Читать книгу Стометровка - Владимир Буров - Страница 3

Часть первая
Глава первая

Оглавление

– Пациент стабилен?

– Не уверен. Поспешите.

Реанимация с визгом новой резины об асфальт тронулась от Вахты, потом провизжала тормозами на крутых поворотах Военного городка, и, наконец, прорвалась к медпункту.

– Пациент стабилен? – спросил доктор, выскочившую на крыльцо медсестру с растрепанными волосами, проверяя, на месте ли сзади, за спиной под ремнем пистолет с глушителем.

– Н-да, – ответила, слегка покраснев прелестная, как хорошая лошадь девушка. Не зря Гера устроила мир так, чтобы ее девушки периодически превращались в лошадей. В породистых лошадей, хочу я еще раз напомнить. Видимо эта, оставшаяся от древних времен привычка, заставляет девушек в выходные и праздничные дни, как и раньше, превращаться в лошадей. Но не в видимом мире. А духовно. И некоторые это чувствуют. Они ничего толком не понимают, но думают:


– Вот это лошадь, – и не могут удержаться от предложения немедленного секса. Хотя сами, как, например, Хемингуэй, лежат в госпитале раненые. Древний инстинкт Геры – непреодолим. На породистых лошадей бросаются кони. Таким конем был и Сильвестр. Он и сам думал, что он никто иной, как:

– Сильвестр Сталлоне. – Племенной Бык. Но это было до Армии. А здесь, в богом забытом месте, ему в первый же день предложили самому стать лошадью.

– Как, то есть, не понял? – спросил он.

– Ничего особливого, – ответил сержант. – Просто ты должен теперь понимать, что на самом деле твое имя при рождении было не Сильвестр, а Сильва.

– Сильва, – повторил новобранец. И услышал:


– Сегодня вечером у тебя уборка туалета.

– Ну че ты молчишь? – сказал другой сержант. – К тебе люди обращаются, а ты молчишь, как бык. Здесь принято отвечать, когда спрашивают.

– Просто вы не представились, – сказал Сильвестр и улыбнулся.

– А он действительно культурный парень, – сказал сержант. – Мне это нравится. – И добавил: – Зови меня:

– Железный. Как говорится:

– Куй железный, пока горячий.

– А меня зови, дорогой, или лучше дорогая:


– Деревянный.

– Может быть, лучше тебя звать Оловянный, друг?

– Не умничай, Сильва, – сказал Деревянный. – Оловянный уже есть, и он скоро подойдет.

– Когда?

– Что когда? А! Вот сегодня вечером в туалете ты с ним и встретишься.

И настал вечер. Оловянным оказался командир роты, капитан. Сталлоне, как раз согнулся над третьим унитазом. В руках у него были только зубной порошок и щетка.


Считалось, что эти инструменты больше всего подходят для чистки туалета. Если с туалетом как-то еще можно с ними справиться, то с гераклами, какими они показались новобранцу – никак.

Далее, два неожиданных для самого Сильвио удара. Он оказывается на гауптвахте. А потом в медпункте.


Доктор и два санитара прошли вслед за медсестрой.

Вечером, когда пришел комроты, Сильвестр был еще не готов. Капитан так и спросил, снимая лайковые перчатки:

– Готов?

– Нет, – ответил Деревянный.

– Почему? – строго спросил комроты. – Я, кажется, просил все приготовить к моему приходу.

– Мы побоялись испортить продукт, – сказал сержант Деревянный.

– Нет, я кажется, прямо вам сказал:


– Она, или он – не важно – к моему приходу должен быть мягок, как стейк из страуса.

– Я, – начал сержант Железный, – дал ему в челюсть справа только один раз. Так он лежал между унитазами ровно тридцать минут. Честно, я бил не сильно, а наоборот, среднее, как будто отбивал не жесткую говядину, а куриное филе.

– И?

– И больше мы бить его стали, – сказал Деревянный.

