он видит собственный взгляд. Отражение, искаженное безумием и болью, сокрушающим жаром болезни, тьмой, обступающей со всех сторон.

Девушка мотнула головой, отбросила волосы с лица – и наваждение схлынуло.

– Проводи меня до столицы, – сказала она.

Глаза у нее были карие, а голос – решительный и упрямый.

2.

– Он опаздывает, – сказал Чаки и снова посмотрел в окно. Такое грязное, наверное несколько лет не мыли. Снаружи было тихо, ни машин, ни прохожих. Лишь напротив, под навесом овощной лавки, женщина в пестром платье пререкалась с торговкой. – Давно должен был придти.

– Не нервничай. – Бен пододвинул к себе чашку, принялся размешивать сахар. – Скоро появится.

Они ждали агента с базы сепаратистов. Для встречи выбрали неприметную забегаловку на Торговой улице и оделись как солдаты, приехавшие в увольнительную. Бен не снял браслет целителя и взял с собой сумку со стимуляторами. Вот только форма у него теперь была другая: сизая, с нашивками полкового мага на воротнике и рукавах. А Чаки нашивок не полагалось, он играл роль обычного солдата, наблюдателя. Ведь магов не отпускают на побывку без сопровождения. Всегда кто-то присматривает за ними, даже за теми, кто на отличном счету.

Вот также и Сканди следила за мной сегодня утром, подумал Чаки. Только не ради прикрытия, а по-настоящему.

Он отхлебнул кофе, но горький вкус не отвлек, не разогнал мысли. Они давили и мешали сосредоточиться.

«Проверить все потенциальные цели в округе», – таким было указание Адила. Из архива прислали данные переписи – шестилетней давности, какой с нее толк! – и теперь, день за днем, звено проверяло, кто был когда-то признан недостаточно способным, слабым или непригодным. Сеймор побывал в окружной башне, выписал из журнала наблюдений все вспышки, даже те, что едва превышали норму. Но зацепки оказались пустышками, не привели ни к беглой девчонке, ни к другим одаренным. Неудача за неудачей – до сегодняшнего утра.

В этом квадрате пару недель назад башня зафиксировала колебания – но совсем слабые. Проверять тогда не стали, да и кто здесь мог бы спрятаться? Все на виду, городок, несколько деревень и поселок при военном заводе, а кругом холмы и поля.

На поиски отправились затемно. Ехали медленно, Сканди была за рулем, а Чаки сидел рядом, всматривался в открытое окно, ловил ладонью встречный ветер. По проселочной дороге полз туман, накатывал на машину волнами, пытался спастись от восходящего солнца. Но не мог победить, таял. Мир просыпался.

Бывает, зов магии настигает внезапно, бьет наотмашь, до рези в сердце, и не дает сделать вдох. Но на этот раз прикосновение было чуть приметным и мягким, мерцающим, как отражение луны в воде. «Останови здесь», – сказал Чаки. Собственный голос показался ему искаженным, чужим.

Одаренного они заметили издалека. Обычный трудяга, слесарь, а может электрик, в мешковатой рабочей одежде, с тяжелой сумкой и перевязью с инструментами. Шел по обочине, и его сила серебрилась, звучала легко, будто песня ручья в горах.

Одаренный заметил их и сразу все понял, – Чаки увидел, как в светлых глазах плеснулся ужас, – но не попытался бежать. Послушно остановился, вытащил потрепанную корочку удостоверения. Сканди не распаковывала свой прибор, ждала, что скажет Чаки. А он делал вид, будто изучает документ – наверняка поддельный, но сходу не отличить, – и вслушивался в мерцающий текучий дар.

Вторая категория, не ниже. Почему раньше никто не засек этого человека, как у него получалось скрываться?

«В машину, – сказал ему Чаки. – Называйте адрес. Сейчас заедем к вам, заберете вещи». Хотел еще добавить: не бойтесь, пойдете добровольно, и обвинений против вас не выдвинут, повезем вас в центр обучения.

