Читать книгу Крушение надежд - Владимир Голяховский - Страница 21

Павел обрадовался возможности пообщаться с друзьями Лили:

– Я хочу увидеть тех, с кем ты провела свою студенческую молодость. Хочу сказать им, как Пушкин восклицал: «Здравствуй, племя младое, незнакомое!» Ведь твои друзья – это будущее нашего общества. Мы с мамой не будем вам мешать, поздороваемся и уйдем в кино.

Лиля купила в Столешниковом переулке свежие пирожные, в Филипповской булочной – белые русские калачи, а в Елисеевском – ветчину. Домработница Нюша приготовила праздничный стол: испекла пироги с капустой и яблоками, расставила на столе тарелочки с нарезанной селедкой под постным маслом и кружками белого лука, шпротами, колбасой и сыром, а на середине стола красовались большие миски с винегретом и салатом. Лиля, благодарная своей бывшей няне, обняла ее:

– Нюша, дорогая, спасибо! Ты такая заботливая.

– Что ж, милая, нешто я для тебя-то не постараюсь? Селедочку-то я приготовила по-еврейски, научилась у Машеньки, твой матери, а она училась у своей матушки.

– Да, я люблю нашу домашнюю селедку. Все очень хорошо, только зачем так много?

– А это, касаточка, по русскому обычаю – надо чтобы стол от еды ломился.

– Это правда, по-русски надо, чтобы стол ломился?

– А как же иначе-то? Чтоб уважение гостям оказать. Вот уедешь в твою Лабанию…

– Албанию, Нюша.

– По мне все равно – Лабания ли, Албания… А вот как уедешь, там сразу отвыкнешь. За границей-то, говорят, всех мордой об стол потчуют.

Лиля рассмеялась:

– Что это значит, мордой об стол?

– А так вот, сидят за пустыми столами, хоть мордой об стол тычься.

– Нюша, я буду тосковать по тебе…

– Почитай, что и я по тебе истоскуюся.

– Ты, Нюша, маме помогай, она ведь больная, слабая.

– Да нешто я не знаю? Не брошу я ни ее, ни Павлика, отца твоего. Только жалко мне, что ты его не послушалась, не надо бы тебе уезжать. Отца не послушаешь – не будет тебе счастья.

– Нюша, милая, ты опять за свое? Ты мне это уже говорила. Но это же просто предрассудки. Все у меня будет хорошо.

– Ну, ладно-ть, ладно-ть, не серчай. Это я так, по-стариковски.

Мария и Павел сидели в своей проходной комнате, и гости шли как раз мимо них. Мария знала многих, но Павел видел ребят впервые.

* * *

В самом начале пришла Римма Азарова. Мария ей радостно улыбнулась, обняла:

– Риммочка, поздравляю тебя, вот ты уже и доктор!

Лиля кинулась ее целовать и в обнимку подвела к отцу:

– Папа, это моя самая близкая подруга Римма. Мы с ней неразлучные друзья, прямо на всю жизнь! Она очень помогла нашему с Влатко браку.

Павел и раньше слышал от дочери про Римму, она часто ссылалась на подругу: «Римма сказала…», «Римма считает…», и его это раздражало. Он недовольно спрашивал: «Что еще за оракул эта твоя Римма?» В манере ее поведения он видел налет вульгарности, а теперь еще Лиля заявила, что Римма помогла ей выйти замуж за этого албанца. Павел сразу подумал: «Лучше б она тебе не помогала», но улыбнулся и пожал Римме руку.

– А где же Влатко? – спросила Римма громким и довольно резким голосом.

– Он занят в посольстве, но обещал под конец прийти.

Полноватая Римма, с выпирающими бедрами, плотно затянутыми в короткую синюю юбку, в красной кофте с глубоким вырезом, так что видна ложбинка между грудями, с большими серьгами, тяжелым ожерельем и золотым браслетом, выглядела московской светской львицей. Ярко накрашенные губы, обильно подмазанные тушью и завитые ресницы, глаза в голубых тенях, выщипанные брови и нарумяненные щеки – все это делало ее старше других выпускников. Она и была немного старше, но такое количество косметики на привлекательном сероглазом лице еще больше подчеркивало разницу. В отработанных позах сказывалась эффектность женщины, сознающей свою красоту.