– Действительно, а вдруг он умрет, – добавил Железный. – Тогда…

– Действительно, – добавил Деревянный. – Вы же ж не любите мертвых.

– Покойники, они, конечно же, хуже, – поддержал мысль напарника Железный. Тем более, вы и сами их не любите.


– Все это так. Но я ведь вам приказывал. Приказывал, мать вашу, сделать из него отбивную! Только, чтобы не ломался, а гнулся. Как оловянная ложка. Похоже, вы совершенно не слушаете то, что я вам говорю.

Тут надо сказать, что капитан Оловянный был кандидатом в мастера спорта по боксу. Железный был маленьким и тощим. Что он только не ел с медом – ничего не помогало. Железный так и оставался маленьким и тощим. Но с мышцами. У него был пояс по каратэ. Не Брюс Ли, конечно, но желание убить кого-нибудь у него тоже было большим, и, как и его удары, болезненным. Его мечтой было – нет, не стать чемпионом Москвы, тогда каратэ официально было запрещено – а стать певцом. Как Козловский. Лучше бы Лемешевым. Но у Лемешева, как говорил Железный:


– Неправильно поставлен голос. – Он частенько ставил в казарме пластинки с ариями из опер, итальянские песни. Например, для Подъема он часто ставил пластинку:

– На призыв мой тайный и страстный, о, друг, мой прекрасный, выйди на балкон. Так красив свод неба атласный… И сам тоже орал. Но голос его был твердым, пронзительным, но абсолютно не проникал в душу.

– Как будто заяц барабанит по медному тазу, – сказал один новобранец, когда Железный запел в бане:


– Дуня д, моя Дуняша, Дуня-тонкопряха. – Даже хотели для смеха надеть ему на голову таз с холодной водой. Было весело. Но потом этого парня, который сказал про Зайца Железного Барабанщика, сержанты и капитан Оловянный насиловали целый месяц в каптерке. Он так и сказал:

– Да какой ты на хер певец! Так лесной заяц. Железный Барабанщик. – Потом этот парень, Костик, сбежал. И, что самое интересное, его так и не нашли. Хорошо, что сбежал, а то уж эти ребята хотели продать Костика в соседнюю роту за триста баксов.

Другой сержант до армии работал плотником. Врезал замки в двери новостроек. И сам называл себя:


– Хуй Деревянный. – Он был страшим сержантом.

Они вошли без стука. Почти без звука. Оловянный кашлянул.

– Сильва, – сказал он, – я не хочу тебя бить. – Но ты должен оказывать только легкое сопротивление. Чтобы я понял:

– В глубине души ты тоже хочешь потрахаться. С другой стороны, ты хотел – как бы – оказать сопротивление, но страх сковал тебе руки, ноги и все, что еще там есть у тебя. Ты не можешь в полную силу оказывать сопротивление. Ты кролик перед удавом. К сожалению, приходится все это говорить тебе, чтобы ты добровольно сделал то, что я хочу. Эти неумехи, – он кивнул на Железного и Деревянного, – не смогли подготовить тебя для меня, как обезьяну к обеду китайского императора. Соглашайся.


– Не знаю, не знаю, – сказал парень. Он стоял у последнего унитаза. Все остальное уже блестело. Тыльной стороной ладони новобранец вытер капли пота со лба.

– Ты будешь жить в отдельной комнате. Не будешь вставать на зарядку. И вообще, никакой боевой и политической подготовки. Пусть дураки бегают кросс в противогазах. Правильно я говорю? – Оловянный приблизился вплотную. Так сказать, на расстояние хука.

– Так, так, так, – затараторил Сильва, как пулемет Максим в Гражданскую Войну. – Все это так, все это хорошо. Только…

– Что только?

– Только я не понял, кто обезьяна?

– Ты хочешь сказать, что это мы обезьяны? – решил уточнить Деревянный. – Да я тебя, как Черчилля!..

– Подожди, подожди, – сказал капитан. – Зачем сердиться? Мы действительно обезьяны. Большие, огромные орангутанги.


