Читать книгу Дети войны - Влада Медведникова - Страница 7

Я привык слышать стук ее сердца сквозь сон. Привык, просыпаясь, различать ее дыхание, ловить эхо чувств. Ее кожа всегда прохладная, а мысли – теплые. Ее душа сияет светом весны, может растопить лед, прогнать стужу – и зима отступает из моего сердца, чувства становятся пронзительными и яркими.

Каждое утро я просыпаюсь раньше Беты. Не выпуская ее из объятий, смотрю наверх, ищу звезды. Иногда знакомый узор сияет надо мной, иногда тонет в приливе рассвета. Порой небо скрыто облаками или дощатым потолком чужого дома.

Сегодня опоры нашего жилища – стволы деревьев. Их ветви – стропила, шелестящая листва – кровля. Под нами колючее шерстяное одеяло, и сквозь него я ощущаю холод земли: жизнь бурлит в ней, но уже предчувствует зимние морозы, готовится уснуть. Темнота струится вокруг меня и Беты, льнет к корням деревьев, но не опаляет их. Темнота не дает нам замерзнуть. Бета спит и не помнит о том, что скоро зима.

Мы в пути уже много дней. «Как будто сон», – сказала Бета. Но может ли сон быть таким пронзительным и долгим? Мне кажется, я помню каждый шаг, пройденный нами на пути от гор. Вереск и дальний шум волн. Острые листья травы, режущие, как лезвие, – боли нет, но капли крови стекают по рукам. Луга, поросшие диким ячменем, – колосья спелые, вьюнок обвивает их, голубые цветы сияют среди увядающей зелени, я срываю их, проходя мимо.

Не сон и не явь – преображение. И мы с Бетой идем сквозь него, день за днем.

И с каждым шагом, с каждым часом я все ясней понимаю – это навсегда. Те, кому я служу, – не зовут меня. И те, что подчинялись мне, – молчат. Приговор в силе, и, наверное, всегда будет так. Моя судьба теперь – блуждать вдали ото всех и смотреть, как меняется мир.

Когда понимание захлестывает, я не могу удержать свои чувства, они горят. И каждый раз, услышав их, Бета говорит: «Я никуда не уйду без тебя».

Сейчас она спит, а я пытаюсь разглядеть звезды сквозь колыхание темной листвы.

Этот лес юный, ему меньше недели. Но деревья уже высокие, тянутся ветвями в поднебесье, стволы толстые, кора успела огрубеть, растрескаться. Эти деревья еще не знали ни весны, ни лета, им только предстоит пережить зиму – но я уверен: если срубить огромный ствол, увидишь годовые кольца и насчитаешь их сотни.

Леса, погибшие шестьсот лет назад, возвращаются к нам. В каждом дереве, как в хрустальном шаре, заключено время нашего изгнания, время горечи и тайн. Война промчалась по земле, сожгла врагов, дала силы преображению – и вот вокруг меня лес, ветви качаются над головой, листва заслоняет звезды.

Но мои звезды ничто не скроет. В предрассветный час среди лесного шепота и безмолвия души я не могу не думать о них. Они сияют, тревожные и горячие, они повсюду. Звездный ветер течет, связуя их воедино, сила струится – от меня и ко мне. Я пытаюсь остановиться, погасить внутренний взор, но не могу.

Я вижу свет Арцы – мятущийся и яркий – но она молчит. Сумел бы я сдержаться и не ответить, если бы ее голос раздался в моей душе? Я осужден и должен помнить об этом каждый миг своей жизни.

Сияние Рэгиля такое глубокое, такое красивое, мне больно смотреть на него. Он в городе, скитается среди видений и целительных чар. Я должен быть рядом с ним, чувствую это так ясно. Но мне нельзя приближаться к нему.

Сколько бы ни блуждал внутренний взор по моему небу – Амиры нет. Звездный ветер пронизывает меня, когда я тянусь к ней мыслью. Тишина и память.

Из-за меня Амира погасла. Умерла, потому что меня не было рядом. Потому что я не предвидел, на что способен Лаэнар, и не взял его в плен, не убил. Я не погиб на войне, но не спас свою звезду, такую близкую, яркую. Как после этого я могу оспорить справедливость приговора?

Амира погасла, но Лаэнар сверкает ослепительно, как прежде. Его сияние меняется – багровое, синее, раскаленно-белое. Он предал нас, так почему я все еще считаю его своим? Да, предал, но ничего не изменилось. Свет мчится от него ко мне, потоки силы возвращаются от меня к нему – через бесконечное расстояние, через земли и море.