Римма достала из модной сумки пачку сигарет и предложила Павлу:

– Вы курите? Пожалуйста, американские.

– Спасибо, я не курю.

Лиля с обожанием смотрела на нее, потом весело похвасталась родителям:

– Римма вышла замуж на известного поэта Доридо.

– Получила необходимую московскую прописку, – вставила Римма, хохотнув.

Лиля улыбнулась и продолжала:

– Ее взяли на работу не куда-нибудь, а в поликлинику Союза писателей. У нее будут пациенты – знаменитые писатели.

– И жены писателей, которых называют «ж-о-п-и-с-ы», – задиристо подчеркнула Римма.

Мария с Павлом натянуто улыбнулись, а Римма по-хозяйски направилась в другую комнату, к столу. Лиля на ходу спросила ее:

– Что же ты не привела Аню Альтман?

– Аню? Я звонила ей. Она все еще в плохом настроении из-за распределения.

– Но я слышала, что ей заменили Магадан на Серпухов. Это куда лучше.

– Заменить-то заменили, но что-то там нечисто, она все время плачет и не хочет рассказывать.

Лиля все удивлялась, что Аня не пришла к ней и вообще стала избегать встреч с однокурсниками. Она решила позвонить ей сама:

– Анечка, мы все соскучились по тебе. Сегодня я прощаюсь с друзьями. Приходи.

Но та отвечала вяло, как будто нехотя:

– Спасибо… нет, не теперь… Как-нибудь увидимся…

Аня, всегда такая милая, тихая, приветливая, вдруг непонятно почему стала затворницей. Что-то в этом было необъяснимое.

В это время Римма критически оглядывала стол и, когда Лиля вернулась, заявила:

– Чересчур заставлено. Надо что-нибудь убрать – слишком всего много.

Нюша недолюбливала Римму, презрительно глянула на нее и надулась:

– Все, как надо, поставлено, по русскому обычаю. Нетто лучше, чтобы на морде было больше намазано, чем на столе поставлено?

Римма вскинула брови и хохотнула, а Лиля примирительно подмигнула ей:

– Нюша очень старалась, она даже селедочку по-еврейски приготовила.

– О, селедочку по-еврейски я люблю, под водку. – И Римма выставила на стол бутылку из сумки. – «Пшеничная особая», в распределителе Союза писателей продавали.

Как только она отвернулась, Нюша переставила бутылку на другое место.

* * *

За Риммой следом пришел все время улыбающийся китаец Ли, в синем френче, застегнутом до подбородка. Лиля взяла его за руку и подвела к родителям:

– Это наш общий друг Ли, доктор Ли, из Китайской Народной Республики. Он проучился с нами все шесть лет, и все мы его очень полюбили. Он наш лучший студент, по всем предметам был первым, а марксизм-ленинизм знает так хорошо, что мы даже списывали у него конспекты. А кроме того за эти шесть лет он прекрасно выучил русский язык. Теперь он уезжает к себе в Китай.

Павел еще никогда не видел китайцев. Революция в Китае произошла в 1949 году, когда он был в заключении. Ли прислали на учебу в 1950 году, с большой группой молодых коммунистов. Китай был очень беден, нуждался абсолютно во всем, особенно в образованных специалистах. Сталину нужен был Китай, он всячески привлекал к себе вождя революции Мао Цзэдуна, выделял ему громадные средства. Мао стал внедрять в Китае фанатичную веру в коммунизм и величие Сталина. Тогда и появились в России тысячи китайских студентов и среди них Ли.

Полное имя китайца было Ли Ванхуй, но ребята старались произносить его пореже. Ли не понимал, почему, и постоянно удивлялся. Своей работоспособностью он просто поражал студентов: невероятно упорно трудясь, выучил русский и сдал все институтские экзамены на «отлично». За дружелюбие и необычайную усидчивость его любили на курсе все.

Хотя Ли был очень беден, прощаясь, он всем надарил подарков. Лилю он растрогал, подарив ей маленький шарик, вырезанный из слоновой кости, с другим шариком внутри:

– Это тебе, чтобы ты помнила меня.

– Спасибо, дорогой Ли. Я буду помнить тебя всегда! – И поцеловала его.

Ли не привык к проявлению фамильярной близости на людях, очень смутился, все рассмеялись. Он знал, что Лиля уезжает в Албанию.

