Читать книгу Семья Берг - Владимир Голяховский - Страница 5

Когда Семен с Павлом, переполненные юношескими чувствами, запевали песни про Гражданскую войну, они ничего толком про эту войну не знали, она еще только разгоралась.

Ленин с момента захвата власти коммунистами в октябре 1917 года считал неизбежным вооруженное сопротивление свергнутых классов дворянства и буржуазии и предвидел необходимость защищать власть с оружием в руках. Так возникла Гражданская война 1918–1922 годов. Первые отряды Красной гвардии были созданы еще до переворота, в августе 1917 года. Декретом от 15 января 1918 года объявлялось создание Рабоче-крестьянской Красной армии (РККА), основанной на принципе добровольности вступления и классовом подходе: в армию зачислять только «здоровые классовые элементы» – рабочих и крестьян. Но добровольцев было слишком мало, и уже в июле 1918 года был издан другой декрет – о всеобщей воинской повинности.

Павел Берг вступил в армию как раз между принятием этих двух декретов. Он мало разбирался в политических направлениях, знал только, что велась борьба между красными и белыми. Для него, как для еврея, не могло быть выбора, за кого воевать, – только за красных, за свободу.

Отряд Павла Берга влился в конницу легендарного командира Семена Буденного и двинулся на юг, в сторону Южного фронта. Бывший унтер-офицер царской армии, герой, кавалер Георгиевского креста всех четырех степеней, Семен Буденный сформировал конный отряд в феврале 1918 года. Потом отряд перерос в полк, потом в бригаду, и затем – в кавалерийский корпус. В ноябре 1919 года корпус был преобразован в Первую конную армию.

Павел, могучий верзила ростом почти в два метра, раньше никогда не держал в руках ни шашку, ни винтовку и даже не умел крепко сидеть в седле. Опытным русским бойцам-кавалеристам он казался странным: парень вроде бы хваткий, боевой, но не из их среды.

– Ты парень громадный и сильный. Но кто ты такой?

– Был рабочим, на волжских пристанях грузчиком работал.

– Ну а до этого?

Пришлось Павлу признаться:

– Я еврей, до армии жил в Рыбинске.

Многим бойцам раньше никогда не приходилось видеть евреев, да еще таких громадных, да еще из рабочих. Предполагалось, что евреи – народ мелкий, торгаши и ничего более. Еще удивляло их, что в перемете седла у него всегда были книги, которые он читал на привалах. Некоторые, перемигиваясь, говорили:

– Это что же, ты еврейские книги читаешь, что ли? Библию свою?

– Нет, не Библию. Это русские книги.

– Почитал бы ребятам, может, что интересное узнали бы.

Павел выбирал для них военную тематику и старался читать медленно и с выражением, чтобы было понятно:

Бойцы слушали внимательно, с интересом:

– Ишь, как складно сказано – «счастье боевое». Это кто ж написал такое – из ваших евреев кто?

– Нет, это написал русский дворянин Александр Сергеевич Пушкин.

– Ага, Пушкин. При пушках, значит, был.

– Нет, он гражданский, жил сто лет назад.

– Ишь ты, гражданский, говоришь, а про войну складно писал.

Зачастую, уединившись, Павел любил читать стихи молодых советских поэтов. Его тянуло к еврейской тематике и к молодым еврейским авторам. В начале 1920-х годов в новой литературе вдруг появилась и быстро стала заметной плеяда молодых поэтов и писателей, евреев по национальности. Они писали по-русски, исключительно на темы революции и о судьбах евреев в новой России. Малыми тиражами на плохой серой бумаге издавалось множество тонких книжонок, которые ходили по рукам: люди зачитывались рассказами Бабеля, Ильфа, Кольцова и стихами Пастернака, Сельвинского, Антокольского, Светлова, Уткина, Багрицкого. Когда часть Павла брала с боем какой-нибудь новый город или останавливалась на постой, он всегда стремился найти новые книжки.

Поэт Михаил Светлов в книге «Корни», рассказывающей о раввине, очень похожем на деда Павла, тонко и точно описывал еврейскую меланхолию. Светлов жестко критиковал иудаизм и даже написал, что сжег бы синагогу, если бы это могло понадобиться для революции. Такой подход огорошил Павла – он сам давно отказался от религии, но к чему такая жестокость?..