– Мне это нравится, – сказал Железный. – Я… – он не успел договорить. Комроты провел хук справа. Сильва упал и сломал унитаз, который только что дочистил.

– Как? – участливо спросил кеп, – я все еще похож на орангутанга? Или уже меньше? Че молчишь?

– Я это… хорошо, что упал на бок. Если бы на спину – сломал бы спину.

– Он все еще разговаривает, – сказал Железный. – Надо добавить, – и он хотел наступить на шею новобранца фирменной кроссовкой. Ну, как это принято в лучших домах Лондона. Имеется в виду, как это принято у каратистов. Просто мне всегда хочется лишний раз упомянуть город Лондон, где живут много русских людей.


И он сделал это. Наступил на шею. Но тут все увидели, что сам Железный поднялся в воздух, как воздушный шар, и, приземлившись, снес с противоположной стены два писсуара.

Никто ничего не понял. Даже сам Сильва. Тем не менее, скоро у него хватило ума понять, что это сделал он. Поэтому парень двинулся к выходу, остановился и сказал:

– И да:

– Я не Сильва. Зовите меня Сильвио.

Деревянный опомнился, и смело шагнул вперед. Железный обучал его удару с разворота. Но сейчас сержант решил исполнить свой удар. Он всегда ходил с ножом. Всегда учился бросать его. Точнее, это был не нож, а стамеска для разделки двери под замок. Острая со всех сторон, как бритва.


Деревянный вынул ее из деревянных, как будто игрушечных ножен, и с неожиданной быстротой бросил в парня, которого теперь уже смело можно называть Сильвио. Он не уклонился от лезвия бритвы, а поймал ее за хвост. Имеется в виду за рукоятку. Он бросил стамеску в унитаз, с удивлением посмотрел на свою руку, поймавшую эту острую змею, и сказал капитану, что еще вернется. Больше Сильвио не мог ничего придумать. Оловянный не решился двинуться с места. Только решил обязательно поймать этого Райана и продать в рабство Колобку.


– Тот любит борзых. – На то, что Сильвио и сам не понял, как у него получилось моментально уложить двоих и поймать на лету лезвие бритвы, капитан не обратил внимания. Я еще не сказал, что и Деревянного он тоже уложил. Точнее, сунул его голову в унитаз и спустил ржавую воду из бачка. Деревянный даже не понял, что промахнулся. Рванув гимнастерку на груди и оскалив длинные, как у крокодила зубы, он побежал на цель.

– Загрызу, падла! – Но только это он и успел сказать.


Сильвио развернул Деревянного к себе спиной, и оправил энергию его движения в сторону унитаза. Старший сержант как будто сам присел к унитазу. Ну, чтобы умыться. Потом новобранец поднял его ноги, и, как я уже говорил, включил воду.

Капитан не мог врать от страха. Он рассказал все, как было прибывшему из Москвы агенту. Попросту киллеру. Ведь у того было одно и прямое задание:

– Убить Сильвио. – Без вариантов. Оловянный сам очень удивился:

– Какого-то молодого ублюдка и сразу:

– Убрать!

Он сам в тот же день взял краткосрочный отпуск и уехал в деревню к родственникам жены.

Далее, санчасть, продолжение.


Доктор вошел в палату, где должен был лежать Сильвио, и сразу выстрелил.

– Пиф-Паф! – Дуплетом. Но на кровати никого не оказалось.

– Здесь никого нет! – воскликнул доктор. – Это одеяло. Где он? Говори. Или я тебя саму упакую в это одеяло. Ты че, проститутка, не слышишь, когда к тебе обращаются люди? – Он схватил медсестру за руку, и развернув, бросил на кровать, где должен был лежать Сильвестр Сталлоне.

– Я… я не знаю, где он. Только, буквально только что этот парень был здесь. Я не стала бы его укрывать. Посмотрите на мои растрепанные волосы. Он хотел овладеть мной. После этого я не стала бы его укрывать. Поверьте.

