Читать книгу Район плавания от Арктики до Антарктики. Книга 2 - Владимир Хардиков - Страница 7

Многие слышали о таком громадном тресте всесоюзного значения, как «Дальстрой», сугубо отдельной спецтерритории на северо-востоке страны со своими законами, вернее, беззаконием, просуществовавшем почти сорок лет, с 1929 по 1957 годы, хотя мало что изменилось и после его ликвидации. Занимая громадную территорию в три миллиона квадратных километров, что почти в пять раз превышает площадь современной Франции, это государство в государстве изначально было ориентировано на добычу ценнейших ископаемых: золота, вольфрама, олова, кобальта, урана за счет бесплатного труда заключенных, которые потоком хлынули на неприветливые берега северо-восточных морей.

Курс на индустриализацию, взятый партией большевиков, предполагал громадные закупки заводов и фабрик, машин, механизмов и технологий на Западе, где к тому времени сложилась очень выгодная для Советов обстановка – кризис перепроизводства, и цены значительно снизились, если не рухнули. Многие западные компании банкротились и готовы были продавать свою продукцию хотя бы самому черту, лишь бы выжить. Геологические экспедиции, направленные на Чукотку, в Якутию, север Хабаровского края, подтвердили наличие крупных золотоносных месторождений в руслах рек Колымы и Индигирки, к тому же были попутно открыты крупные месторождения других ценных металлов и редкоземельных элементов. И когда встал вопрос о работниках, то колебаний в Политбюро не было: направить туда громадный контингент бесплатной рабочей силы – заключенных, счет которых шел на миллионы и не уменьшался по мере обострения сталинской теории классовой борьбы при строительстве социализма.

Объявленные комсомольскими, стройки не очень-то привлекали молодежь, да и требовали значительных вложений и расходов и хоть какое-то подобие законности. В нашем же случае вышло как в пословице – «на ловца и зверь бежит». Таким образом, убивали сразу двух зайцев: удешевляли освоение северо-востока и добычу жизненно необходимых ископаемых, и к тому же нашли долголетнее применение неиссякаемым потокам заключенных, хотя их использовали по этому назначению и раньше на гигантских стройках социализма, чтобы сделать жизнь будущих поколений счастливой за счет их жизней.

Многие тысячи зэков, набитых в грузовые, почти необорудованные вагоны, заполнили поезда, несущиеся к дальневосточным портам, чтобы уже морем, погрузив «спецконтингент» на морские суда в «холодные мрачные трюмы», отправить на вновь обетованную землю, в бухту Нагаево, где быстрыми темпами вырастал новый порт Магадан, наряду с Колымой скоро ставший символом тюремной лирики и небывалых лишений сотен тысяч советских людей. Он-то и стал начальным и конечным пунктом Колымской трассы. Впрочем, одним Магаданом дело не ограничивалось: этапы следовали и в Эгвекинот, и даже в Певек. Менялись начальники этого зловещего треста, но это никак не влияло на общую политику, применяемую к заключенным, вынужденным работать в условиях вечной зимней мерзлоты и сильнейших морозов, с которыми может посоперничать разве что Антарктическая шапка. Самым известным, непредсказуемым и жестоким в памяти людей остался Никишов, комиссар НКВД третьего ранга, после реформирования воинских званий – генерал-лейтенант. Папаша Мюллер, группенфюрер СС (генерал-лейтенант), шеф гестапо, по сравнению с ним был почти невинным зайчиком, далеко ему было до масштаба Никишова, его преступлений и самодурства. Под его непосредственным началом находилось более четверти миллиона человек, и с каждым он мог поступить как угодно по одному лишь собственному желанию и прихоти. Он дольше всех командовал этой преступной империей, почти десять лет. «Дальстрой» так и называли империей Никишова. Как у настоящей империи, в ней имелись свои морской флот и авиаотряд. Вторые помощники капитанов напрочь отказывались идти в рейс во владения самодура: даже при незначительной недостаче грузов в его владениях их могли тут же арестовать, обвинив во всех земных грехах, и оставить среди заключенных на долгие годы. В его владениях успели побывать многие наши знаменитости, в свое время немало сделавшие для страны: Сергей Королев, Евгения Гинзбург, генерал Александр Горбатов, о котором Сталин сказал: «Горбатого могила исправит». Впоследствии он стал одним из лучших командующих армиями, если не лучшим, и дошел до звания генерала армии, хотя заслуживал и маршала, но великий вождь ничего и никого не забывал и до командования фронтом генерала не допустил. Варлам Шаламов, Георгий Жженов, Александр Солженицын и многие другие – всех не перечислить. Не успел добраться до колымских краев Осип Мандельштам, умерев или будучи убит на пересыльном пункте, до сих пор истинная причина его смерти неизвестна.

