Читать книгу Муха - Владимир Хомичук - Страница 20

Я тоже чуть не задохнулся от этой новости. Неправда, что отцы не очень сильно переживают за будущего ребенка или не чувствуют его. Не так эмоционально остро и физически осязаемо, как женщины, носящие дитя под сердцем, конечно. Это факт, и он неоспорим. Но меня как будто ногой в живот ударили, когда позвонила Алина. Боль, смешанная со злостью на придурковатую тещу вместе с ее подругой, охватила меня до скрежета зубов. Ну зачем надо было ехать ночью в другой город? Почему, черт вас всех дери, нельзя было отправиться прямиком в больницу? Идиотки толстожопые!

Потом были похороны маленького неродившегося плода. Были слезы и причитания. Сплошное лицемерие. В глазах тещи таилось чуть ли не облегчение. Как я ненавижу эту гребаную бабу!

Непостижимым образом меня спасла от этой ярости не кто иная, как Алина.

Заплаканная, она спросила:

– И что же теперь будет? Ты бросишь меня?

Во мне вдруг буквально проснулось щемящее, нежное чувство к жене, и я ответил:

– Нет, я не оставлю тебя. У нас будет, обязательно будет ребенок.

– Обещаешь?

– Клянусь.

Как бы пафосно это ни звучало, я действительно так думал и произносил эти штампованные слова совершенно искренне. Алина, несчастная и некрасивая, стала тогда гораздо ближе и дороже мне.

Но прошло полгода, и наступил 1987-й. Я уезжал на Кубу. Даже не верилось. Первый выезд за границу! После трех лет обучения в МГЛУ лучших студентов отправляли на практику. Лучшие на нашем курсе были я и Саня. Впрочем, лучшим его признал я. Вызвали как-то меня в деканат.

– Олег, поздравляю вас! – объявила мне декан факультета, торжественно поднимая брови.

– Спасибо. А?..

– Решением сверху утверждена ваша кандидатура для прохождения полугодичной практики на Кубе.

– Сверху?

– Ну, Олег, не задавайте глупых вопросов. Вы, как секретарь комитета комсомола факультета испанского языка, давно уже знаете, что все решения у нас в институте принимает Нина Георгиевна… по согласованию…

Старые советские времена, о которых сейчас с добродушной кичливой ностальгией вспоминают многие. Но тогда было не до благости.

– Вам поручено подобрать вторую кандидатуру, которая будет принята к рассмотрению с учетом вашего мнения, – продолжала гнуть свою линию деканша.

– И подбирать тут нечего: Саша. Мой друг, – я перешел на более неофициальный тон.

Но не тут-то было.

– Друг – это не довод и тем более не повод, Олег. И вы это не хуже меня знаете, – не сгибалось начальство.

– Александр Бесцветнин учится прекрасно, в общественной жизни принимает активное участие. К поведению никаких замечаний ни у кого нет.

– Мы учтем вашу рекомендацию.

«Мы» утвердила и Саню. Нина Георгиевна, ректор института, женщина старой, сталинской закалки, непреклонная в своих оценках и суждениях, очень умная, впрочем, баба, – как я понял гораздо позже, уже по возвращении с Острова свободы, – пришла к заключению, что он вполне подходит.

Свобода на острове оказалась очень жаркой и удушливой. Раскаленный до сорока пяти градусов воздух был настолько пропитан влагой, что я тут же, едва сойдя с трапа самолета, вспотел в паху и натер его до зуда, так же как и ноги, обутые в нелепые полуботинки. Был сентябрь, одежда у нас осенняя, а тут сплошной зной и ни намека на тень от деревьев – одни пальмы, похожие на мачты корабля. И солнце, ослепительное, яркое, всепроникающее.

Первый блин, который комом, не заставил себя ждать. Ко мне подошел молодой черный, как сажа, парень и, до ушей улыбаясь, что-то спросил. Я ни бельмеса не понял. Переспросил, озадаченный. Тот повторил. Опять ни фига не разобрал. «Н-да, вот тебе и отличник, лучший студент на курсе! Три года штудирования языка, а ни бум-бум», – грустно подумал я. Потом мы с Саней долго еще вспоминали этот случай. Он тоже не врубился. А мне был задан простейший из вопросов: «Ну, как дела? Как добрались, парни?» Это уже через неделю до нас дошло, что кубинский вариант испанского языка сильно отличается от кастильского произношения, которому нас так старательно учили в университете. И дело не только в произношении, но и в темпе речи. Кубинцы не разговаривают, они стреляют словесными очередями, как из автомата. При этом люди африканского происхождения добавляют в данную пальбу скомканную артикуляцию и не произносят окончания слов. В общем, ничего странного в том, что я не разобрался в этом словесном фарше, не было. Но стыдно. Хотя поначалу никто из нашей группы не въезжал, особенно смешно получилось, когда мы добрались до студенческого общежития и на регистрации на нас посыпались вопросы. Нас было человек тридцать: студенты из Москвы, Ленинграда, Киева и Минска. Меня и Саню (двоих белорусов, хотя я был и остаюсь русским) и троих украинцев определили в одну комнатушку на семнадцатом этаже. Спать нам пришлось на двухъярусных кроватях. Как в армии, блин.