Ленька Пантелеев – а именно так звали агента – взял белокурую девушку за волосы одной рукой. А другой приподнял подбородок.


– Смотри мне в глаза, – сказал он. – В глаза! – я сказал! Не мигать. Не ми-га-ть. Ты хочешь спать. Повторяю:

– Ты очень хочешь спать. Ты устала после бессонной ночи. Спи. Спи. Спи. Спи, блядь, я тебе сказал. А теперь говори:

– Где он?

– Ай! Ай доунт ноу. Я доунт ноу. Честно. Я не знаю.

– Ну, хорошо. Если от тебя нет никакого толку… Если от тебя нет никакого толку, то я пристрелю тебя. – И он приставил глушитель Береты к обрамленному желтыми волосами, как говорил Чехов, лбу Принцессы. – Ты похожа на Принцессу, – сказал Ленька Пантелеев. – Мне жаль тебя убивать. – И добавил: – Но придется.

– Прошу вас не надо, – простонала медсестра. Я все скажу.

– Отлично. Говори. Где он?


– Под кроватью, – одними губами сказала девушка, и большим пальцем показала вниз. Как Марк Аврелий Красс на трибуне Колизея показал Спартаку, чтобы он добил негра с трезубцем и сетью.

– Пожалуй, это единственное место, где мог спрятаться Сильва. Окно было закрыто решетками, а из двери ему некуда было бы бежать.

Тут надо сказать, как этот парень попал в лазарет.


Он ударился локтем о косяк двери. Получил ссадину. Но это не главное. Главное, что локоть удивительно быстро распух. Как будто он самостоятельно лечил эту ссадину недели две-три. И еще:

– Он ударился локтем о косяк двери не сам. Ему помогли. В казарму ворвался караульный взвод в количестве восемнадцати человек. И хотя парень кричал, что он сдается, его продолжали бить.

– Пришлось защищаться, – как потом он рассказывал военному следователю. – Валят и валят! Откуда их столько? – Ну, и задел локтем о косяк двери.

– Вы, точнее ты, сукин сын, покалечил девять человек. Половину охранного взвода, – сказал следователь. Его фамилия была Швецов. – Как тебе это удалось? Ты каратист, что ли, в натуре? Вроде еще молод для того, чтобы так обращаться с людьми. Или ты, как Жан-Клод Ван Дамм с четырех лет занимался Каратэ До?


– Я даже не знаю, существует ли такое каратэ, – ответил Сильва. – Нет, честно, я никого не бил.

– Они сами себя изуродовали? Так, что ли?

– Получается, что вы правы. Они сами…

– Заткнись! Пока я не буду возбуждать уголовное дело. Но после карцера ты должен найти денег. У тебя вообще есть деньги?

– Нет

– Это не есть хорошо. Придется найти. Иначе полетишь ты белым лебедем в Солнечный Магадан. Ты меня понял? Ты меня хорошо понял?

– Нет.

– Чего ты не понял?

– Я не в карцере сижу, а лежу в санчасти.


– Я не просто так сижу, а в санчасти я лежу, – передразнил Швецов. И добавил: – Карцер еще впереди. – И добавил еще раз: – Если ты не подумаешь хорошенько насчет денег. Ты меня понял?

– Понял то, понял, только…

– Нет, ты меня хорошо понял, сукин сын?

– Понял, понял. Вы опять насчет денег? Я подумаю. Хотя, честно говоря, ума не приложу, где их вообще берут.

– Ты что, с Луны свалился? Или с этого, как его, Сириуса? Деньги всегда есть в одном месте.

– Да? Где это?

– На Большой Дороге.

– Не понял. Где это?

– Ну как где? Именно там, на большой дороге. Там, та-рарам, тара-рам. Там. – И он побарабанил по столу всеми пятью пальцами. По очереди.


– Так вы толкаете меня на преступление? Хотите, чтобы я ради вас стал разбойником? Я на это не способен.