Железных дорог, как, впрочем, и никаких других, в пунктах лагерной империи не было, и доставка заключенных могла осуществляться только морем.

Показательны детские воспоминания капитана дальнего плавания Караянова Петра Петровича, который родился в бухте Находка, одной из главных баз для накапливания спецконтингента, следовавшего на Север. Тогда еще Находка не была городом, и его отец Петр Караянов-старший работал капитаном на пароходе «Феликс Дзержинский».

Бухта тоже была вотчиной «Дальстроя». В те времена там ходила поговорка: «Где кончается власть Сталина, там начинается власть Никишова». На черной трубе отцовского парохода была эмблема «Дальстроя»: белый флаг с косицами, а вдоль белого поля голубая извилистая полоска, что символизировало реку Колыму, текущую среди белых снегов, как конечную и основную цель «Дальстроя». Отец часто брал с собой на судно своего сына Петра-младшего. Петр был еще совсем мал в то время, поэтому и многое стерлось из памяти, но остались некоторые эпизоды. Однажды отец с сыном шли по причалу на свой пароход, и в это время шла погрузка заключенных на судно в полном окружении вооруженных автоматчиков. К борту была приставлена большая сходня на больших металлических колесах. Людей грузили в трюмы. Для арестантов были сделаны туалеты (гальюны) оригинальной конструкции: узкий вылет из досок за борт – очень экономично и просто.

Пароход «Феликс Дзержинский»

«Наш дом стоял в Находке недалеко от нефтебазы, из окна открывался замечательный вид на вход в бухту. Напротив второго окна возвышались две горы: Брат и Сестра. Все окрестности были как на ладони, а слева вдали маячило что-то темно-серое, разве что в бинокль можно было разглядеть, – это был лагпункт или концлагерь, кому как нравится. Оттуда почти постоянно слышался злобный лай собак. Даже в нашем дворе бегали два таких списанных охранника, и дело свое они знали, двор был на замке. Наверное, в один весенний день 1953 года, когда я еще спал, меня разбудил посторонний шум. Выглянул во двор и увидел грузовик с откинутыми бортами – совершенно необычное зрелище для двора. Встал и пошел в разведку, ибо дома никого не было, все были во дворе. Открыл дверь в мастерскую и увидел винтовку, укрепленную на подставке над верстаком. Но тут же мама подхватила меня, и я снова оказался в кровати. С нами жил брат мамы, он закончил войну узником Бухенвальда. Обычная история: воевал, попал в плен. Помню, что у него была травмирована нога, хромал сильно. Почему застрелился, можно только догадываться. Это все, что осталось в памяти о тех далеких годах».

Для этих перевозок использовались твиндечные суда, как свои, «дальстроевские», так и Дальневосточных пароходств. В твиндеке сколачивались двухъярусные нары, по краям ставилось пару бочек для естественных отходов – вот и все удобства. В трюмах же перевозились грузы, после погрузки которых твиндеки перекрывались, и дело оставалось только за нарами. Иногда же, когда поток заключенных был большим и суда не справлялись с их перевозкой, нары воздвигали и в самих трюмах. Трудно представить, что пережили люди во время десятидневного плавания в штормовых условиях в холодных и темных задраенных трюмах, да еще с таким же скопищем народа над головами.