Поэт Иосиф Уткин с мягким юмором описывал жизнь еврейского мальчика Мотеле, напомнившего Павлу собственное детство.

В еще не дописанной поэме Эдуарда Багрицкого «Дума про Опанаса» главным героем был красный комиссар-еврей по имени Иосиф Коган – образ, очень похожий на некоторых комиссаров Первой конной армии.

Книги формировали вкус и мировоззрение Павла. Однажды ему попалась на глаза книга со странным названием «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников». На обложке стояло еврейское имя автора – Илья Эренбург, а перед текстом было хвалебное предисловие Николая Бухарина, одного из главных вождей большевиков. Это привлекло внимание Павла. Он читал и вчитывался: перед ним развертывалась жизнь Европы и открывался новый стиль мышления и изложения. Он с трудом воспринимал этот стиль – смесь французского скептицизма с еврейской иронией, разбавленную русским нигилизмом. Павлу раньше не приходилось читать ничего подобного. В книге рассказывалось, как мексиканец Хулио Хуренито, считавший себя учителем жизни, вроде Христа, собрал вокруг себя учеников разных национальностей и отправился путешествовать с ними по Европе, Африке и России. Он собирался подорвать старые представления о религии и политике. Павла, человека военного, особенно поразила фраза: «Не люди приспособились к войне, а война приспособилась к людям. Она кончится, только когда разрушит то, во имя чего началась: культуру и государство».

Павел отложил книгу в сторону и задумался: неужели война будет такой долгой и такой разрушительной? Значит, и ему тоже суждено участвовать в разрушении культуры и государства? По описаниям событий в книге получалось, что главными проблемами XX века будут немецкий фашизм, советский социалистический тоталитаризм и еврейский вопрос. Павел читал и все ясней видел, что фашизм и социализм имеют много общих черт. В то же время автор ясно показывал, что евреи окажутся врагами и для того, и для другого строя. Эренбург писал, что бородатые русские мужики полагают: для всеобщего счастья надо, во-первых, перерезать жидов, во-вторых, – князей и бар, да и коммунистов тоже вырезать не помешает, а главное – сжечь города, потому как все зло от них.

Павел читал и волновался: что это – выдумки или пророчество? Особенно его расстроило то, что было написано о возможных будущих массовых убийствах евреев. Павел перечитывал, размышлял, и книга впервые заронила в его душу зерно скептицизма. И, конечно, он запомнил имя автора – Илья Эренбург. Вот бы почитать еще что-нибудь, им написанное…

* * *

Никто в окружении Павла никогда не третировал его как еврея. Павел и не чувствовал себя чужаком среди русских бойцов – выше и сильней всех, он сражался, как они, курил махорку, как они, матерился, как они. Бойцы считали его вполне своим. При новой власти антисемитизм перестал быть государственной политикой. Большевики объявили все национальности равными, запретив все религии. Но хотя государственного антисемитизма не стало, в людях он продолжал жить – евреев старались обвинить во всех ошибках смутного времени. Старый черносотенный лозунг «Бей жидов – спасай Россию» все еще оставался злободневным.

Несколько раз бывало, что кто-нибудь из незнакомых бойцов к нему привязывался, в основном, из-за любви к чтению, и обзывал:

– У-у, жид ученый!

Тогда громадный Павел злобно нападал на обидчика, хватался за шашку и готов был изрубить его на куски. Бойцы полка знали его буйный нрав и вступались за него: – Ты с ним поосторожней – убьет ведь, покажет тебе, какой он жид.

* * *

Сразу после опубликования второго декрета о всеобщей военной повинности было мобилизовано 300 тысяч человек, в 1919 году в Красной армии уже было 1,5 миллиона человек, а к концу войны – 5 миллионов, из которых 4 миллиона составляли оторванные от земли крестьяне. В рядах Красной армии остались служить 170 тысяч бывших офицеров царской армии, но их подвергали жесткому «классовому контролю». Для этого в апреле 1918 года были введены должности военных комиссаров при командирах – контролировать и воспитывать бойцов. Все комиссары были революционерами и большевиками, и среди них встречалось много евреев.

