Читать книгу Район плавания от Арктики до Антарктики. Книга 2 - Владимир Хардиков - Страница 4

В рассказе «Алеутская альтернатива» подробно рассказывалось о ледокольных чудо-судах под кодовым названием СА-15, или «морковках», на пароходском общепринятом сленге, построенных за громадные валютные суммы в Финляндии и предназначенных, в силу своих чрезвычайных ледобойных способностей, исключительно лишь для Арктики или же, на худой конец, Антарктики, с безбрежным финансированием ее научных экспедиций. Но беда была в том, что экспедиции случались далеко не каждый год, а судов почти десяток, а финансы на содержание их остановок и задержек никоим образом тормозить было нельзя. Огромные, почти под 180 метров длины, и с тяжеленным корпусом весом 11 тысяч тонн, они были тяжелыми танками для полярных льдов, но совершенно беспомощными в условиях обычной коммерческой работы: говорить о какой-либо рентабельности этих судов было неприлично. При своих гигантских размерах максимальная грузоподъемность не превышала 19 тысяч тонн: у коммерческих судов примерно аналогичных размеров она достигала 45 тысяч тонн, да и вес корпуса был почти в два раза меньше. О расходе топлива на ходу лучше не заикаться: нужно было тратить драгоценные тонны мазута на движение 11 тысяч тонн собственного веса, тем более что отложить его (лишний вес, совершенно не нужный в обычной эксплуатации) временно на склад до лучших времен было невозможно.

Вот и кувыркались эксплуатационные службы пароходства в тщетных попытках найти какую-либо мало-мальски рентабельную работу для всей серии «морковок», тем более что министерство не интересовали никакие объяснения, хотя заказы на постройку этих судов направляло именно министерство, но не пароходства. Облегченно вздохнуть на короткое время позволяли лишь запутанные загранрейсы, которые хотя и были еще более убыточными, но сложная иезуитская система перерасчета инвалюты в переводные и обычные рубли выручала как исполнителей, так и заказчиков, и хотя и те и другие знали истинную цену этих расчетов, но бумажная отчетность выглядела безупречной, помогая получать по сути незаслуженные, но по факту вполне даже заработанные премии и поощрения, что устраивало абсолютно всех. Вот почему манной небесной прозвучала для пароходства грозная команда министерства поставить весь флот, способный вывозить канадскую и американскую пшеницу, под импортные перевозки. Фрахтование иностранного тоннажа ставило всю структуру многомиллионных зерновых закупок на грань провала: страна была просто неспособна выплачивать столь громадные суммы в инвалюте. Вот и пригодились для выполнения особо важного правительственного задания все хромые утки – пусть даже такие, зато свои.

И «морковки» оказались очень даже кстати. Они будто ждали своего звездного часа, и наконец-то он пришел. Быстро забылись заполярные и приполярные маршруты, ставшие редкими и эпизодическими даже в разгар навигации, разве что некоторым из них зимой выпадал срочный билет на Магадан через замерзшее Охотское море, но те перевозки были совсем уж незначительными, чтобы обращать на них внимание. И канадская ядреная пшеница твердых сортов из ванкуверских элеваторов потекла толстой золотой рекой в трюмы наших «морковок». Теперь они были обеспечены постоянной работой на многие годы, и лишь развал Страны Советов, хотя и с определенным лагом, нарушил эту монополию, но горы канадского зерна будут ждать своей очереди вплоть до 1993 года. Контракты были долгосрочными и заключались на годы.

Существует много версий, объясняющих название Канады. Пожалуй, одной из самых интересных и заслуживающих внимания является следующая: в 1532 году французский мореплаватель Жак Картье пристал к неизвестному тогда берегу в районе нынешних Великих озер. Высадив гребную шлюпку с десантом для разведки, встретили индейца, с которым никак не могли добиться взаимопонимания по причине языкового барьера – они просто не знали языков друг друга. Но индеец, показывая на лежащее поодаль стойбище, повторял одно и то же: «Каната, каната, каната…» – что, как позже стало известно, на языке его племени означало «деревня». Отсюда и пошло название страны – Канада.

