Читать книгу Коварный камень изумруд - Владимир Николаевич Дегтярев, Владимир Дегтярев - Страница 5

Копчёный медвежий окорок восхитительно пах, а вкусен совершенно необычайно. Ломоть окорока с ломтем хлеба, попавший в желудок, погнал поручика в сон, но не в ужасный и тупой сон, а в тёплый и лёгкий, вроде дрёмы.

– А зовут меня, напомню вам, господин поручик, Петром Андреевичем, по фамилии я буду Словцов[1], – тем временем говорил преступник. Он сунул руки вниз, под полость, нагрёб снега и теперь умывал засаленные руки. – А почто меня довелось вам арестовать, того я не скажу. Ибо не велено. Поди, обыкновенный донос. Мало ли у нас по доносу людей хватают.

Поручик Егоров отринулся от дрёмы и застыдился. Он не догадался протереть руки снегом, когда посидел над дырой в возке. Такими руками и ел.

– Подайте и мне снега… Пётр Андреевич, – попросил поручик.

Он два раза ещё просил снега и тёр не только руки, но и лицо, а преступник всё говорил. Видать, соскучился в этом потюремном возке, пока его везли от города Тобольска к Уралу. Теперь вот, в предуралье, нашёлся слушатель благодаря Богу!

– Возки эти, потюремные, – жуткое изобретение подлого временщика Бирона, – говорил Пётр Андреевич. – Помните такого в русской истории?

– Не велено поминать, – быстро ответил поручик.

– Ладно, не поминайте. Одно время, когда уже императрица… гм… русская, Анна Иоанновна, бироновская гражданская супруга, стала мало ощущать себя женщиной, а почуяла старость и болезнь, то совершенно извергнулась в своём характере. Тут-то Бирон и запустил в Сибирь аж сорок таких возков. Ему мнилось, что императрица скоро падёт в могилу, а его окружают враги; и вот таким образом Бирон от врагов избавлялся. Такая, видите, тюрьма на тележных колёсах или на санных полозьях. Смотря по сезону. Покидать возок нельзя, говорить нельзя, спать здесь нельзя, места нет. А возок едет и едет, безостановочно. А за тем, бироновским возком, едут конвоем аж от самого Санкт-Петербурга два человека без смены. Им, конвойным, этот возок, да человек в нём, как бы преступник, был вроде смертельной жизненной обиды. Так бы и убили того человека… Бывало не убивали, а только тайком били. До полусмерти. И это понятно. Там, в России, у конвойных жёны, дети, а тут годами шмыгай по Сибири безостановочно, бездомно, по грязи, по снегу, среди мириадов мошкары и гнуса…

Поручик Егоров немедля вспомнил инструкции, которые ему дадены были ещё в тайной экспедиции, и по которым он должен тотчас же остановить говор преступника. А кто тот говор сейчас слышит? Буран? Ладно, послушаем, пусть говорит. Ибо говорит преступник сущую правду. О «бироновской повозке» со смущением от некоего страха говорил ещё отец поручика Егорова. Его батюшке, курскому дворянину, отставному теперь майору, довелось в ту злую пору служить в регулярных частях Ингерманландского пехотного полка, да по случаю бывать и в столице. Боевые части в столицу вызывал, конечно, Бирон. То он углядит бунтовщиков среди великих дворянских родов. А то по извету немецких баронов да холуёв при троне углядит как бы начало холопьего бунта супротив иноземцев. Вот войска и толкались в столице. Пугали, стало быть, врагов престола…

– Вы не можете ведать про столичные дела, – решил всё же выказать строгость к преступнику поручик Егоров, – ведь вы же родились и жили в Сибири.

– Это так. Но образование я получил в Санкт-Петербурге. С благословления архиепископа Тобольского и Сибирского Варлаама, я имел счастье пройти обучение в Санкт-Петербургской Высшей Александро-Невской духовной семинарии…

Поручик Егоров во тьме расшеперил глаза. Везти в «бироновском возке» духовное лицо? Скажи нынче про то кому-нибудь, ведь исплюются и разговаривать с тобой перестанут!

– Там… в штофе… чего-то осталось? – спросил поручик. – Подайте мне…

А за полной тьмой возка всё шумело и шумело, выло и трещало. Сибирский буран властвовал окрест и спуску никому не давал. Ни древам, ни людям, ни скотинам.