Образованные евреи впервые получили возможность открыто участвовать в движении либерализации России. В сумятице Гражданской войны 1918–1922 годов многие из них почувствовали аромат долгожданной свободы и ринулись воевать за новую власть. Они вступали в партию большевиков и сражались в красных войсках. Прослойка образованных людей среди революционеров-евреев была намного больше, чем среди русских солдат, крестьян и рабочих, и партийные евреи часто становилась комиссарами военных отрядов.

В бригаде, в которой служил Павел, был такой комиссар – Лев Захарович Мехлис. Его еврейское происхождение можно было легко определить типичными еврейскими чертами: узкое лицо, острый длинный нос с горбинкой, глаза навыкате со слегка набухшими веками, черные курчавые волосы, – и говорил он, грассируя по-еврейски. Ему было тридцать лет – для армии возраст уже солидный. Он считал себя интеллигентом, потому что прежде работал конторщиком и учителем в еврейском местечке под Одессой. Павла поражало его умение складно произносить зажигательные речи перед бойцами и перед населением взятых сел и городов.

– Где это ты научился так говорить, Лев Захарович?

У Мехлиса была привычка каждую фразу начинать с «а я…». Глядя немного снизу вверх на громадного Павла, он рассказывал:

– А у меня, Пашка, хорошая школа. А я же одессит, а в нашем городе говорить все умеют. Нет такого одессита, чтобы не умел сказать острое словцо. А я еще и учителем был, тоже в словах поднаторел. А еще я в партии большевиков много выступал на собраниях. Понимаешь, в молодости записался я в еврейскую социал-демократическую партию «Полей-Цион», но потом осознал – это не то. А я быстро ориентируюсь, вот и подумал – зачем мне еврейская партия? Революция объявила евреев равными со всеми, надо нам забывать про наше еврейство. Поэтому в марте 1918 года вступил в партию большевиков. Теперь я уже не еврей, а большевик.

Павел поразился:

– Какая же это национальность такая – большевики?

– Э, да ты ничего не понимаешь. Это выше национальности, это принцип новой жизни.

– Чудно как-то. Как же новым принципом можно заменить старую национальность?

– Большевики все могут. А я и тебе, Пашка, тоже советую вступить в партию большевиков. Тогда поймешь. Соберись, а я дам тебе рекомендацию.

Павел не совсем ясно понимал, зачем люди вступают в партию. Для него это звучало странно, но задавать лишние вопросы он не хотел.

– Спасибо, Лев Захарович, только у меня для этого образования нет.

– А я тебе скажу – твое образование в твоей шашке. Подумай над тем, что я предложил.

– Ладно, подумаю.

* * *

Однажды их бригада в упорном бою захватила большое украинское село. Как полагалось, жителей согнали на площадь для митинга. Лев Мехлис, в комиссарской кожаной куртке и кожаной фуражке, выглядел в глазах темных сельских жителей необыкновенно, а всех непривычно выглядевших людей они автоматически считали жидами. И на него они тоже поглядывали недоверчиво, даже скептически. Немного грассируя, комиссар Мехлис с энтузиазмом выступал с телеги-тачанки, опираясь на пулемет «Максим»:

– Гррраждане, объявляю вам всем, что вы теперррь свободные люди! Мы освободили вас от гнета буррржуазной власти и засилья атаманов. Мы Крррасная арррмия, мы бьемся за власть рррабочих и крррестьян, за вашу собственную власть, товарищи! Мы ррреволюционеры-большевики, сррражаемся под крррасным знаменем Ленина. Теперррь вы свободные люди и можете ррработать на себя и жить пррривольно.

Павел слушал его громкий голос, сидя в седле, и, как всегда, думал: «Складно говорит комиссар». А Мехлис продолжал:

– Мы делаем рреволюцию и будем прродолжать делать! А мы не остановимся, пока не освободим от белогваррдейцев, поляков и разных атаманов всю нашу стрррану. А потом прродолжим рреволюцию в дрругих стрранах, пока не будет миррровая ррреволюция. Да здррравствует мирровая ррреволюция! Урра, товаррищи!

Жители молчали, не зная, как реагировать. Стоявший возле тачанки невзрачного вида мужичок почесал затылок и как бы про себя, вполголоса сказал с украинским акцентом:

– Нэ будэ мировая рэволюция.