Экипажи судов привыкли к постоянным нелегким рейсам, дешевому красивому Ванкуверу, где и в январе температура редко опускается ниже плюс пяти градусов, бесподобному парку Стэнли, любители профессионального хоккея – к двадцатитысячной «Роджерс-арене» с ее родной командой «Ванкувер кэнакс», или в просторечии «Касатки», как ее именуют земляки почти трехмиллионного мегаполиса, несмотря на то, что значимых успехов во всей своей истории команда так и не добилась и кубок «Стэнли» так и оставался недосягаемой мечтой родных фанатов. Тем не менее все ее домашние матчи на родной арене продолжали проходить при полном аншлаге.

Здесь смешалась флора юга и севера: тесно соседствуют тропические пальмы и северные хвойные, лиственные березы и ольха, ну и, конечно, клены. Какая же Канада без кленов, которые и стали ее визитной карточкой.

В парке Стэнли находится один из самых известных в мире океанариумов с уникальной коллекцией морских обитателей, бассейны с рыбами и земноводными, а также уникальнейшие индейские тотемы под открытым небом, которых не встретишь более нигде.

На острове Ванкувер люди уживаются с дикими животными приличных размеров, такими как пума, ведь отроги Кордильер – их родной дом, и хотя случаи нападения пум на людей фиксируются довольно часто, но они продолжают оставаться в вольной природе.

Еще в 1792 году английский капитан и исследователь Джордж Ванкувер, знававший в свои юнговские годы самого Кука, открыл устье реки Фрезер, где издавна жили канаки – одно из оседлых индейских племен. Город, появившийся позже, был назван именем мореплавателя, как и большой остров неподалеку, с возникшим на нем городом Виктория в честь королевы и взявший на себя бразды правления новой провинцией Британская Колумбия.

Крупнейший канадский порт с закрытыми бухтами и удобными якорными стоянками – чем не мечта многих капитанов после трудного рейса с жестокими штормами и противными сильнейшими ветрами, вызывающими душевную оторопь, состояние мучительной безнадежности и вгоняющими в хандру и депрессию, когда капитаны становятся мелочно придирчивы и брюзгливы, их состояние быстро переносится на весь экипаж, полностью оправдывая сущность заразной болезни.

Ранним утром короткого февральского дня 1990 года, намотав тысячи миль зимней удручающей непогоды, теплоход «Нижнеянск» под командованием уже известного нам капитана Цикунова отдал якорь как раз напротив Ванкуверского парка Стэнли. Подождав, пока судно выйдет на канат, капитан устало махнул рукой, показывая, что все свободны. Сложнейший зимний переход из Приморья наконец-то закончился. Отдыхать пока было рановато: вот-вот должен прибыть лоцман, чтобы переставить судно на внутренний рейд, и сразу за ним – власти всех мастей для оформления прихода и проверки множества бланковых бумажек на предмет их соответствия канадским требованиям. Процедура нудная и во многом надоевшая своей шаблонностью, умение всех официальных лиц, наполненных волей своих обязанностей и, видимо, давно привыкших выдавать никчемность своей работы за ответственное государственное дело, но абсолютно неизбежная во всех портах мира. Хорошо уже то, что в цивилизованных странах оформление проходит быстро и деловито, нет и намека на вымогательство или получение каких-либо материальных благ в ответ на благосклонность государственных чиновников даже самого малого ранга. К сожалению, в большей части мира чиновники беззастенчиво пользуются своей принадлежностью к государственным органам, поэтому и имеются негласно установленные таксы за оказание каждой обязательной услуги, выраженные в конкретных количествах сигаретных блоков, бутылок со спиртным и даже в килограммах сливочного масла, как при проходе Суэцкого канала.