Тем не менее в 1957 году «Дальстрой» был упразднен. Сыграл свою роль доклад Хрущева о культе личности на XX съезде КПСС в 1956 году. Кого-то посадили за слишком уж очевидные злоупотребления, кого-то уволили, кто-то сам покончил с собой, но система в целом осталась практически неизменной: мордовороты охраны, привыкшие глумиться над людьми, сторожевые овчарки-церберы, натасканные на людей в арестантском одеянии, большинство офицеров охраны из бывших ведомств Берии, хотя и поменявших принадлежность к всесильному НКВД на Министерство внутренних дел, но от перестановки выпитых бутылок число пьяных не меняется. Разница была лишь в том, что до этого они совершали преступления в открытую, не опасаясь преследования, а сейчас вынуждены были оглядываться, т. к. формально законы Страны Советов распространились и на эту, прежде неуязвимую для остальной страны, закрытую территорию империи. На какое-то время охрана из бывшего ГУЛАГа притихла, напуганная шумными разоблачениями, но вскоре испуг прошел, и все пошло по-старому. Всего-то и нужно было выслужить свой сильно укороченный, по сравнению с другими военными ведомствами, стаж и затем уйти на заслуженный отдых с персональной пенсией и многочисленными наградами, коими мог похвастаться редкий фронтовик, прошедший всю войну. Ну и, конечно же, выступать по памятным датам в школах и пионерских лагерях, рассказывая придуманные легенды о своих «подвигах», в которые многие из них и сами почти поверили, а потом умереть в своих пуховых постелях с чувством полностью выполненного перед Родиной долга и быть похороненными под залпы воинского салюта.

В 1961 году двадцатилетний Валя Цикунов после окончания Сахалинской мореходки был направлен третьим помощником капитана на пароход со странным названием «Анаклия» Сахалинского морского пароходства, который был получен в зачет германских репараций при разделе немецкого торгового флота и работал на прозаическом угле, оставляя за собой клубы черного, как смола, дыма. От качества угля сильно зависели его скорость и послевахтенная усталость кочегаров, несущих свои вахты в самом горячем цеху. Судно досталось в компании еще двух его близнецов и братьев, работавших в Бразилии по перевозке грузов по самой большой реке мира, Амазонке. Наверное, царство многомесячной зимы и холодных морских льдов им досталось в качестве компенсации за бразильскую жару. Всю тройку новобранцев флота российского отремонтировали в Китае, включили в состав Сахалинского пароходства, и они начали работать между портами Дальнего Востока.

На судне была средняя надстройка: два трюма впереди надстройки и третий позади. Первый и второй твиндеки были оборудованы для перевозки людей, хотя «оборудованы» будет слишком громко сказано. Нары и два гальюна (туалета) – вот и все оборудование.

В конце ноября 1962 года капитан получил указание пароходства идти в Ванино и взять там генеральный груз (в упаковке) и определенное количество людей в зависимости от возможностей твиндеков. Подробности обещали оговорить с приходом в порт погрузки. Но экипаж, прошедший суровую школу выживания, быстро смекнул, что везти придется заключенных, и терялся в догадках: куда именно пойдет судно?

Ноябрь – не лучшее время для переходов в дальневосточных морях. Почти не прекращающиеся штормы со снежными зарядами, выматывающая душу качка, не оставляющая времени для сна и отдыха. В твиндеках носовых трюмов картина неизмеримо хуже: глухие и мощные удары волн сотрясают весь корпус, но именно носовые трюмы первыми принимают эти удары, сбрасывая людей с плоских нар и разбрасывая по всему твиндеку в полной кромешной тьме, создавая полную иллюзию ежеминутной гибели и кораблекрушения, ставя их на грань сумасшествия, что не было редкостью во время переселения смертных душ из дальневосточных портов на новые северные районы их обитания. Нередко люди, выдержавшие многомесячные пытки и не проронившие ни слова при самых изощренных допросах, не выдерживали и нескольких часов душераздирающей морской качки, намеренно разбивая себе головы о металлические конструкции твиндека, или просто сходили с ума. С точки зрения безопасности заключенных, конечно, гораздо удобнее для них было оборудовать кормовые твиндеки – в трюмах позади надстройки. Тогда бы влияние погодных факторов значительно снизилось, но об удобствах для контингента думать никому не полагалось, а вот для удобства охраны всегда пожалуйста. Носовые трюмы хорошо просматривались не только с мостика, но и из иллюминаторов кают верхнего яруса надстройки, и охрана, находясь в тепле и защищенная от морозного колючего ветра, спокойно контролировала носовые твиндеки и лючки из них, тщательно задраенные и закрытые на замки. Все колымские этапы не избежали пытки морем, на протяжении многих дней находясь, по собственным разумениям, между жизнью и смертью в глубинах Охотского или Берингова морей. И еще совсем недавно казавшаяся проклятой Колыма с ее сказочными богатствами уже представлялась им берегом надежды, до которого они считали часы и минуты, делая зарубки на металле судовых бортов. Заключенные, даже те, которые получили по 25 лет, все равно хранили в душе лучик надежды, недаром русская пословица гласит: «Надежда умирает последней», – что совершенно созвучно с латинским выражением: «Пока живу, надеюсь». Народная неиссякаемая тяга к жизни живет во всех нациях и народностях и отражена в их устном и письменном творчестве почти синхронно одинаково. Но пусть этим занимаются лингвисты, хотя здесь ни убавить, ни прибавить.