Мехлис услышал, перегнулся к нему:

– Товаррищ, эй, вы, товаррищ, почему вы сказали, что не будет мирровой рреволюции?

Хохол, неспешно и немного саркастически посмотрев на него, ответил:

– Жидив не хватит.

Даже велеречивый комиссар Мехлис не сразу нашелся, что сказать. Это звучало и глупо, и оскорбительно. Павел разозлился и подъехал к мужику:

– Эй, ты, почему сказал «жидов», а? Думал комиссара обозвать, а?

Мужичок попятился от коня:

– А ты нэ замай, нэ замай.

– А ты думаешь, кто я? Кто, я тебя спрашиваю?

– Да кто же ты – хлопец.

– А какой я хлопец?

– Откуда мне знать. Мы люди темные.

– Ты не хитри, отвечай – какой я хлопец?

– Ну, по виду ты русский хлопец.

– Ага! А вот и нет – я еврей.

– Чтой-то не верится, – мужик еще удивленней стал чесать затылок.

Мехлис потом, наедине, сказал Павлу:

– Молодец, Пашка, что прроучил его.

– Что же он обзывается, падла? Мать его!.. Мне за тебя и за всех нас, евреев, обидно было.

– Горячий ты. А я тебе только опять скажу – я не еврей.

– А кто же ты?

– А я коммунист, большевик.

Пораженный Павел опять замолчал: как это можно поменять происхождение на убеждения?

Той же ночью мужичок, предсказывавший провал мировой революции из-за нехватки евреев, получил возможность удивиться высокому рыжеватому парню еще раз: он увидел, как этот самый молодой хлопец, называвший себя евреем, лихо отплясывал перед девками на кругу «русского» вприсядку. И позже мужичок слышал, как на сеновале тот же хлопец баловался с одной из девок. Она подкидывалась под ним так, что сено взлетало вверх, и стонала:

– Родимый, еще, еще!..

Хохол покачал головой:

– Ишь ты, говорит, будто жид, а девок портит, что твой казак.

Молодые девчата и женщины вешались на Павла, как только видели его рост и курчавые светлые волосы. Но сами они его не очень интересовали. В походной боевой жизни и при постоянной возможности быть убитым или стать калекой он совсем не интересовался женщинами и не думал связывать себя ни с одной из них. Порченых девок попадалось на его пути много, да он и сам их портил. Но забывал на следующий день.

* * *

Во время Гражданской войны, кроме идеологически направленных «красных» и «белых», выделилась третья сила – крестьяне, которые потом стали называть себя «зелеными». У них не было другой идеологии, кроме желания спокойной трудовой жизни на земле. Но именно этим им мешали заниматься – и красные, и белые. Многие из бойцов, сражавшихся с Павлом, крестьяне, были против белых, но и не за красных, дезертировали, отказывались вступать в армию. Хотя земля была отдана крестьянам с первого дня захвата власти, но через полгода – 9 мая 1918 года – был издан декрет о предоставлении комиссару продовольствия чрезвычайных полномочий – отбирать у крестьян излишки зерна. Фанатично настроенные большевики превратили это в грабеж, отбирая у крестьян все. Тогда крестьяне стали собираться в отряды под старинным лозунгом атамана Стеньки Разина «Земля и воля» и под новым – «Советы без коммунистов», а называть себя начали «зелеными». Под руководством «батьки» Махно 30-тысячная армия «зеленых» сражалась с немцами, с белыми, с красными. Но в конце концов в 1921 году они были окружены и уничтожены красными. Сам Махно сбежал в Румынию.

Войну красных с крестьянами называли тогда «малой гражданской». По деревням проводился жестокий террор, а затем наступил голод: в стране голодало сорок миллионов людей. Система распределения продуктов была переведена в сеть государственных главков, количество чиновников выросло до четырех миллионов. Был выдвинут лозунг: «Кто не работает, тот не ест», но тем, кто работал, еды тоже доставалось мало. Рабочим вместо денег выдавали талоны на питание.

Изредка до Павла доходили разговоры о терроре, он не мог понять – за что же тогда боролась Красная армия, да и он сам? Спросить ему, кроме комиссара Мехлиса, было не у кого.

– Левка, объясни ты мне – зачем нужна такая жестокость против своих же граждан?