Но не успел.

«Нет, домой не надо, – замотал головой одаренный. – Везите меня сразу, куда следует, я…»

Чаки вдруг понял, – если бы рядом не было Сканди, то махнул бы рукой, сказал: залезай, поехали, плевать, кто там с тобой живет дома, может, у тебя одаренная жена, и уж наверняка одаренные дети, но нам и тебя хватит, вторая категория же, а за ними может сам приедешь через несколько лет.

Но рядом стояла Сканди и смотрела на Чаки внимательно – так внимательно.

Он перелистнул страницы удостоверения, нашел адрес.

А дальше все было как обычно. Крохотный домик и рыдающая женщина на пороге. Двое детей. У старшего был дар, слабый, но явный, колючими иглами царапавший душу. А младший ребенок оказался обычным. Женщина обнимала его, словно боялась, что обоих отнимут, и просила, умоляла, плакала. А потом, – когда Сканди увела одаренного мальчика, – замолкла. Чаки собирался успокоить ее, объяснить, что не так все плохо. Если станет хорошо учиться, то потом продвинется по службе, ни в чем не будет нуждаться, – как сам Чаки, – а чего достигнет тут? Будет на заводе работать или слесарем в мастерской, получать гроши, разве это лучше?

А разве нет?

Должно быть, женщина угадала его мысли. «Тебя же самого так когда-то забрали, – сказала она. – Как ты можешь».

Скорей бы вечер. Если встреча с агентом пройдет гладко, то вечером точно будет свободное время. Никто не помешает напиться.

– У нас в запасе еще пятнадцать минут, – сказал Бен и тоже посмотрел в окно. – После этого уходим.

Чаки кивнул.

Если агент не появится, нужно будет подключать запасной план, действовать быстро. Может быть, даже брать базу сепаратистов штурмом. Если только она не окажется пустой. Ведь если агента раскрыли…

Чаки одним глотком допил кофе и огляделся.

За раздвинутой ширмой виднелась кухня: повар склонился над шипящей сковородкой, выговаривал что-то своей помощнице. Та сидела рядом и отвечала невпопад, листала республиканский альманах. Растрепанный, за прошлый месяц, наверное, – ни одной свежей новости. Стойка была располосована тенью высокой клетки, две птицы в ней ерошили перья, чирикали. Чаки попытался вспомнить, как они называются, и не сумел. Желтые, будто ожившие одуванчики. Кажется, таких берут с собой в окопы, чтобы предупреждали о газовой атаке. Может быть, и здесь они для этого?

В закутке у дальней стены трое подростков пили пиво, лениво переругивались и то и дело начинали смеяться. Один в кителе военного училища, двое других – в серой заводской спецовке. В провинциальных городках редко кто заканчивает школу, идут работать рано.

А тот мальчик, которого Чаки и Сканди забрали утром, точно выучится. И обычные науки будет учить, и многое узнает о своем даре. Может быть, когда вырастет, уже и война закончится, не придется ехать на фронт.

Но через лабораторию ему все равно придется пройти.

Чаки помнил свой первый день в учебном центре. Помнил датчики на запястьях, людей в форме и слова: «Страна дает тебе новую жизнь». Тогда ему даже не было особо страшно. Не знал, что впереди уколы, гудящие лампы излучателей, центрифуги, шипучие таблетки в высоких пластиковых стаканах. Не знал, что будет больно.

А ведь есть те, кто идет на это добровольно.

– Не понимаю, зачем это Адилу нужно, – сказал Чаки и тут же пожалел об этом. Бен поднял на него удивленный взгляд, и пришлось продолжать: – Зачем он вызвался на эксперименты? Ведь он же не одаренный, и никто его не заставлял.