В возке наружный шум слышался всё глуше и вроде как бы растворялся. Зато у Егорова стало шуметь в ушах. Он допил оставшуюся водку, после чего вроде сразу жир нарос под кожей – стало тепло внутренностям и сверху, мимо кожи, тоже образовалось тепло. Преступник, который имел высокое духовное звание, теперь говорил:

– …А история России, Ваше благородие, иным путём идёт, не тем, коим нас потчуют… бла… бла… бла…

Уснул поручик блаженным сном, каким теперь на службе и не засыпал. Снилось, что он всё ещё в Санкт-Петербурге, ещё до отъезда в Сибирь, и они, офицеры тайной экспедиции гарнизонного охранного полка, собираются на офицерскую пирушку в честь дня рождения своего начальника, майора Булыгина…

* * *

– …По рублю и тридцати копеек на рыло! – орал сержант Малозёмов. – Рубль – на выпить, копейки – на закусить!

«В шестьдесят рублей обойдётся пирушка! В мой годовой оклад жалованья! – ужаснулся поручик Егоров. – Откуда же взять такие деньжищи на простую пирушку? По рублю и тридцати копеек с офицера? Сбрендил сержант Малозёмов!»

Отец поручика Егорова из малого Курского имения денег в столицу не присылал, присылал натурой содержание сыну: морожеными гусями, солёным свиным салом да мешками с мукой. Сие считалось в Петербурге нормой относительно армейских офицеров, каковые собирали свои посылки артельно и столовались артельно. А ему, поручику Егорову, экспедиционному офицеру особой службы, зазорным считалось жить по старинным обычаям натурального снабжения. Он обязан тратить деньги на полное своё содержание, исключительно деньги! Столица, она такая!

Обе подводы, посланные отцом со съестной натурой, поручик всегда велел деревенским возчикам выгружать в холодный лабаз интенданта ихней части майора Кандожоглу, то ли грека, то ли армянина на русской службе. Тот выдавал поручику за две подводы деревенских припасов десять рублей, едва ли третью часть стоимости подвезённого припаса. И поручик за то благодеяние деньгами, да за молчание тому Кандожоглу ещё кланялся! Вот где обида-то!

…А потом полезли в лицо пьяные морды, все орали, кто-то блевал под стол, а поручик испытывал невыносимый ужас, ибо проиграл в штос ловкому сержанту Малозёмову двадцать пять рублей! Которых и не имел при себе. А отдав которые, поручик бы заголодал до смерти, не дожил бы до следующей зимы!

Вот так погулял! Сержант Малозёмов его публично стыдил, требовал денег, и тогда старший среди офицеров, командир экспедиционного отделения майор Булыгин, предложил расчёт по карточной игре произвести командировкой в Сибирь:

– Завтра намечается расписание в службу нашего отделения, – огласил диспозицию будущей кадровой замены майор Булыгин. – Есть командировка в неметчину, в Берлин, с письмом нашей Императрицы к прусскому королю. Поручик Егоров немецкий язык знает, расписано было в Берлин ему ехать… А ещё имеется тайный приказ на три месяца в Сибирь. Привезти из Тобола-города государственного преступника. Намечен на Сибирь ты, сержант Малозёмов. Сибирь, конечно, страна, наверное, многожды интересная, чем неметчина, но ты, сержант, в ней бывал уже трижды…

– Четырежды, – с радостью поправил майора сержант Малозёмов.

– От, тем паче! Так что поменяйся сибирской радостью с поручиком Егоровым. Пущай там побывает, хлебнёт, так сказать, сибирских удовольствий. А ты, Малозёмов, поедешь в бравую неметчину. Пиво там, конечно, доброе, да и немки охотные к русакам. А немцы, мужики ихние, не сибирские медведи, за свою бабу русских не обдирают!

Тут майор Булыгин совсем развеселился:

– Малозёмов! Наливай «на посошок»! А тебе, поручик Егоров, бежать за «стремянной»! На «стремянную» уже не осталось в экспедиции выпивки!

– Я согласный! – проорал сержант Малозёмов. – Для ради праздника прощаю тебе долг, кулёма егоровская! Ехай, бес с ним, в Сибирь!

Поручику Егорову стало душно от обиды и от общего хохота…