– Дела твои говорят о другом. Очень даже способен.

– Ну, хорошо, допустим, я воспользуюсь вашим советом. Но нужно будет проверять каждого. Я не знаю, у кого есть деньги, а у кого нет. Это будет очень долгая история.

– Вот это да! У тебя, парень, природная склонность к разбою. Ты сразу ухватил суть да дело. Ты прав, нужна наколка. Я сам тебе ее дам.

– Ну, не буквально сам. Получишь информацию от капитана Оловянного.

– Не-ет! С этим пидором я больше связываться не буду.

– Он не пидор. А наоборот.

– Если любит мужиков – значит сам такой же.


– Думай, как хочешь, но связь будем держать через него. И да:

– Тебя никто не заподозрит, потому что во время налета ты будешь находиться в санчасти.

– Я так долго буду лежать?

– Информацию получишь послезавтра.

– Я умру от тоски.

– Я вижу, у тебя настрой боевой.

– Какие уж тут шутки, господин юрист. Вы видите, что у меня рука только после операции? Как я буду брать банк? Я лично не понимаю.

– Какой банк! Чудила. Банк не надо. Пока. Возьмешь инкассаторский джип.

– Я не смогу. Честно. Вы что, все шутите?

– Шучу, шучу. Все гораздо проще.


– Убивать я никого не буду. Я на это не способен. Вообще, я не совсем понимаю, за кого вы меня принимаете? То трахнуть хотят, то на Большую Дорогу посылают. Это армия или бордель какой-то?

– Скажи спасибо, что действительно… киллером не предложили работать. Просто я не совсем верю в информацию из Москвы.

– Да? А что это за информация?

– Хорошо, я тебе скажу. – Швецов открыл папку и вынул листок. – Из Москвы, – кивнул он на листок. И добавил: – Шифровка. Пишут, что ты киллер.

– Меня с кем-то перепутали, – сказал Сильвио.

– Мы сделали запрос в Москву, в Центральный Компьютер. Хотели просто узнать, в какой такой подпольной каратистской секции ты занимался. И все. А тут. Зе профешен киллер. Я сам ничего не понимаю. Думаю, действительно:


– Ошибка. Какой из тебя киллер, если ты банк брать боишься. Но, пока суть да дело, я использую тебя, как мою левую руку. Ты понял. Левая-то деньги любит. Шутка. Ты даже не представляешь, сколько у меня долгов. До сих пор не могу расплатиться с поставщиком за бассейн. Простой бассейн. Не в олимпийском стиле, не из золота, даже не из серебра. Просто бассейн. А денег, расплатиться за него, нет.

– Я вам не верю, – сказал Сильвио.

– Да? Я даже могу назвать твой позывной.

– Интересно. И как меня там зовут? Сильвестр Сталлоне? Так это я сам себя так называю.

– Нет, мой друг, нет. Не угадал. Твой псевдоним:


– Том Круз.

– Чушь. Чушь и бред. Я такого имени не помню. Что это за кликуха такая? Том Круз, – повторил он. – Нет, нет, не может быть.

– Почему?

– Да я и стрелять-то не умею. Здесь еще не научили, а там я вообще никогда не стрелял.

– Да, я тоже так думаю. Хотя, с другой стороны, мы можем попробовать. Как ты считаешь?

– Не здесь же.

– Конечно, нет. После дела попробуем.

– Что? Еще какие-нибудь вопросы? – спросил майор. – Иди.

– Мне не хватает еды.

– Еды. Еды, еды, – повторил следователь. – Это отличная идея! Ты ограбишь склад тушенки. Возьмешь себе, сколько надо. И заодно мне загрузишь Студебеккер.


– Вижу, вы совсем не понимаете, что у меня до сих пор рука болит.

– Сами вы делать ничего не будете. Прежде чем убрать охрану склада и кладовщика, заставьте их загрузить Студебеккер. И да, – добавил юрист, – только половину загрузишь американской тушенкой, а вторую половину сгущенкой. Ты все хорошо запомнил? Половину Студебеккера американской тушенкой, а вторую половину рогачевской сгущенкой.