Но, слава богу, североамериканский материк не входит в их число. Уже к обеду того же дня лоцман вывел судно на внешний рейд напротив парка Стэнли в ожидании дальнейших распоряжений портовых властей о времени постановки «морковки» к причалу элеватора под погрузку. Элеваторные причалы постоянно заняты, и очередь к их телу свято соблюдается. Все-таки Канада один из главных игроков на мировом зерновом рынке, а Ванкувер – ее крупнейший порт на западном побережье. В основном у причалов элеватора грузятся суда гораздо больших размеров: от супрамаксов и панамаксов и выше, т. е. суда грузоподъемностью от 50—60 тысяч тонн и более. Порту гораздо выгоднее иметь дело со стотысячниками, чем с «малышами», способными брать на борт менее 20 тысяч тонн. Время на швартовку и отшвартовку одинаково, но производительность при погрузке 20 и 100 тысяч тонн совершенно разная, и явно не в пользу меньшей. Элеваторы тоже считают деньги, и чем выше производительность при погрузке, тем больше их выгода: голая экономика, и ничего более.

В ожидании прошло два дня. Выбраться на берег не представлялось возможным: «Нижнеянск» стоял на внешнем рейде далеко от города, и заказ катера для экипажа обошелся бы в круглую копеечку. Естественно, что никакого культфонда не хватит, а пароходству глубоко до лампочки ваши клаустрофобические переживания: никакие квитанции с дополнительными валютными расходами инвалютный отдел не подтвердит, вот и загорайте до постановки к причалу, а учитывая мощности элеваторных шнеков, погрузка займет всего несколько часов – и сразу же на рейд. Поэтому в таких рейсах, почти приравненных к танкерным стоянкам, экипажу вряд ли светит берег: разве что одной смене быстренько смотаться на такси в хорошо известные дешевые магазины и сразу же назад. В следующем рейсе уже вторая группа пойдет по их проторенным следам.

Спустя два дня ожидания одна за другой прибыли еще три «морковки»: «Василий Бурханов», «Амдерма» и «Капитан Ман» под командованием капитанов, хорошо знавших друг друга при работе на однотипных судах.

Представитель пароходства в Ванкувере проинформировал, что в связи с загруженностью зерновых терминалов все четыре «морковки» будут переведены на перестой в ожидании погрузки под остров Ванкувер, в бухту Саскачеван Бэй, примерно на неделю, до освобождения одного из пирсов, куда всех их сразу же и поставят, и погрузка займет не более суток, после чего их почти одновременно отправят в обратный рейс уже полностью загруженными.

Уже к вечеру того же дня все четыре судна находились в непосредственной близости друг от друга в хорошо защищенной от всех непогод бухте, а впереди их ждала целая неделя безделья. Что такое неделя отдыха для людей, привыкших жить и трудиться, как белка в колесе, никогда не останавливаясь? Это что-то сродни экстренному торможению стоп-краном в бешено мчавшемся вагоне, когда организм все еще продолжает вырабатывать порции адреналина и подбрасывать для незатухающего стресса, хотя уже отсутствуют условия, побуждающие сам стресс. Человек еще некоторое время продолжает жить в состоянии только что пережитых штормов, стремительной качки и бушующих ветров, за две недели перехода через зимнюю северную часть Тихого океана он уже привык к экстремальным условиям бытия, и, несмотря на мгновенное их прекращение, организм какое-то время продолжает работать по инерции, борясь с уже пережитыми переживаниями. Вот здесь как раз и необходим катарсис: эмоциональная разрядка – процесс высвобождения психической энергии.

Все четыре капитана были хорошо знакомы друг с другом, и почти сразу же после постановки на якорь завязалось тесное и оживленное общение по радиотелефону. и кому-то в голову сразу же пришла мысль: коль они ничем не обременены и впереди целая неделя нежданной и негаданной свободы, да и начальство далеко – на другом конце самого большого океана, и к тому же время растянулось почти до бесконечности, не собраться ли им на одном из судов и пообщаться напрямую, без телефонов? Предложение было принято единогласно и с восторгом: началось бурное обсуждение предполагаемого места встречи.