– Ты отсталый элемент, Пашка. Какая такая жестокость? – это требование времени, мы просто восстанавливаем историческую справедливость. Вот если бы ты вступил в партию большевиков, ты бы сразу стал лучше разбираться в обстановке.

Но Павел Берг никак не мог представить себе, как принадлежность к партии способна помочь уровню понимания. Разве только ему придется повторять за всеми большевиками все то, что они говорят. Но для этого нужно отучиться думать самому, а думать ему как раз нравилось все больше; повторять же за другими он не любил: ему хотелось жить своим, а не чужим умом.

За годы военной службы Павел превратился в опытного, крепкого кавалериста-рубаку. В атаках он бесстрашно бросался в самую гущу боя. Его громадная фигура и сильная рубящая рука производили на врагов жуткое впечатление. Однажды во время боя бойцы попали в засаду: из пулемета перебили половину их эскадрона и застрелили командира. Красноармейцы растерялись, повернули коней назад, начали отступать. В Павле вскипела кровь, он крикнул:

– Эскадрон, за мной!

Растерявшимся бойцам нужна была громкая и решительная команда – они развернули коней, помчались за Павлом и – победили. Сам командующий Буденный потом хвалил Павла перед строем, назначил командиром эскадрона и наградил именной шашкой.

* * *

Однажды в апреле 1920 года на фронт на Северном Кавказе прибыл специальный поезд. Среди бойцов пошли разговоры:

– Говорят, сам предвоенсовета Троцкий прибыл.

– Это кто же такой?

– Говорят тебе – предвоенсовета. У самого Ленина главный военный комиссар.

– Это вроде как министр военный, что ли?

– Похоже. Он, говорят, по горячим точкам ездит, речи толкает и порядок наводит.

Очень разволновался и их комиссар Мехлис, побежал в вагон начальника. Через некоторое время решительной походкой оттуда вышел невысокий человек с козлиной бородкой и пронзительным взглядом из-под пенсне. За ним важно шел командарм Буденный с длинными закрученными кверху усами, а следом мягко семенил Мехлис.

Бойцов на конях построили в длинное каре, кони мотали головами, трясли гривами, рыли копытами землю – стоять на месте не привыкли. Троцкий забрался на телегу, бойцы комментировали:

– Речь говорить станет.

– Сдается мне что-то, будто он на еврея схож.

– Так он и есть еврей. Бронштейн ему фамилия.

– А как же так – Троцкий?

– Значит, другую фамилию взял.

Услышав, что Троцкий еврей, Павел стал внимательнее к нему приглядываться. Впервые в жизни он видел такое чудо – еврей служит в самом высоком военном чине, командующим всеми войсками, фактически военным министром. И Павел вспомнил своего братишку Семку Гинзбурга, который тоже мечтал – а может, станет когда-нибудь министром. Наверное, Семка был прав: все может случиться при советской власти, даже с евреем.

Говорил Троцкий очень зажигательно, с неистовой энергией, много и выразительно жестикулировал, делал значительные паузы. В своей речи он ободрял бойцов, хвалил их за подвиги и победы:

– Товарищи бойцы, конники славной Первой конной, на нашу страну напали белополяки и идут на Украину. Они претендуют на часть территории Украины и Белоруссии, в мае им удалось даже захватить наш Киев, древнюю столицу матушки-Руси. Но мы нашу советскую Украину, нашу хлебную житницу, белополякам не отдадим. Мы начинаем новый этап Гражданской войны, перенесем наши победы за западные границы. Товарищ Ленин считает, что Гражданская война должна перерасти в военную интервенцию. Решением Революционного совета образовано два фронта – Западный и Юго-Западный. Начнем интервенцию мы с Польши, потом пойдем на Германию. И так распространим коммунизм на весь мир. Да здравствует мировая революция! Ура, товарищи!

Первым крикнул «Ура!» стоявший рядом с Павлом комиссар Мехлис, и тут же по рядам покатилось мощное «Уррра!» конармии. Кони, привыкшие под этот крик мчаться в бой, наставили уши и в нетерпении загарцевали на месте. Павел Берг вспомнил в этот момент, как хохол сказал Мехлису: «Нэ будэ мировая революция, жидив нэ хватит», и про себя ухмыльнулся – хватит или не хватит?