Он всю жизнь принадлежал мне, я знаю его так хорошо. Почему же я не догадался, что он сделает?

Но даже пророки не предвидели этого. Ни в зеркалах, ни в снах, ни в видениях среди голубого дыма, нигде не являлось такое будущее. «Я не знал, – сказал мне Эркинар в тот день. – Прости меня, я не знал».

Я не могу злиться на пророков за то, в чем виноват сам.

Но есть то, в чем они виновны передо мной. Они молчали о моем будущем – но знали его, теперь я уверен в этом.

* * *

Сколько я себя помню, Эркинар был моим лучшим другом. Среди восемнадцати великих звезд он ближе всех мне по возрасту – всего на три года старше, и в детстве я почти все свободное время проводил в чертогах прорицателей. Эркинар уводил меня в сны, мы странствовали там подолгу: темнота дорогой текла вперед, мы шли по ней из сна в сон. Миры, невероятные и яркие, наполненные голосами и светом, люди, непохожие на знакомых нам, чужая земля и чужие небеса – все это я видел в белых снах и со временем научился сам находить путь, мне уже не нужен был проводник. Но ни один, ни с Эркинаром, ни с другими пророками – я никогда не видел снов о своем будущем.

Чем старше я становился, тем больше появлялось дел. Каждое мгновение было на счету, война приближалась. Но я по-прежнему приходил к пророкам, стоял у зеркал, погружался в сны – сквозь туман видений смотрел на города и гарнизоны врагов. Прорицатели показывали будущее, его потоки ветвились – наблюдая их, я выстраивал стратегию грядущей войны, шаг за шагом.

Ни в одном из потоков будущего я не видел себя. Лишь изредка – отблеск темноты в разгар битвы, эхо разрушительной силы. Я спрашивал об этом Эркинара, и сперва он не отвечал, но в конце концов сказал: «Пойми. Я не могу тебе помочь». Он сжимал мою руку, когда говорил это, и было ясно – ему жаль меня, но он ничего не объяснит.

Но меня не нужно жалеть.

Я чувствовал – не только Эркинар, многие пророки знают что-то и скрывают от меня. Я не спрашивал больше, но одна из белых звезд проговорилась.

Айянира, ближайшая звезда Эркинара. Строгая и отрешенная, обжигающая, как лед, она менялась, когда мы оставались наедине. Острые грани таяли, исчезали из ее души, слова и прикосновения теряли сдержанность. Я расплетал ее волосы, и серебряные цепочки путались в пальцах, со звоном падали на пол. Я пытался разглядеть, что таится в глубине ее темных глаз, но проваливался в сон страсти, ни о чем не мог думать, пока не выныривал из него.

Однажды, когда воздух вокруг нас еще дрожал и пылал, не желая остывать, Айянира замерла. Застыла в моих руках, стала на миг неотличима от теней, что бродят в глубине зеркал. А потом сказала: «Твоя четверка… не привязывайся к ним так сильно. После войны их не будет рядом».

Она не захотела ничего объяснять и не разговаривала со мной несколько дней. Но я решил, что понял ее послание. Весть о том, что меня убьют на войне.

Но я жив, вот мое будущее. Почему же пророки молчали о нем?

* * *

Небо светлеет.

Я вижу его сквозь полог ветвей, колышущийся узор листьев. Сумеречный свет и тени скользят по лицу Беты. Я касаюсь ее щеки – Бета улыбается в полусне. Ее ресницы дрожат, она обнимает мою ладонь и говорит, не открывая глаз:

– Такой странный сон… Как я попала без пророков в белый сон?

– Расскажи. – Я касаюсь ее губ. Дорога и ночной холод обветрили их, и я целую ее снова, отдаю глоток целительной силы.

– Незнакомые люди. – Голос Беты звучит еле слышно, я почти вижу то, о чем она говорит. – Мы были в странном доме. И я все время знала, что это сон. Так странно… раньше только с пророками была в белом сне.

– Эта греза – место, где все встречаются, – объясняю я. – Там можно увидеть кого угодно, и туда легко найти дорогу. Мы можем встретиться там с тобой. Чтобы не разлучаться и во сне.

– Сейчас я уже не засну, – смеется Бета.

Я смеюсь вместе с ней.