Цикунов, капитан «Нижнеянска», вполне осознавая, чем и когда закончится такая встреча, предложил провести высокий сбор у него на судне, мотивируя прекрасными качествами своего повара, хотя истинным мотивом являлось стойкое нежелание добираться глубокой ночью по незнакомому рейду, да еще на шлюпке, к своему «Нижнеянску». На этот счет многолетний опыт общения с коллегами давал однозначный ответ. Коллеги-капитаны, услышав столь желанное приглашение, сразу же его и приняли: каждый из них втайне, наедине с собой, не хотел принимать всю компанию на своем судне, избегая целого ряда проблем с размещением гостей, да и реклама лишняя тоже не нужна: было очевидно, что о встрече в пароходстве узнают гораздо раньше прихода любого из участников в базовый порт, и как там вывернут эту ситуацию, тоже никто не знал, но быть хозяином мероприятия – это все равно что вызывать огонь на себя. Так что их единодушие зиждилось вовсе не на одном лишь бескорыстии. Соглядатаев, спешивших доложить о малейших подозрительных шагах капитана, хватало на каждом судне. Хотя с тех пор наверняка мало что изменилось. Договорились встретиться в 17.00 следующего дня. Транспорт – моторную спасательную шлюпку – предоставлял хозяин мероприятия. Моторный бот должен был собрать всех участников мероприятия, а по окончании раута развезти их по судам.

Главным кучером или форейтором, кому что понравится, Цикунов назначил своего второго помощника, который годом ранее работал на «Амдерме» таким же вторым помощником у капитана Анатолия Собашнюка. Летом того же года, когда «морковка» застряла в пресловутом, всем надоевшем проливе Лонга, затертая льдами и ожидающая улучшения ледовой обстановки, ночью к скучающему на вахте второму помощнику на мостик поднялся такой же скучающий машинный вахтенный второй механик и, подтянув третьего скучающего – вахтенного матроса, предложил скоротать время и переброситься в картишки, пока мастер (капитан) спит. Будучи абсолютно уверенным, что мастер действительно спит, ибо в ночное время на мостик, тем более когда судно не на ходу, он никогда ранее не поднимался, второй помощник предложение принял, и игра пошла, так и время короталось намного быстрее.

Капитан же в ту ночь по неизвестной причине долго не мог заснуть, то ли активность солнечной короны тому виной, то ли домашние нелады с подрастающей дочерью, или же просто встал не с той ноги. Вот и потянуло его поближе к людям, к единственной бодрствующей глубокой ночью вахте на мостике. Собашнюк по своему характеру был незлобив, обид долго не держал, склонен был к компромиссам и многое прощал своему экипажу, но экспансивности ему тоже было не занимать. Его узнавали издали по длинному вихру на лысой голове, которым он старался прикрыть солидную плешь, но ветер зачастую, играя с ним в кошки-мышки, сбрасывал вихор на бок, как у гоголевских парубков, и все его ухищрения оказывались тщетными.

Увлекшиеся игроки не заметили появления капитана и были пойманы с поличным. Что им пришлось услышать от мастера, осталось их тайной, которой они вряд ли поделятся даже со своим духовником при отпущении грехов в церкви. Флегматичный мастер долго выкладывал всем троим все, что он о них думает, цитировал статьи Устава службы на судах ММФ и должностные обязанности по несению вахтенной службы, тем более что судно было зажато тяжелыми паковыми льдами и движение ранее чем через неделю не предвиделось.

Неоспоримый факт неслыханного разгильдяйства был официально зафиксирован, и без задержек последовало неотвратимое наказание: организатор и участник культурной программы во время несения ходовой вахты был понижен в должности до третьего помощника на год и вдобавок получил прокол-отметку в контрольном талоне к диплому; естественно, что с приходом в базовый порт он был списан с судна и отдан на растерзание кадровикам и службе мореплавания.