Молодой Валя Цикунов был самым юным среди всего экипажа, и любопытство, в данном случае скорее добродетель, чем порок молодости, не давало ему покоя, ставя все новые вопросы, казалось бы, давно знакомые, но увиденные воочию, а не услышанные из третьих уст. По его словам, оно перло из него, как тесто на дрожжах. Вот он и приставал к старпому, убеленному жизнью и много видавшему мужчине за пятьдесят, а иногда и к капитану, который только что освободился из лагеря, где просидел шесть лет за посадку судна на мель. Посадки на мель в туманных дальневосточных водах, и еще вдобавок на очень плохо оборудованном побережье, на безрадарных коммерческих судах были сущим наказанием господним, и, наверное, ни одному капитану не удалось избежать их. Каждая из них грозила тюремным заключением, и тяжесть наказания напрямую зависела от нанесенного ущерба. Хотя по своей сути это всего лишь навигационная ошибка, которая рано или поздно обязательно случается. А поскольку береговая линия дальневосточных морей сильно изрезана, со множеством островов и островков, и подводных банок, то судно без радара в сезон туманов, когда они длятся неделями, можно сравнить с бегом с завязанными глазами вдоль пропасти. Ну а дальше сплошная рутинная техника, отработанная десятилетиями в подвалах НКВД, – намеренная посадка, чтобы причинить вред советскому строю, работа на иностранные разведки и т. д. После многодневных допросов с истязаниями каждый подписывал свой оговор, даже если его обвиняли в покушении на вождя или создании террористических групп с целью свержения советской власти. Самым характерным примером служит гибель парохода «Индигирка», доверху набитого заключенными, который в условиях тумана и жестокого девятибального шторма в декабре 1939 года в проливе Лаперуза налетел на подводные камни и затонул, имея на борту более тысячи человек, из которых погибло не менее восьмисот, включая женщин и детей. Судно следовало из бухты Нагаево (Магадан) во Владивосток. Японцы, которые находились в состоянии войны с СССР после событий Халхин-Гола, спасли 427 человек. Капитан Лапшин по приговору суда за преступную халатность и за связь с японцами и работу на них был расстрелян. Его помощники отделались различными тюремными сроками. Начальник конвоя из своих десяти лет отсидел всего четыре и потом снова работал в системе ГУЛАГа. Эта статья уголовного права была отменена только в семидесятых, а во многих цивилизованных странах не применялась вовсе.

Получив радиограмму с очередным рейсовым заданием, офицеры судна в кают-компании под руководством капитана, как обычно, обсуждали детали предстоящего рейса и подготовку к нему. Валя, будучи самым молодым и неискушенным, с открытым ртом слушал выступающих, которые пришли к одному и тому же выводу, что в Ванино неизбежна погрузка заключенных, и, по всей вероятности, путь их будет лежать до их конечного пункта назначения где-то на севере Охотского моря. А поскольку они были уже хорошо пожившими и знающими порядки особого района, да и к тому же большинство из них уже испробовало нары и казенный клейкий непропеченный хлеб, их вывод был неоспорим.

С приходом в Ванино все подтвердилось, и после погрузки трюмов судну предписывалась перешвартоваться на третий пирс и взять этап в количестве около двухсот заключенных. Цикунов до сих пор удивляется, почему единственный в порту пирс назывался третьим – других-то не было. Перешвартовка не заставила себя долго ждать, и утром следующего дня началась погрузка этапа. Перед его прибытием трюмы тщательно были осмотрены прибывшим воинским подразделением с натасканными сытыми овчарками, тщательно проверялись лазы и их закрытие в оба твиндека. Особых замечаний не было, тем более что этап сопровождала более чем многочисленная охрана с собаками и пятью офицерами, да и переход, если не задержит очередной циклон, не должен оказаться продолжительным.

После них на судно пожаловали чекисты, сопровождающие арестантов. Они потребовали приготовить пять кают для офицеров и пятнадцать мест обитания для солдат и нескольких собак-овчарок.

Все было выполнено, и к началу следующего дня судно было готово к приему спецконтингента. По информации капитана, судну предстояло везти «политических», часть из которых были жертвами Новочеркасской трагедии.