– Поедешь в Албанию, выучишь албанский язык, как я выучил здесь русский. Албания – это настоящая коммунистическая страна. Ее вождь, товарищ Энвер Ходжа, приезжал в Китай и стал большим другом нашего великого кормчего Мао Цзэдуна.

Ли ничего не говорил о своей будущей работе, то ли сам не знал, то ли не хотел рассказывать. Все привыкли, что о себе он умалчивает.

* * *

Следующим был Тариэль Челидзе, большой, веселый и шумный красавец грузин, обладатель тоненьких усиков. Лиля весело крикнула ему по-грузински:

– Гамарджоба, генацвале! – и объяснила родителям: – Это Тариэль, он научил меня нескольким грузинским словам. Он наш постоянный тамада за каждым столом. И сегодня тоже.

Тариэль принес две бутылки вина.

– Это «Хванчкара» и «Твиши» – любимые вина Сталина. Пока он был жив, их в продажу не пускали, все уходило в Кремль на банкеты. Только после его смерти эти вина стали продавать. А вино!.. – он поцеловал кончики пальцев.

Павел с интересом рассматривал этикетки на бутылках, а Лиля в это время рассказывала:

– Тариэля распределили на работу в его родной город.

– Где вы жили в Грузии? – спросил Павел.

– В Гаграх. Вообще-то, это Абхазия, но она входит в состав Грузии.

Подошедшая Римма решительно, как делала все, вступила в разговор:

– А, ты про свои Гагры рассказываешь? Мы с мужем отдыхали там в Доме творчества писателей. Местные говорили, что абхазцы не любят грузин, между ними есть скрытая вражда.

Тариэль шумно запротестовал:

– Неверно, генацвале, это не так! Грузины и абхазцы живут дружно. Нас в школе было три друга: абхазец Толя, русский Вася, мы его звали на грузинский манер Васо, и я – чистый грузин, меня прозвали Таду – отец. Мы все крепко дружили. И наш национальный поэт Шота Руставели написал в «Витязе в тигровой шкуре»: «Надо помнить нам, что дружба / Бескорыстней, чем любовь…»

Римма иронически поморщилась:

– Подумаешь, древняя сказка! Ваша школьная дружба вовсе не пример отношения абхазцев к Грузии.

– Нет, опять неверно, – настаивал Тариэль. – Вот возьми хотя бы дружбу украинского народа с русским. Это же самый яркий пример дружного единения навечно.

Павел подумал, что за годы заключения перевидал тысячи украинских националистов, которых расстреливали или ссылали именно за желание отделить Украину от России.

А Тариэль горячо продолжал:

– Или вот возьмем дружбу нашего грузинского народа с русским, возьмем даже дружбу между кавказскими народами – грузинским, армянским и азербайджанским. Все это примеры тесной дружбы народов.

Как раз на этих словах подошел Борис Ламперт, невысокий, полноватый, в очках с толстыми линзами. Он иронически спросил:

– А дружбу кавказских народов с еврейским ты почему не упомянул? Знаешь анекдот? Ереванское радио спрашивают: «Что такое дружба народов?» Радио отвечает: «Дружба народов – это когда все народы, русский, грузинский, украинский, берутся за руки и все вместе идут бить евреев».

Все рассмеялись. Китаец Ли внимательно слушал, склонив голову, а потом горячо сказал:

– Наш великий кормчий товарищ Мао Цзэдун учит нас, что китайский народ и русский народ – друзья навек.

Римма, отойдя немного в сторону, стала напевать, улыбаясь и слегка виляя задом:

Тариэль хотел опять что-то возразить о дружбе народов, но в этот момент вошла еще одна гостья, испанка Фернанда. Уловив последние слова, она вступила в разговор со всем своим огненным испанским темпераментом:

– Кто это опять говорит о дружбе народов? Тариэль приглашал меня с братьями к себе в Гагры, мы жили у него в гостях. Принимали нас прекрасно, с настоящим грузинским гостеприимством. Но мы видели, что коренное население, абхазцы, недовольны грузинским засильем и вообще грузин не любят.

Тариэль упрямо затряс головой, но Лиля обняла новую гостью за плечи и подвела к родителям:

– Это мой хороший дружочек Фернанда Гомез. Мы зовем ее донья Фернанда.