К Цикунову на «Нижнеянск» он пришел летом, перед началом арктической навигации, со шлейфом разжалованного второго помощника. Присмотревшись к нему повнимательнее, Цикунов составил свое собственное мнение как о достойном и перспективном судоводителе и спустя два месяца с уходом в отпуск второго помощника восстановил разжалованного в прежней должности второго помощника. Надо отдать должное и ему тоже, рассказавшему своему новому капитану всю правду о своем проступке и не старавшемуся исказить события для демонстрации себя в лучшем свете. Забегая вперед, следует отметить, что второй помощник отработал у Цикунова еще два года, стал старшим помощником капитана. Столь долгое повествование о грузовом помощнике «Нижнеянска» является всего лишь увертюрой к последующим событиям, а причинно-следственной связи между событиями еще никто не отменял.

Случай одновременной встречи хорошо знакомых капитанов однотипных судов солидного тоннажа и назначения, к тому же работающих на одном и том же направлении и принадлежащих одной судоходной компании, сам по себе уникален. За долгую морскую практику не приходилось слышать ничего подобного.

Любимый повар Цикунова, которую он возил с собой не один год по разным судам, превзошла саму себя. Стол, накрытый в банкетном зале, ломился от деликатесов, удовлетворяя вкус самых изысканных гурманов: икра разных цветов и посолов; балыки, излучающие золотистые оттенки и аромат, при вдыхании которого рот мгновенно наполнялся тягучей слюной; жареный гусь на большом мельхиоровом подносе соседствовал с юной индейкой; нежным, зовущим к себе оттенком светилась буженина; подобранные один к другому грибочки так и манили к себе, и так далее, да мало ли там всего было. Ассортимент напитков поражал своим разнообразием, не говоря уж о том, что все это происходило в начале девяностых. Настоящий армянский коньяк всех известных марок, французские «камю» и «наполеоны», шотландский «Чивас ригал», кубинский ром, ну и, конечно же, русская водка известных брендов. Прохладительные напитки, начиная от джинов разных производителей и датского пива и вплоть до soft drink, скромно сгрудились на отдельном столике. Пожалуй, сам Гиляровский не остался бы безучастным к такому столу.

Первый тост «За встречу!» быстро растопил первичную скованность и остатки каких-то неосознанных недомолвок, а после традиционного третьего «За тех, кто в море!», т. е. за самих себя, все почувствовали себя одной семьей, и от первоначальной неловкости и следа не осталось: каждый старался выговориться, перебивая друг друга, стараясь поделиться выстраданным и наболевшим за нелегкие последние месяцы. Круг общения был свой, и только свой. Накопленный адреналин наконец-то нашел выход наружу, и катарсис не замедлил превратить весь предыдущий негатив в настоящий позитив. Жаль, что современные психологи и психиатры не рекомендуют и не пропагандируют такие методы общения после многомесячных стрессов: сколько людей могли бы быстро и без последствий поправить свое психическое здоровье после продолжительного экстрима.

Остается лишь полагаться на внутреннее чутье много повидавших людей и их звериную интуицию.

Время летело незаметно, как и всегда бывает на подобных мероприятиях. Наступили заторможенность и усталость, хозяин понял – пора и по домам, т. е. по своим пароходам, уже соскучившимся по капитанам. Да и время уже перевалило за три часа ночи, к тому же состояние участников также напоминало об истекшем времени: пора было разъезжаться. Несколько стандартных «посошков» изрядно задержали начало наметившейся репатриации. Вахтенная служба «Нижнеянска» бережно сопроводила каждого гостя до спасательной шлюпки, уютно разместив их внутри мотобота по интересам. Суда-близнецы стояли на якорях практически на одной линии и в непосредственной близости, не превышающей двух кабельтовых друг от друга.

Сразу же за «Нижнеянском» следовал «Василий Бурханов», затем «Капитан Ман» и последним «Амдерма». Славу Нагонова, капитана «Бурханова», высадили без последствий, поскольку его судно стояло первым, затем второй помощник повел бот к стоящему вторым «Капитану Ману». Только-только бот оказался у спущенного парадного трапа, Анатолий Собашнюк, посчитав, что это его судно, уверенно шагнул на трап, и вахтенный незамедлительно начал его подъем.