В 1962 году на Новочеркасском электровагоностроительном заводе работало двенадцать тысяч человек. Городок на 150 тысяч был студенческим и промышленным. Всегда здесь ощущались проблемы с поставкой продовольствия и необходимого ширпотреба, но за ворота недовольство не выходило. В этом же году неожиданно для всех рабочие расценки снизили на 30%, что означало повышение рабочей нормы выработки на эти же самые цифры. И по простому совпадению, на следующий день правительство Хрущева объявило о повышении цен на ряд товаров, включая продовольственные, на 35%, что в сумме уменьшало покупательную способность почти вдвое, тем более что до этого цены только снижались. Эти волюнтаристические меры и вызвали сильное недовольство рабочих. А последней каплей, которая привела к массовым протестам, стало выступление первого секретаря Ростовского обкома партии, который, стоя перед толпой в несколько тысяч человек, заявил, что если вам не хватает на пирожки с мясом, то покупайте пирожки с ливером. После этого рабочие захватили здание горкома партии, милиция не препятствовала этому, даже направленные на разрешение конфликта войсковые подразделения местного гарнизона переходили на их сторону. Характерно то, что рабочие не выступали против советской власти: они всего лишь требовали улучшения жилищных условий и продовольственного снабжения. На следующий день шеститысячная толпа была окружена прибывшими войсками, и когда была отдана первая команда стрелять в народ, среди которого было много женщин и детей, то офицер, которому она предназначалась, выстрелил в воздух, а вторую пулю отправил себе в голову. Но это была лишь отсрочка, и первые автоматные очереди прозвучали поверх голов по деревьям, с которых, как яблоки, посыпались местные огольцы, забравшиеся повыше, чтобы видеть всю картину, не отдавая себе отчета о возможных последствиях из-за своего малолетства. Сколько их было ранено и убито, не знает никто, тем более что позднее было официально объявлено, что самой молодой жертве было шестнадцать лет. Затем дошла очередь и толпы, расстрелянной в упор.

Вечером следующего дня на площади, где произошло советское «Кровавое воскресение», местными властями были устроены танцы. И иначе, как танцами на гробах, это назвать нельзя. По большому счету скрыть трагедию было невозможно, и власти официально объявили, что погибло 26 человек и несколько десятков ранено. Естественно, что эти цифры были многократно занижены. А потом продолжались многочисленные суды над зачинщиками акции, хотя она была поистине стихийной, но оправдать неслыханную жестокость нужно было созданием большого сонма антисоветчиков с приличным стажем всей организации. Их отлавливали по всей стране, как участников, так и не имеющих к ней никакого отношения. Вот таких «политических» предстояло везти к месту их многолетнего отбывания современной каторги.

Погрузка этапа проводилась у третьего пирса, там же, где всегда грузили заключенных, которых везли дальше на Север. Она проводилась быстро и организованно. Начиная с начала 30-х годов, когда пошли первые этапы на Колыму и Чукотку, этот процесс был отработан «интеллектуалами» из НКВД до мелочей и синхронной слаженности. Все свободное пространство от пирса до трюмов было заполнено охранниками, чекисты стояли через каждые 2—3 метра, рычащие псы на пирсе и у входа в твиндек, винтовки охраны на боевом взводе с патроном в казеннике, готовые к выстрелу. Для острастки или для большего порядка идущих людей били прикладами или, как это называли охранники, «подгоняли». Если кто-то спотыкался и падал, то ему доставалось гораздо больше, но люди уже, видимо, привыкли к такому обращению и даже не закрывались, собаки же ловили каждый жест зэков, готовые ежесекундно наброситься на каждого, на кого укажет проводник и хозяин. Погрузка всего этапа была закончена к обеду, и около 14.00 судно отошло от причала и направилось на выход из Ванинской бухты. Обогнув мыс, повернули на север и вышли в Охотское море, которое сразу же напомнило о своем крутом нраве. Под прикрытием острова Сахалин, значительно снижающим условия непогоды, проследовали до полуострова Шмидта – северной оконечности острова. А дальше курс судна пролегал в северную часть Охотского моря к острову Спафарьева, где планировалось выгрузить генеральный груз из трюмов и там же погрузить сельдь в бочках на Владивосток. Касательно партии заключенных информации не было, лишь то, что капитан получит указания на этот счет позже.