Первое слово, которое вбивается в память людям, приезжающим на Кубу и не знающим испанского языка, – это «маньяна». Значение слова очень простое: «завтра», но весьма неточное в кубинской интерпретации, относительное, я бы сказал. Обещанная маньяна может наступить через два, три, а то и четыре дня. К нам она пришла через неделю. На второй же день в общежитии сломался лифт. Нас заверили, что монтер починит его маньяна и все будет в порядке. Спускаться с семнадцатого этажа было легко и весело, хотя и жарко, но дело молодое, чего уж там. А вот подниматься… Пот застилал глаза, одежда вымокала, все тот же пах зудел до невозможности. И так семь дней. Воду в общежитии давали раз в неделю, по пятницам почему-то, и то в течение часа. В комнатном блоке нас жило пятнадцать обормотов. Душа не было. Вода накапливалась в железной бочке. Приходилось использовать чуть ли не консервную банку, чтобы ополоснуть тело от мыла.

Неделя прошла быстро, несмотря на медленное потное привыкание к климату, привычкам в другой, совершенно незнакомой стране и странному студенческому обиталищу. Лифт в конце концов починили, жить стало лучше, жить стало веселей. Общежитие состояло из двух корпусов, их разделяла огромная терраса, выходившая прямо к морю. Там собиралась студенческая братия после занятий в университете. Как-то я отправился туда на разведку. Первое, что меня поразило, – это огромное количество женского пола самого разного посола. Нет, парни, конечно, тоже были, но девушек – особенно много. И все они разговаривали. Это сборище прекрасных нимф напоминало веселое шапито. Белокурые польки забавно перекидывались радостными полушипящими фразами, перемежая их задорным смехом, огненно-рыжие чешки о чем-то мило мурлыкали с темнокожими анголками, одетыми в национальные костюмы, напоминающие картины импрессионистов. Рядом сидели в креслах-качалках или покачивались в шезлонгах загорелые феи из самых разных стран Латинской Америки. Павлиньей походкой прохаживались местные и заезжие островитянки. Со мной тут же попытались завести беседу сразу несколько красоток. Это сбило с толку. Не привык я к такой открытой, располагающей и ироничной манере общения. Так что отделался несколькими «да» и «нет» и решил смыться пока. В другой корпус. Зашел в лифт… Этот сломался, остановившись между седьмым и восьмым этажами. Внутри было полутемно. Свет проникал через зарешеченное полуокошко в верхней части дверной створки. Я попытался кричать и звать на помощь. На лестнице никто не появлялся. То ли все были как раз на террасе, то ли давили сиесту – послеобеденный испанский сон. Простоял я так часа три. Испугался несколько: приближался вечер, да и мысли дурацкие стали одолевать. «Если и здесь произойдет знаменитая недельная маньяна, то мало тебе не покажется», – думалось мне. В полуокошке вдруг появилось женское личико и со смехом произнесло:

– Что, застрял, красавец? Ну, теперь тебе здесь и ночевать!

– Здравствуйте. Вы не могли бы позвать кого-нибудь на помощь?

– Позвать-то я могу, но до завтра монтер не появится, ты же знаешь. Или нет?

– Знаю, я из первого корпуса, там недавно это ваше «завтра» семь дней тянулось.

– Ничего, не унывай. Неделя быстро пролетит. С голоду я такому интересному мужчине умереть не дам. Буду каждый день еду приносить.

– Но ведь можно же что-нибудь предпринять! Тут даже лечь нельзя. Может, вы…

– Да перестань ты мне выкать. Сразу видно, что недавно на Кубу прибыл. Ладно, успокойся, белобрысый. Тебе повезло. Мой дядя и есть тот завтрашний монтер. Побегу сейчас к нему домой, буду слезно просить о спасении советского блондина. Час потерпишь?

– Угу.

Вернулась девушка не через час, а спустя два. Несмотря на веселый, жизнерадостный характер и пулеметную речь, кубинцы все делают крайне медленно. «А куда спешить? На тот свет все равно успеем», – отвечают они обычно и весело ухмыляются. То, что меня сразу вычислили как советского верноподданного, не удивительно. Нас здесь много. Кубинцы и знать не знают, что есть русские, белорусы, украинцы, таджики там или армяне. Для них все мы – советские, это национальность у нас такая. Объяснять что-либо бесполезно. И еще мы, оказывается, богатые. Приехав из страны, где очереди за дефицитными товарами были повседневным явлением, я впервые в жизни увидел очереди за хлебом по распределительным талончикам, знакомым мне лишь по попыткам купить водку. И у нас, советских, есть чеки, которые здесь можно отоварить в специализированных магазинах. Но об этом позже.

Девушку звали Эстер. После пятичасового заточения она пригласила меня к себе на рюмку рома и поболтать-познакомиться.

– Ты из Москвы? Тебя как зовут? Рис будешь? – выпалила она, едва закрыв дверь. И не дожидаясь ответа, поцеловала меня. Впилась губами и не отпускала минуту, а то и больше.