Тем временем мотобот отошел от судна и направился к последнему судну-близнецу.

Поднявшись на трапе до палубы надстройки, капитан Собашнюк зашел в лифт, который вахта уже приготовила для капитана, держа на первом этаже надстройки рядом с конечным пунктом трапа, и поднялся к себе в каюту на седьмой этаж. На судах этого типа надстройка очень высока, и для удобства экипажа спроектирован лифт, обслуживающий все жилые палубы и уходящий на два этажа ниже, в центральный пост управления машинного отделения.

Приехав на свой этаж, капитан проследовал к своей каюте, но дверь оказалась заперта, и он потребовал от сопровождавшего его вахтенного помощника вызвать старпома. Странно, что вахтенный помощник, глубокой ночью встретив незнакомого, в изрядном подпитии капитана, даже не попытался что-либо выяснить, настолько уверенны и безапелляционны были действия и поступки неизвестного. Даже и тени сомнения в том, что неизвестный может быть не капитаном, не возникло у молодого вахтенного помощника. Через считаные минуты старпом уже был рядом, в свою очередь потеряв дар речи от столь решительного незнакомца. Увидев совершенно неизвестного человека, представившегося старпомом, капитан потребовал открыть ему каюту и немедленно вызвать своего старшего помощника. Чужой старпом, наконец-то пришедший в себя, открывать каюту наотрез отказался, чем вызвал гнев и буйную реакцию капитана.

Попытки объяснить ему, что он находится не на своем судне и необходимо добраться до своей «Амдермы», ни к чему не привели, он просто был не в состоянии осознать произошедшее, и продолжающиеся словопрения все больше раздражали Собашнюка. В итоге, чтобы избежать дальнейших бесплодных объяснений и последствий, каюту открыли, и капитан, хотя и будучи в непростом состоянии, наконец-то понял, что он не у себя дома, но, сев на диван в кабинете, тут же уснул, сильно перегруженный впечатлениями, обильно сдобренными прекрасными алкогольными брендами.

Оставшегося капитана, Анатолия Дорогих, форейтор, второй помощник, привез на последний, также не его, пароход, «Амдерму». Его так же, как и предшественника, подняли на борт, но поскольку по характеру он был спокоен, если не флегматичен, то, быстро разобравшись, что оказался не на своем судне, не стал устраивать бесполезных разборок и спокойно лег спать в каюте своего недавнего попутчика и соратника по несчастью, хотя его-то вины в том и не усматривалось, он стал жертвой обстоятельств. Скорее худощавый, чем упитанный, выше среднего роста, с легкой картавинкой в произношении, он всегда говорил ровным голосом, был общительным и коммуникабельным, но поспорить и подискутировать был не промах.

К этому времени вахтенные помощники на всех четырех судах обнаружили, что перепутали капитанов на двух судах, что в свою очередь быстро стало достоянием гласности среди экипажей всех четырех судов и вызвало долго не прекращающийся гомерический хохот. Но веселье быстро закончилось, и вахтенные стали думать, каким образом в кратчайшие сроки вернуть капитанов на свои осиротевшие суда. Дело усложнялось тем, что оба были нетранспортабельны, да и характер Собашнюка в выпившем настроении тоже не добавлял оптимизма, хотя в естественном состоянии он был добрейшим человеком, но бывает, что иногда несколько капель «озверина» сильно искажают человеческое нутро, и становится совершенно непонятно, почему у смирнейшего оленя вдруг прорезаются зубы тигра или, еще хуже, росомахи.

Но это Фрейду для раздумий – пусть голову поломает.