– Любите сладкое?

– Ес. Надо поесть, пока эта сгущенка еще наша. Вы слышали, что ее продали за долги в Данию?

– Нет.


– Удивительно. Просто удивительно, что ты ничего не знаешь, и ничего не умеешь. Любой другой бы точно подумал, что ты с Луны свалился. Ведь об этом целый месяц говорили все средства информации. Продали чуть ли не последнее достояние республики. Древний рецепт рогачевской сгущенки. Мама Мия! Куда деваются все деньги? У меня у самого их постоянно не хватает. Вы все еще здесь? Идите рядовой… я уж и забыл, как ваша фамилия. Ха-ха. Ага, вот:


– Столетов. Такому парню, с такой известной фамилией подошла бы жена француженка, какая-нибудь бывшая знаменитая модель или актриса, перешедшая на работу в министерство железнодорожного транспорта. А? Такая плейбойская дамочка с яркой внешностью на работе по связям с российской общественностью. Если ты заработаешь мне миллион – я выведу тебя на нее. Такая… прикоснешься к ней и понимаешь, чувствуешь всей душой и всем сердцем, оторваться от нее не можешь. Как будто током притянуло. Впрочем, об этом еще рано говорить. Иди. Жди указаний.


Не успел Столетов загрузить первый Камаз, как приехал полковник Зуев. Он сказал, что:

– Это какой-то бардак. Загрузишь мне Студебеккер. – Получилось:

– Первый Камаз, второй – Студебеккер.

Не успел парень поспать в санчасти два часа, как приехал агент из Москвы. Сильвио как раз проснулся, чтобы попить воды. Он даже не заметил, что опухоль у него спала. Локоть работал почти без боли. Но сейчас он не обратил на это внимания. Он даже смотрел одним глазом.

Теперь этот агент стоял на коленях, и готовился заглянуть под кровать. Природная любознательность взяла верх над безопасностью. Он еще раз взглянул в глаза прекрасной девушке и посмотрел под кровать.


Удивлению его не было границ, как не было границ удивлению Чехова, когда он увидел, что у него получилось две Чайки. Вроде бы должна быть одна. А тут две. Ведь нельзя же Нину Заречную совсем не считать Чайкой. Хотя она и говорит, что она не Чайка.

– Не то, не то, не то, – говорит она. И действительно, какая она Чайка? Чайка это Треплев. Он ведь и сам говорит, что скоро будет убит:

– Как эта Чайка. – Чайка, которую он сам и убил. Сразу скажу, почему Чехов назвал эту пьесу комедией. Ровно, как и другие. Дядю Ваню и Вишневый Сад.


Дело в том, что вектор перспективы в пьесах Чехова направлен не в глубь картины, а прямо в настоящее, на сцену. Например, в Вишневом Саде кажется, что в конце нет довольных, кроме Лопахина. Раневская скоро проживет деньги, доставшиеся ей от продажи Вишневого Сада. Она сама об этом говорит. У Ани и у Вечного Студента тоже нет перспектив. Ведь их связь выше любви. У Вари тем более. У нее как не было, так и нет даже ста рублей на монастырь. Фирс остался один умирать в пустом доме. Печаль, печаль, бесконечная печаль, которая будет здесь и через двести, и через триста лет. Ничего нет. Кажется, что люди здесь замерли в последнем движении, как при последней вспышке Конца Света. Но это не так. Не так, потому что существует противоречие. А именно:


– Раневская не поддается ни на какие разъяснения и уговоры Лопахина о превращении Вишневого Сада в Дачные Участки.

Вводится мысль, что вот, мол, какие это были старинные люди:

– Хоть кол на голове теши, а выгоды своей они увидеть не могут.