Расстояние от Ванино до острова Спафарьева всего-то 750 миль, что для нормального судна покрывается не более чем за 2,5 суток, но не в Охотском море и не в преддверии зимы. Пароход «Анаклия» при хорошей погоде и качественном угле больше 10 узлов выжать не мог даже с помощью всех механиков и кочегаров. Высунувшись из-под прикрытия Сахалина в штормовое Охотское море с набегающими белыми от срывающейся с гребней пены четырехметровыми волнами, судно стало зарываться, и мириады брызг разбивающихся о штевень волн щедро орошали не только носовые трюмы, но долетали и до надстройки. Картина вроде и не такая уж из ряда вон выходящая где-нибудь в районе тропика Рака, но не в центре Охотского моря при отрицательной наружной температуре, когда брызги уже на лету частично превращаются в лед, и бак судна начинает приобретать серовато-белые причудливые формы от замерзающей воды. Носовым трюмам и палубам тоже достается, но в меньшей степени. Бак все-таки частично прикрывает их своим водоразделом от обледенения. Морская практика рекомендует начать немедленное скалывание нарастающего льда, чтобы предотвратить потерю остойчивости и последующее опрокидывание судна, но как это сделать практически в условиях 25-градусной качки, при шквалистом ветре в 20 метров в секунду и скользкой ото льда палубе? И хотя это в большей степени относится к малым рыболовецким судам и для больших менее опасно, если это не лесовоз, идущий с караваном леса на палубе, «Анаклия» тоже далеко не гигант, но и Охотское море – это не северная часть Тихого океана в зимнюю пору. Многие из заключенных, равно как и из охраны, сразу же укачались. Из твиндека непрерывно слышались малоприятные звуки, предвещающие очередной приступ рвоты, плач и просто крики испуганных людей, замурованных в холодной темноте «оборудованного» твиндека, куда сверху нет-нет да и поступала понемногу соленая забортная вода, хотя люк и был тщательно укрыт двухслойным брезентом. При этом партии заключенных еще повезло, что их поместили не в первом, а во втором твиндеке, где удары волн уже частично погашены носовой частью судна и отчасти первым твиндеком первого трюма, и не в глубинах трюма, а все-таки поближе к выходу, и никто уже не может плюнуть вниз на их головы или сделать нечто более пакостное, что было скорее обыденностью, чем редкостью на судах, перевозящих этапы для «Дальстроя».

По мере удаления от Сахалина и приближения к западному побережью Охотского моря погода начала налаживаться, циклон уже проскочил, а очередной еще не подошел.

Заключенные под охраной были заперты во втором твиндеке, и лишь дежурные выходили несколько раз в день, чтобы взять на камбузе кипяток для чая на всех. Экипажу вступать в контакт с ними строго запрещалось, и чекистская охрана ни в коем случае этого не допускала. Несколько вооруженных конвоиров постоянно находились в твиндеке, наблюдая за своими подопечными, меняясь в определенное время. Иногда оттуда доносились нечеловеческие крики избиваемых людей – это охрана устраивала показательные побоища за малейшие проступки и с целью острастки всего этапа: запугать, сделать их совершенно неспособными к малейшему сопротивлению. И это происходило ежедневно по нескольку раз. Утром, на второй день после выхода, заключенные выволокли избитого человека, не подающего признаков жизни, с кровавым месивом вместо лица. Он пролежал на палубе около часа, пока боцман с матросами готовили его последнее ложе из трех досок и куска брезента. Когда все было готово, несчастного замотали в брезент, привязали к доскам, подвязали туда же мешок с кирпичами для утяжеления и, водрузив на фальшборт всю конструкцию, столкнули за борт. Поскольку это было на вахте третьего помощника, которая длилась с 08.00 до 12.00, Валентин дрожащей рукой от увиденного воочию записал в судовом журнале, согласно требованиям Устава, его фамилию, год рождения, номер статьи, место рождения и где проживал. Что переживал молоденький третий помощник, наблюдая краем глаза за такой обычной и тривиальной в те годы процедурой по захоронению убитого, может быть, ни в чем не повинного человека, он не рассказывал никому, молчит до сих пор. Можно лишь догадываться о состоянии его душевного сумбура, когда реальная действительность напрочь расходится с официальными заявлениями руководителей страны и средств массовой информации. Наверняка с того самого часа в нем стали происходить изменения, еще совсем неприметные для него самого: нарастающее недоверие к системе, критицизм, ну и, конечно же, желание добраться до истины, почти как у Гамлета. С приходом в пункт назначения чекисты потребовали от Цикунова выписку из судового журнала на умершего как официальное подтверждение причины его недоставки в конечный пункт.