Фернанду еще девочкой привезли в Россию в 1938 году с большой группой детей испанских коммунистов. Их спасли от фашистов во время гражданской войны в Испании и воспитывали в специальном детском доме.

Услышав это имя, Павел подошел к ней вплотную и с высоты своего роста стал пристально вглядываться в ее лицо. Фернанда смутилась, растерянно оглянулась на Лилю.

– Вас зовут Фернанда? – спросил Павел.

Она снизу вверх посмотрела на него и задорно ответила:

– Да, я Фернанда Гомез. Почему вы спрашиваете?

Павел повернулся к Марии и воскликнул:

– Маша, так ведь это она! Она, та испанская девочка!

Фернанда удивилась:

– Кто это «она», это я – «она»?

– Да, это вы, та девочка, которую мы встречали на вокзале, когда вас привезли вместе с другими испанскими детьми. С вами были братья и сестра.

– Да… – Фернанда тоже внимательно вглядывалась в Павла и вдруг воскликнула: – Вы дядя Паолин?

– Да, вы меня так прозвали – Паолин.

– Я вспомнила, я вспомнила! – закричала Фернанда и вдруг расплакалась: – Я помню, вы показались мне похожим на моего папу, такой же высокий и с рыжими волосами…

– Ну да, вам тогда было лет пять, вы потянулись ко мне, я взял вас на руки…

Фернанда кинулась к Павлу и по-детски прижалась к нему:

– Почему вы со мной говорите на «вы»? Не надо… – и всхлипывая, быстро-быстро заговорила: – Это ведь было… это было восемнадцать лет назад. Ровно столько, сколько я живу в России. Но я все вспомнила, я вас называла Паолин, вы потом приходили к нам в детский дом и приносили коробки конфет всем испанским детям. А потом вы куда-то неожиданно пропали и больше ни разу не пришли. Я ждала вас и скучала. Почему вы не приходили?

– Милая Фернанда, как тебе это сказать? Я был арестован и шестнадцать лет провел в заключении.

– Вас арестовали? – переспросила Фернанда, и в ее темных глазах сверкнул гнев. – Такого человека? Это, наверное, из-за Сталина, да? Ох, как я его ненавижу!

Лиля с удивлением наблюдала эту сцену, никогда она не видела гордую испанку Фернанду такой размякшей, плачущей.

А Павел вспоминал, как восемнадцать лет назад журналист Михаил Кольцов, приехавший из Испании, рассказывал: отец Фернанды был богачом, графом, жил в своем замке, но затем активно выступил против фашистского диктатора Франко и примкнул к движению республиканцев. Когда они проиграли гражданскую войну, граф с женой, спасая своих четверых детей, согласились отправить их в Россию. Вскоре после этого их арестовали. Но дети не знали об аресте родителей, и Кольцов просил не говорить им, пока не вырастут.

Павел осторожно спросил Фернанду:

– Твои братья и сестра в порядке?

– Да, все в порядке. Только мой старший брат был контужен на войне и ослеп. Он большой герой, у него орден Славы. Он хоть и слепой, но окончил юридический институт, работает, женился. А другой мой брат стал известным футболистом. Знаете, ведь все испанцы – футболисты от природы. Он нападающий в команде «Торпедо», чемпион Советского Союза. Если вы любите футбол, вы должны знать о нем.

– Значит, вы все прижились здесь.

– Может, мы и прижились, но все-таки хочется в Испанию, в свою страну. Недавно футбольная команда брата ездила туда на игру, но его не выпустили: боятся, что он останется там, станет невозвращенцем. А он хотел узнать про наших родителей, ведь мы все эти годы о них ничего не слышали, никаких писем не получали. Мы даже не знаем, живы ли они. Но его не выпустили. Безжалостные люди! – она взглянула на Тариэля: – А ты говоришь о дружбе народов. Да в чем она?

Павел подумал: «Может, ее родителей давно уже нет в живых».

Он обнял Фернанду:

– Надо надеяться, что когда-нибудь вы все сможете поехать в Испанию.

Фернанда гневно сверкнула черными глазами:

– Когда? Мы ждали, что после речи Хрущева на XX съезде что-то улучшится в отношении поездок за границу. Тогда кто-нибудь из нас смог бы побывать в Испании. Но ничего не изменилось. Вот я и спрашиваю: когда? – Она даже нетерпеливо притопнула ножкой.