Учитывая сложные отношения между прежним вторым помощником и капитаном Собашнюком, Валентин Цикунов заменил форейтора на мотоботе – второго помощника на старпома. Второй помощник мог вполне попасть под горячую руку своего бывшего капитана, который наверняка заподозрит последнего в случившемся казусе и припишет ему злонамеренный замысел дискредитации бывшего капитана, испортившего ему год жизни. А тут уже попахивает кровью. С капитаном Дорогих проблем не возникло: его, так и не успевшего ничего сообразить, под руки отвели к выходу на трап и спокойно спустили в мотобот, привезли в свою каюту, где он тут же крепко заснул.

С Собашнюком было намного сложнее и пришлось повозиться: он никуда не хотел ехать, поэтому пришлось долго убеждать, что судно не его и экипаж заждался своего капитана, не в состоянии справиться со вновь возникшими неожиданными проблемами. И лишь только когда он увидел перед собой спящего друга и коллегу, своего тезку Дорогих, до него дошло настоящее положение вещей, и тогда он в ярости стал требовать своего бывшего второго помощника, подозревая того во всех смертных грехах, чтобы разобраться с ним на месте. Вот тогда Цикунов перекрестился: как предусмотрительно он убрал второго, заменив его старпомом. Интуицию и опыт не пропьешь, видимо, хорошо он знал своего коллегу Собашнюка.

С большими трудностями капитана-буяна усадили в мотобот и доставили на его осиротевший пароход. Зная крутой нрав своего мастера, вахтенная служба в полном составе встречала его у трапа чуть ли не в парадной форме, но без троекратного «ура». Капитана проводили до заранее открытых дверей каюты, где он и успокоился на отведенное для сна время, и до полудня его не было слышно.

Уже после обеда, где-то около 14 часов, все участники приема на «Нижнеянске» вышли на связь и обменялись впечатлениями от незабываемой встречи. Обиженных не было, все остались довольны и заразительно смеялись, обсуждая перепутанные суда и капитанские каюты. Естественно, что разговоры слышали все присутствующие на мостике, а вслед за ними об этом узнали все экипажи четырех судов, все 160 человек, и пересудов хватило надолго со многими позднее придуманными нюансами. По-другому и не бывает. Любая морская новость или байка впоследствии непременно обрастает новыми, не существовавшими никогда подробностями, становясь от этого более привлекательной и притягательной. Огласка этого случая произошла позднее, хотя и не сразу. Через два месяца теплоход «Нижнеянск» пришел во Владивосток из того же Ванкувера все с тем же зерном. К этому времени вся история уже выплыла наружу, что было совершенно очевидно, это не было даже секретом полишинеля, а чем-то гораздо большим, все-таки 160 человек почти свидетелей, тем более что никто и не стремился каким-то образом утаить случившуюся драматическую комедию.

Однажды на большом диспетчерском совещании пароходства, которое проводилось по пятницам в просторном кабинете начальника пароходства, после окончания официальной части, как обычно, оставалось какое-то время на посторонний треп, и тут кто-то из присутствующих рассказал о встрече капитанов четырех «морковок» в Ванкувере с финалом, явно добавив что-то от себя и приукрасив. Все присутствующие на совещании, а это около сорока человек, от души посмеялись и в свою очередь рассказали своим знакомым.

Вскоре все пароходство было в курсе Ванкуверских посиделок, и частенько капитана Цикунова во время посещения многочисленных служб и отделов просили уточнить какие-либо возникшие при обсуждении в определенном кругу подробности его хозяйских организаторских способностей и действий, поскольку ничего подобного даже на памяти старожилов не случалось.

Единственный, кто воспринял эту историю без тени иронии, был непосредственный руководитель капитана – заместитель начальника пароходства по мореплаванию, который прилюдно заявил в службе мореплавания, что Цикунов опять отличился и необходимо перевести его на более низкую группу судов, чтобы научился вести себя более серьезно и ответственно, не позволяя себе мальчишеских проказ.

Начальник пароходства к заявлению своего заместителя отнесся более чем прохладно, не только не поддержав, но откровенно проигнорировав.

Так и остался капитан Цикунов на борту своего «Нижнеянска» еще на четыре года, совершенствуя пожелания зама на прежнем рабочем месте.