Троцкий подождал, пока затихли раскаты армейского грома, и продолжал:

– Приказом Реввоенсовета вы отправляетесь сражаться с белополяками. Завтра эшелонами вы двинетесь на Украину, на Юго-Западный фронт. Будете бить польских панов. Ура, товарищи!

Первым опять крикнул «Ура!» комиссар Мехлис, за ним подхватили все, по рядам катился гул. Небольшой духовой оркестр позади телеги Троцкого заиграл бравурную мелодию. Раздался бас Троцкого, за ним фальцетом подхватил Мехлис:

Потом Троцкий награждал героев почетным оружием и именными часами. Мехлису тоже достались часы. Он долго тряс руку Троцкого и радостно улыбался. Но бойцы в седлах наклонялись друг к другу и вполголоса говорили:

– Слышь-ка, ночью были арестованы те, кто сражался в царской армии в чине офицеров. У нас из полка взяли двоих. Расстреляли. А командиры были – что надо!

– Говорят, что вместе с этим Троцким в отдельном вагоне ездит какой-то Революционный военный трибунал. Там душегубы под его дудку всех пускают в расход.

– Он сам и организовал этот трибунал. Вроде как получается, что он-то и есть самый главный душегуб.

– Во-во, этот его трибунал на месте, без пощады, судит ему не угодных.

– Ну да, слышь-ка: ребята рассказывали, мол, где бы Троцкий ни появлялся, он всегда подозревает командиров из старых офицеров.

– Да, суровый человек этот предвоенсовета.

– А куда же наши командиры и комиссары смотрят?

– Куда смотрят? Они только на него и смотрят – вон как этот Мехлис Левка, что рядом с ним стоит.

Мехлис потом хвастливо показывал Павлу подаренные именные часы:

– Награда, а! А я от самого товарища Троцкого, предвоенсовета, получил! Вот, Пашка, кто настоящий большевик, а! А я тебе скажу – за Троцкого я готов идти в огонь и в воду, вот! А как говорит! – ораторр зажигательный. Вот с кого нам надо брать примерр.

Павла покоробил его чрезмерно фанатичный восторг. Никто ничего хорошего про Троцкого не знал, а сам он слышал только про террор, который Троцкий везде распространял. Чего же так восторгаться? Он только спросил:

– Правда, что Троцкий еврей и что его настоящая фамилия Бронштейн?

Мехлис прищурился на него:

– А какое это имеет значение?

– Как – какое значение? Ведь он же наш главнокомандующий. Значит, евреи теперь могут добиваться таких высоких постов. Вон у меня есть брательник, Семка, он тоже вроде бы хотел стать министром.

Мехлис покровительственно похлопал его по плечу:

– А я тебе скажу: Троцкий сам себя евреем не считает, он говорит, что он большевик. А я тоже большевик, а не еврей. А большевики всего могут добиться. И твой братишка добьется. Ты вступишь в партию, станешь большевиком и тоже забудешь, что ты евррей.

Павел злобно посмотрел на него:

– Ну нет, я никогда не забуду, что я еврей.

* * *

В конармии служил еще один комиссар-еврей, одессит Исаак Бабель: маленький, очкастый и курносый человечек с пухлыми губами. Про него ходили слухи, будто он известный писатель; правда, что он писал, никто не знал: у бойцов его книг не было. Некоторые посмеивались над его совсем не бравой, еврейской внешностью: «Ну и кавалерист – потеха! Какой же он кавалерист, когда на мир смотрит сквозь толстые очки». Но когда видели Бабеля верхом на коне, диву давались – он был прекрасным наездником и обожал лошадей. В штабе его уважительно называли Исаак Эммануилович и выделили отдельную тачанку с возницей. Бабель переезжал на своей тачанке из полка в полк, из эскадрона в эскадрон и везде что-то записывал. Когда Павел впервые его увидел, спросил простодушно:

– Вы чего это, Исаак Эммануилович, записываете?

– Книгу хочу написать про Первую конную, хронику – как все это было на самом деле, на живую нитку.