* * *

Лиля подвела к родителям Бориса:

– Это Боренька Ламперт, мы зовем его Борька-Америка, потому что он родился в Америке.

Павел с интересом посмотрел на урожденного американца:

– Вы родились в Америке?

– Да, мои родители эмигрировали оттуда в Россию в 1935 году, когда мне было четыре года.

Павел что-то вспоминал, спросил:

– Как зовут ваших родителей?

– Отца – Израиль, а маму – Рахиль, по-английски Рейчел.

– Ваш отец инженер?

– Да.

Павел воскликнул:

– Значит, я знал ваших родителей в те годы, когда они только иммигрировали.

– Вы знали их?

– Да, думаю, что знал. Сейчас установим: вы фамилию Виленский от них слышали?

– Кажется, родители рассказывали мне о каком-то Виленском, крупном проектировщике, которого арестовали, послали рабочим на строительство Беломоро-Балтийского канала, и потом они узнали, что там он умер.

– Так и было. Виленский очень помогал вашим родителям.

– Да, они говорили, что он помогал нам, когда мы переехали в Россию, хвалили его и очень жалели, что его арестовали.

Павел воскликнул:

– Маша, ты посмотри, прошлое возвращается ко мне в неожиданном ракурсе – с помощью молодых врачей. Сегодня у меня день удивительных встреч.

* * *

Последним явился Руперт Лузаник, худощавый брюнет с удлиненным лицом и намечающейся от висков залысиной. Очки в темной оправе плотно сидели на выдающемся вперед носу с горбинкой. Две вертикальные морщины над переносицей выдавали напряженную работу мысли и делали молодого человека немного старше его лет. Он выглядел очень интеллигентно, типичный молодой ученый, одет в зауженный костюм, аккуратно повязан галстуком.

Лиля подвела его к родителям, сказала отцу:

– Это Руперт, мы зовем его Рупик. Он из нас самый знающий и самый умный.

Рупик смутился, а Мария встретила его радостной улыбкой, обняла и добавила:

– Дело в том, что про таких, как Руперт, говорят: врач милостью божьей.

Павел пожал ему руку, а Лиля продолжала:

– Рупик мечтает о научной карьере, он будет ученым. Он уже выучил три языка – английский, немецкий и польский – и написал научную статью.

Руперт застенчиво поправил:

– Ну, пока что я выучил два, третий только учу.

– Кто же считает – два, три… Важно, что Рупик и ученый, и отличник, и языки знает, но на кафедре его не оставили, а распределили в провинцию.

– Вот как! Почему же? – поинтересовался Павел.

– Папа, это же так ясно – потому что он еврей. Если бы я не вышла замуж и не уезжала за границу, меня, как еврейку, тоже послали бы куда-нибудь. У нас одну девочку, еврейку, Аню Альтман, хотели послать даже в Магадан. Она так плакала! Кажется, все-таки ей изменили направление.

Павел сочувственно пожал руку Руперта:

– Значит, в медицинских институтах пахнет антисемитизмом?

Руперт ухмыльнулся:

– Ой-ой-ой, как пахнет! Это даже не то слово, извиняюсь за выражение, – воняет.

Человек обстоятельный, он стал объяснять:

– В 1952 году, как раз посередине нашей учебы, видных профессоров-евреев обвинили в заговоре: они, дескать, готовятся убить членов правительства неправильным лечением; и, как известно, назвали эту историю делом «врачей-отравителей»[26]. Многих евреев уволили и на их места посадили молодых карьеристов, обязательно русских и обязательно членов партии. Арестованных освободили только после смерти Сталина. Но уволенных не вернули. И теперь у новых набранных русских имеется монополия определять, кто станет успешным в научной карьере. Не в науке, а именно в карьере. Они набирают себе подобных. Я называю это «разбавлением мозгов»: поставят малограмотного заведующего кафедрой, он наберет еще менее грамотных доцентов и ассистентов. Ну, и дальше то же самое. Настоящей медицинской интеллигенции становиться все меньше, вырастает стена дискриминации против евреев-ученых.

Рассказывая, Руперт возбудился, покраснел. Лиля примирительно сказала ему:

– Но ты самый способный и настойчивый, ты своего добьешься.