Не могут расстаться с любимым Вишневым Садом. Но ведь это явно не так. Во-первых, это просто явный перебор. Перебор фокусника, когда он вместо одной тумбочки показывает другую, кажется, что точно такую же, но при внимательном измерении оказывается, что вторая тумбочка больше. Незаметно с первого взгляда, но больше именно на ту величину, которая позволяет человеку уместиться в ней. Так и здесь. Не понимание Раневской своей выгоды – это фикция. Перебор. Даже старинные люди такими непрактичными не бывают. Они может и непрактичные, но когда им показывают истину, они как ослы не упираются. Ведь выгода нужна не дяде, а именно им самим.


И второе. Раневская, как и ее дочь, Аня любят не этот Вишневый Сад, не вообще родовой Вишневый Сад, а Сад их детства. Взрослый Сад таит в себе мрачную тайну. Что бы это могло быть? Возможно, Раневская похоронила в этом Саду ребенка. Вместе с каким-нибудь русским Вильфором. Почему нет? Или вы думаете, что Чехов говорит несколько раз только об обычной грязи? Только о том, что люди спят вместе со свиньями? А моральная грязь? Вы думаете, она была только во Франции? Только в Графе Монте Кристо? Сад этот никому не нужен! Даже Лопахину. Но он все же готов терпеть его разрезанным на дачные десятины.


Раневская, как и ее брат, принимает самое выгодное для себя решение. Она лишается мрачных воспоминаний – раз. И приобретает девяносто тысяч единовременно. Вроде бы:

– А по системе Лопахина у нее было бы двадцать пять тысяч ежегодно. Деньги не только пожизненные, но и передающиеся по наследству.

Но, повторяю, здесь другая перспектива. Перспектива картин Брейгеля и Рембрандта. Здесь действие пьесы доходит до конца и повторяется вновь. Повторяется каждый день уже сто лет. Как на картине Рембрандта Ночной Дозор:


– Не обычные люди, отряд городского ополчения позирует художнику, а:

– Актеры. – И следовательно, перед нами сцена. Как это и есть на самом деле.

Раневская и выбирает эту жизнь на сцене, где есть только одна перспектива:

– Играть свою роль. – Париж – Вишневый Сад, опять Париж, и опять Вишневый Сад. И так Всю Жизнь.

Кажется, что в этом хорошего: всегда одно и то же. Но и на картине Брейгеля всегда одно и тоже. Даже лапа собаки замерла навсегда в незавершенном движении. Точнее, здесь именно уже нет движения. Нет движения в содержание, внутрь. Поэтому Раневская никогда не обанкротится. Деньги у нее никогда не кончатся. И она сознательно выбрала именно этот путь, а не тот, который предлагал ей Лопахин. Она и превращает эту пьесу в комедию. Превращает именно своим парадоксальным выбором. Она знает, что у нее всегда хватит денег подать Прохожему золотой.


Ленька Пантелеев увидел под кроватью… вторую Пертскую Красавицу.

– Как это возможно? – Но только это он и успел спросить у себя. Верхняя девушка опустила на его голову тяжелую руку. Ленька отключился.

По другой версии, рассказанной потом начальству Ленькой Пантелеевым, девушку обнаружили потом, когда сам Сильва уже бежал. И не под кроватью, а в маленькой комнатке для швабр с липкой лентой на пухлых губах.

Ленька не оправдывался по телефону. Он удивлялся.

– Я не понимаю, где он нашел предметы для такой маскировки?

– Какие еще предметы, мать твою?! – закричал в трубку его начальник по имени Абель.

– Волосы, губы, ресницы, голубые глаза, платье.

– Если ты его не найдешь в течении суток, я устрою тебе платье из бетона. Ты понял? Как Брюсу Уиллису.

– Что? Прости, не понял. Прошу…


– Я тебе повторю. Если ты его не найдешь, будешь иметь бетонный массаж ног. Как Брюс Уиллис. На катере. И запомни новый пароль:

– Будущее – это Мексика.

Стометровка

Подняться наверх