– Меня это тоже удивляло сначала. – Бен крутанул браслет на запястье, и выбитые на металле знаки исцеления слились в сверкающую полосу. – Это ему ничего не дает, ни повышения, ни особых льгот. Но теперь, после стольких экспериментов он… – Бен задумался, подбирая слова. – Идеальный солдат? Если таких будет много…

– …То и одаренные будут не нужны, – договорил за него Чаки.

– Нет! – Бен засмеялся, покачал головой. – Если таких будет много, это даст нам перевес. Может, наконец-то сдвинем линию фронта, отбросим альянс.

Звякнул колокольчик над дверью, и вошедший остановился на пороге, оглядел забегаловку. Чаки замахал ему, как давнему другу, и тот поспешил к их столу.

– Вот видишь, ты зря волновался, – сказал Бен чуть слышно. – Все хорошо.

3.

Она шла рядом, но словно не с ним, а сама по себе. То обгоняла Чарену, то отставала, разглядывала пожелтевшую траву, пинала придорожные камни. Они с сухим шорохом катились вниз по склону, пока не натыкались на вросшие в землю валуны или не исчезали в кустарнике.

Нежданная спутница.

Чарена не пытался окликнуть ее, шагал все также неспешно и осторожно. Но следил, как она отбегает и возвращается, отмахивается от овода, срывает невзрачный белый цветок и тут же бросает прочь. Тяжелая сумка била ее по ногам, ветер трепал волосы, путал волнистые пряди.

Как она оказалась на этой тропе? Неужели ждала, когда появится провожатый, и попросила о помощи первого встречного? Ведь могла простоять еще долго, – места казались заброшенными, ни путников, поднимающихся к монастырю, ни пастухов, пасущих стада. Лишь птицы испуганно вспархивали от звука шагов, а над травой вились поздние бабочки и мухи, отогретые осенним теплом.

Девушка вдруг замерла, вытянулась, глядя вдаль, а потом сорвалась с места. Добежала до высокого обломка скалы, взобралась на него и снова застыла, – будто одинокий дозорный, ждущий наступления врагов. Но тут же обернулась к Чарене, замахала руками, заговорила, неразборчиво и быстро.

– Не понимаю! – крикнул Чарена и ускорил шаг.

Камень, на котором она стояла, был щербатым, в белых прожилках, – и таким большим, что на плоской вершине разместились бы и трое. Чарена поднялся по уступам и остановился рядом с девушкой.

Справа, вдалеке виднелся город. Над сутолокой крыш тянулся дым, медный отблеск на шпиле башни слепил глаза. Ни рельсы, ни причал для поездов отсюда было не различить, но Чарена знал – они там, прячутся среди холмов.

– Не туда смотришь! – Спутница дернула его за рукав и указала вниз. – Вот!

Тропа под скалой ветвилась, три стежки разбегались в стороны, терялись в колючих зарослях. Но главная, утоптанная дорожка не исчезала, – бежала вниз, между камней и рытвин, в зеленую долину, к деревне. Отсюда все было как на ладони: улицы, заборы, дома и сады вокруг.

– Я была там! – Девушка махнула рукой, будто хотела смести селение. – Туда ходить не надо.

Чарена кивнул. В заплечном мешке лежала фляга с водой и монастырский хлеб, – на сегодня хватит. Ни к чему задерживаться, заходить в каждую деревню. И не беда, если придется ночевать под открытым небом.

Они слезли с обломка скалы, и Чарена прислушался. Незримый путь стремился вниз, разлетался искрами, озарял каждую из неприметных тропок. Но куда свернуть?

– Ты знаешь, – слова путались, теснили друг друга, – как идут до столицы?

Девушка мотнула головой – так возмущенно, будто большей глупости не слышала в жизни.

– Зачем нам идти, это же очень далеко! – сказала она. – Мы поедем на поезде.

– У меня нет денег, – объяснил Чарена.

Подорожная, открывавшая двери в вагон, была подарком Мари. Наверное, самым дорогим ее подарком.