Наконец, на третий день рейса капитан получил указание о выгрузке заключенных в поселке Иня, недалеко от Охотска, где был большой пересыльный лагерь. Через четверо суток судно добралось до Ини, отдав якорь недалеко от устья неизвестной речушки.

На следующий день из речки вышла деревянная баржа, и двумя рейсами всех заключенных вывезли на берег. Во время оформления документов на перевозку партии заключенных Валентин разговорился с офицером, который и занимался вместе с ним этими бумагами. Он-то и поведал третьему помощнику о Новочеркасском расстреле 2 июня 1962 года, ошеломив того еще больше. С его слов, имело место массовое выступление людей против советской власти, которое закончилось массовым расстрелом и посадками на длительные сроки. Тех, кому присудили длительные сроки, разделили на мелкие группы и отправляли в самые дальние лагеря, откуда не было возврата. Он упомянул об указании руководства их ведомства об уничтожении этой категории людей без лишнего шума, благо предлогов для этого охрана могла найти предостаточно.

За время четырехдневного перехода из Ванино до Ини было еще два случая захоронения в море, и всего за четверо суток этап поредел на три человека.

Валентин полюбопытствовал у офицера, как они отчитываются о потере людей в рейсе. Тот, как о само собой разумеющемся, ответил, что у них есть норма на убыль. Вдумайтесь – нормы на убыль… Т. е. человеческое естество сравнивают с кулем муки, ящиком спелых фруктов, да мало ли с чем другим, что хорошо знакомо работникам прилавка. На судне не было врача, и для них достаточно одной выписки из судового журнала. Причину они могли нарисовать любую по собственному усмотрению, хотя все трое погибших были убиты той же охраной или уголовниками, которых подмешивали к политическим, так как все они работали на «кума», так на их жаргоне называли офицера, которому они «стучали» обо всех разговорах политических заключенных, получая за это свои небольшие приоритеты и крохи тюремного удовольствия, те же 30 сребренников Иуды Искариота за выдачу Христа первосвященникам.

С последним случаем предания человеческого тела морю произошел такой казус: судно прошло Сахалин и Шантарские острова, и с утра вокруг появились косатки – известные мелкие зубатые киты-убийцы. Боцман Федор Трифонович, пожилой крепыш за пятьдесят, поднявшись на мостик, чтобы получить старпомовские указания на рабочий день, посмотрел вокруг судна и сказал, что, наверное, опять покойник будет. И как в воду глядел: через час из твиндека на палубу вытащили еще одного убитого. Когда его готовили к последнему акту похоронной церемонии, косатки подошли вплотную к борту, и как только доски наклонили и труп сполз за борт, они, как по команде, нырнули за свертком, и вскоре все было кончено. Картина жуткая, но она стала обыденной и уже никого сильно не напрягала, наша советская действительность с самой демократической конституцией в мире.

После прощания с заключенными и их сопровождением, вздохнув свободнее, направились к острову Спафарьева, где быстро выгрузились и погрузили бочки с сельдью на Владивосток.

Так и закончилась эпопея с перевозкой заключенных, осужденных по политическим статьям и отправленных на верную смерть очередным вождем, осудившим культ личности предыдущего, но научившимся у него изощренному макиавеллизму и избавлению от опасных соперников, пока очередь не дошла и до него самого.

А за окнами шел 1962 год, шестой год после развенчания культа личности Сталина, пятый год со времени расформирования «Дальстроя». Что изменилось по большому счету – ничего, разве что коротенькая хрущевская оттепель, вызванная этими событиями, самим же им и перекрытая. А дальше по старому проторенному пути: ползучий клановый захват единоличной власти, борьба с неугодными с использованием старых, хорошо обкатанных средств и обученного контингента исполнителей, кучки прихлебателей и фаворитов, и так виток за витком. Куда же мы идем и когда это чертово колесо закончится, сломается или надоест всем?

P.S.

Из рассказа старого капитана-моряка: «Мы приехали в Америку получать судно типа „Либерти“, которые они наловчились собирать из блоков на своих верфях всего лишь за неделю. Я был в то время юнгой. Привезли к пароходу, стоит загруженный, под парами. Все готово к отходу. И первым делом наши выбрасывали с мостика кофейник с горячим кофе и вешали замок на провизионные камеры».