– Ой-ой, – вставил он по привычке, – надеюсь добиться. Вот отработаю три положенных года в Карелии и буду поступать в аспирантуру. Все равно пробью эту стену.

Павлу понравилась настойчивая целеустремленность Руперта:

– Я уверен, что вы добьетесь своего. Медицина всегда была традиционной еврейской специальностью, с древних времен евреи признавались лучшими врачами во всех странах, им доверяли лечение чуть ли не все властители. Желаю вам удачи. – И Павел повернулся к жене: – Машенька, нам пора в кино, опаздываем на сеанс.

Они ушли, а вся компания продолжала веселиться.

Девушки говорили:

– Ты, Лилька, счастливая, уезжаешь за границу, будешь жить у теплого Адриатического моря, увидишь другой мир. А нам прозябать в своих русских берлогах. Присылай нам красивые заграничные открытки.

Позднее пришел Сережа Гинзбург, свой музыкант-аккордеонист. Много лет он подрабатывал, играя в клубах с небольшим оркестром. Под аккомпанемент хором запели любимые студенческие песни. Сережа заиграл лезгинку, Тариэль приподнял в танце локти, встал на носки и, мелко перебирая ногами, подошел, приглашая Инну Гурьян. Она поплыла вокруг него, поводя руками, танцевали они самозабвенно.

Потом Сережа заиграл фламенко. Все закричали:

– Фернанда, Фернанда, испанскую!

Глаза Фернанды загорелись, она выгнулась, встала в гордую позу, вскинула руки, имитируя щелканье кастаньет, и исполнила весь танец, закончив его головокружительным вращением.

И тогда Сережа заиграл еврейскую хору, или «семь-сорок», как этот танец называли. Под зажигательный ритм ребята и девушки мгновенно образовали круг, сплели руки на плечах друг у друга и бурно и пошли по кругу, выбрасывая ноги вперед. Даже неловкие Рупик и Боря Ламперт пустились танцевать. Только китаец Ли не встал в круг: говорить по-русски он научился, марксизм-ленинизм выучил, а с «семь-сорок» так и не справился.

* * *

Павел и Мария вышли на улицу, но идти в кино им не хотелось, они уселись на скамейке в сквере у Патриарших прудов.

Мария задумчиво сказала:

– Что ждет их всех?

Павел был в приподнятом настроении:

– И я думаю о будущем Лилиных друзей. Этому поколению предстоит испытать и сделать очень многое.

– Почему ты так считаешь?

– Должно удаться. Наше поколение не смогло закончить того, что начало. Нам помешала наша отсталость в развитии, мы оказались не готовыми к переменам. А все эти ребята уже ушли намного вперед. Ведь какой интересный калейдоскоп повидал я сегодня – русские, грузин, евреи, испанка, китаец. А сколько интересных идей и разговоров – о карьере, о дружбе народов, об антисемитизме. Этот Руперт Лузаник очень целеустремленный, он видит свою цель ясно и обязательно станет ученым. Ну, подруга Лили, эта Римма, мне не очень понравилась, но она тоже видит свою цель ясно, будет менять мужей и жить все лучше.

– А что ты думаешь о грузине, о Тариэле?

– Он, может, хороший парень, но слишком наивно верит советским догмам о дружбе народов, в будущем его могут ожидать большие разочарования. А вот хорошенькой испанке Фернанде, конечно, суждено вернуться в Испанию. Но для этого нужна переделка мира, и это как раз то, что предстоит совершить им.

– Павлик, но когда? – Мария испытующе смотрела на него, будто ждала пророчества.

– Ох, Машенька, предсказать это трудно, но они это сделают, я уверен. Этому Борису Ламперту, американцу по рождению, вероятно, предстоит когда-нибудь вернуться в Америку, но не раньше, чем Фернанда сможет уехать в Испанию. А китаец Ли, такой способный и такой… верноподданный, непременно должен добиться хорошего положения в Китае. Но при их диктаторе это может продлиться очень недолго. В общем, я предвижу, что поколению этих людей предстоит жить в новом мире.

Мария усмехнулась:

– Дело в том, что ты всем предсказал будущее. А что будет с нашей Лилей?

– Ох, Машенька, вот этого-то я как раз и не могу предсказать.