Слово «хроника» и сама мысль, что человек хочет писать книгу о событиях, которые происходят на глазах у всех каждый день, о таких неинтересных и грязных событиях, как обычный ход войны, походы, привалы, – это показалось Павлу чем-то новым и довольно странным. Да и бойцы Первой конной, по его понятиям, казалось, не стоили того, чтобы о них писать, – так, обычное мужичье. Ну что, например, можно написать о нем самом? – ничего интересного. Он сказал:

– Я думал, что писатели пишут книги в своих кабинетах, за письменными столами. Они там думают и сочиняют, чтобы читателя получше образовывать, что ли.

– Читателя надо не столько образовывать, сколько развлекать. Но, конечно, это верно – большинство писателей пишут за столом, а кабинетах. Я вижу, что ты человек начитанный. Но, понимаешь, сейчас не время для обдумывания сюжетов и отделки изложения. Надо как можно быстрей успеть рассказать молодежи о нашем великом боевом времени, пока оно не забудется.

Бабель рассказал ему про Максима Горького, которого сам знал.

– Горький – это мой учитель, – произнесено это было с гордостью.

– Учитель чего?

– Я учился у него, как надо писать рассказы.

– А разве можно научить писать рассказы? Что ж, он тебе диктовал, что ли?

– Чудак ты, Пашка. Научить можно, но не диктовать, конечно, а давать советы, как лучше делать. Я был молодой, принес ему первые рассказы, он заставлял меня переписывать их, писать и переписывать. Вот так и учил.

Бабель дал Павлу почитать книгу своих «Одесских рассказов». Павла поразило, до чего живо и темпераментно были описаны характеры и события в этих рассказах. Но в жизни сам Бабель даже отдаленно ничем не напоминал героев своих рассказов – спокойный, деликатный, рассудительный. Это была первая встреча Павла с писателем, да еще с писателем-евреем. Необычный человек привлек любознательного, но малокультурного парня, а тот заинтересовался им в свою очередь. Они подружились, и когда сидели рядом или ехали верхом, это была крайне необычная пара – громадный кряжистый блондин Павел Берг и маленький чернявый Исаак Бабель.

Павлу шел уже двадцать второй год, роста в нем было два метра, широкоплечий, могучий. Его кудрявые светлые волосы выбивались из-под форменной шапки-буденовки с остроконечным шишаком на макушке, чуб отливал рыжиной. Лицо Павла загрубело от ветра и стужи, и только яркими огоньками сверкали на нем темно-карие глаза. По всей армии он славился как прекрасный наездник, смелый, волевой и решительный командир. В конце Гражданской войны его за подвиги наградили орденом Красного Знамени.

Однажды Бабель, глядя снизу вверх на громадного Павла, сказал посмеиваясь:

– Ты, Пашка, похож на молодого богатыря Алешу Поповича со знаменитой картины Виктора Васнецова «Три богатыря».

– Какой такой Попович?

– Есть такая большая картина, висит в Третьяковской галерее в Москве. На ней изображены три героя из русских былин – Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович. Вот на одного из них, самого молодого, рыжеватого, ты здорово похож.

– Ну, не знаю. Мне, Исайка, не довелось никаких картин видеть. Мне еще ничего не довелось видеть, кроме голода, пота и крови.

Но веселый и общительный Бабель стал рассказывать людям, что Павел напоминает ему русского богатыря, и вскоре прилепилась к нему кличка «Алеша Попович». И прочили ему большую военную карьеру.

* * *

К политике у Павла интереса не было, и разбираться в ней с его плохим образованием ему было не под силу. Он любил повторять слышанный от кого-то куплет песни:

Куда прикажут, туда он и скакал. Газеты в армию поступали редко, и информация в них была обычно противоречивой: то большевики критиковали «правых» и «левых», то «правые» и «левые» критиковали большевиков. Про радио еще вообще не слыхали, в штабах получали указания только по телеграфу, но до бойцов эти указания почти никогда не доходили.

Павел привык считать, что политика политикой, а война войной. А если выпадало ему хоть сколько-нибудь свободного времени, он любил читать стихи, они уводили его мысли в другой мир, в романтику будущего. Но особенной радостью и удачей для него становилась находка любой книги по истории: эти он читал запоем.

История новой России и большевистской партии только еще создавалась – день за днем – и не была пока записана. Лишь интеллигенция – политики, историки, философы – наблюдала за этим процессом осознанно и понимала, как он происходит. Эти люди жили в основном в Петербурге и в Москве – и жить им там становилось все трудней.