Читать книгу Не щадя себя и своих врагов - Владимир Иванович Силантьев - Страница 12

Первая военная зима выдалась суровой. Сильные морозы чередовались с обильными снегопадами. Когда небо расчищалось от облаков, солнце щедро заливало расставленные, как на параде, в ряд наши самолеты. Сколько месяцев прожили здесь, а вражеские бомбардировщики нас ни разу не беспокоили. Мы перестали маскировать елками «пешки». По другую сторону взлетно-посадочной полосы расположились эскадрильи Яков. Их тоже ленились маскировать.

После очередного боевого вылета машина Бельского вернулась с простреленным бензобаком. Мы сначала не заметили повреждений. Бензобаки на боевых машинах обтягивались специальной резиной. В случае единичного пулевого прострела бензин начинал растворять резину, отверстие почти всегда затягивалось. Обнаружили в крыле пробоину, всего одну и мелкого калибра. Если бы летчики не сказали, что были обстреляны «мессерами», мы бы ее и не заметили. Но долго и упорно обследуя обшивку крыльев и фюзеляжа, как полагалось после воздушного происшествия, нашли то, что искали. Бельский свернул цигарку и сказал:

– Снимай щит в крыле, будем искать течь!

– Тьфу, тысячу шурупов надо открутить! – встретил я без энтузиазма его слова.

– Ага. Ты начинай, а я чуток перекурю…

Сняв щит, мы увидели, что резина вокруг бака набухла. Наш диагноз точен: бак пробит, бензин пока скапливается в резиновом мешке. А мы уже осмотрели моторы, заправили машину горючим, в общем, порядком устали и заканчивали работу. И вот теперь предстоит вызывать бензозаправщик, сливать из баков бензин, не выливать же горючее на снег, затем надо было вытаскивать бак из-под крыла и ставить новый. Вот подвалило работенки! А мы-то думали вскоре вернуться в казарму и уже отпустили механика и моториста.

– Еще неизвестно, есть ли на складе новый бак, – сказал Бельский. – Я пойду посмотрю, а ты отворачивай штуцера, готовь бак к демонтажу.

И Бельский скрылся в сумерках. Я ему позавидовал – он мог согреться в ходьбе. А я остался на лютом морозе. Сильный ветер предвещал пургу. Размонтировать гораздо легче, чем собирать. Когда Бельский вернулся, мы легко сняли бак, а вот новый ставили до полуночи. Проклятые штуцера не хотели завинчиваться. Два ввернули, а другие не пошли. Пришлось начинать все сначала. Мы разобрали все, что уже смонтировали, вытащили новый бак из крыла, опустили на снег и стали «прогонять» штуцера. Затем снова ставили бак на место. И так три раза. Намучились до чертиков. Распухшие от мороза пальцы не сгибались, и мы с превеликим трудом навинчивали самые обыкновенные гайки крепления. Бензозаправщик, в который мы слили бензин, вернулся в точно назначенное время, чтобы снова заправить самолет. Но мы не уложились, приказали ему приехать еще раз. Наконец к полуночи работу закончили.

Шагая сквозь пургу к гарнизонной столовой, мы окончательно выбились из сил. Весь день с раннего утра ничего не ели. В полуночный час в столовке никого не было, кроме дневального, который предложил нам кастрюлю компота и буханку черного хлеба. Едва успели сесть за стол, как началась воздушная тревога. Усталые, разморенные теплом и едой, мы и не собирались покидать уютную столовую. Но одновременно с воздушной тревогой загромыхали разрывы тяжелых фугасных бомб. Фашисты развесили осветительные бомбы и легко выбирали мишени.

Еще днем мы обратили внимание на группу новеньких МиГов, приземлившихся на аэродроме. Их перегоняли на Ленинградский фронт, но некоторые остались, возможно, из-за неисправностей. Днем над аэродромом пролетел немецкий воздушный разведчик. Оставляя на большой высоте белый след, он был отчетливо виден, но успел удрать от погони наших истребителей.

Ветхое здание гарнизонной столовой содрогалось о взрывов фашистских фугасок. Со стены отлетела штукатурка, солидный кусок мела упал на наш стол, чуть ли не в компот. Ох, как трудно было нам подняться и покинуть теплое помещение, но оставаться в столовой было опасно.

– Надо уходить! – сказал Бельский. – Захвати буханку – пригодится.

И вот мы на крыльце. Мороз снова перехватил дыхание. Взглянули на протоптанную нами в сугробах тропку от столовой к нашему экскадрильскому дому и ахнули. Две глубокие воронки перепахали нашу дорогу домой. Зажигательные бомбы сыпались на домики. Решили идти в сторону соснового леса, подальше от аэродрома.

Наши блуждания, к счастью, скоро закончились. Мы набрели на какую-то избушку и постучались. К нашему удивлению, на крыльце появился однополчанин сержант Якубов. Не спрашивая, зачем явились, он пригласил нас быстро пройти в избу. «Ну и холодище, – сказал он, – плотнее закрывайте дверь!»

Так мы случайно оказались на эскадрильской радиостанции. Там всегда дежурили наземные радисты. Их всего-то было двое, но без них эскадрилья не могла бы выполнять свою задачу. Днем во время боевых вылетов радисты поддерживали двустороннюю связь с разведчиками, находившимися за линией фронта, а в перерывах передавали шифрованные радиограммы с разведданными в центр, в Москву. И конечно, они принимали все приказы и указания, направлявшиеся из центра в разведэскадрилью. В горячие дни Якубов и его товарищ Борисов круглые сутки находились на радиостанции, отстукивая морзянку. Один приходил в столовую и забирал пищу на двоих за весь день. Работали радисты безотказно и на праздники всегда отмечались благодарностями. А вот где находилась их радиостанция, мало кто знал. Сначала мы обрадовались встрече с Якубовым, полагая, что находимся в безопасном месте. Но не успели обменяться и двумя фразами, как услышали свист фугасок. Одна разорвалась совсем близко.

– Сматывайтесь отсюда! – встревожился Якубов. – Фашисты обнаружили нас и сейчас устроят «концерт». Рядом ветка «железки» с бензоцистернами, склад горюче-смазочных материалов. Бегите, ребята, пока не поздно! Я бы с вами, да не могу покинуть радиостанцию.

– Мы тебя не оставим! – твердо сказал я, а про себя подумал: «Будь что будет!..» Бельский меня поддержал:

– Нехорошо оставлять товарищей в беде. Сейчас мы тебя угостим…

Григорий достал нож, долго примерялся, и наконец буханка была разделена ровно на три части. Странно, каких-нибудь полчаса назад от голода подташнивало, а теперь совсем не хотелось есть. За стенами избы то и дело ухали разрывы фугасок, заглушая наш разговор. Тело между тем размякло, ноги онемели, и сознание начало туманиться… Помню, несколько раз я просыпался от грохота. Якубов наклонялся ко мне и убеждал: «Уходите, фашисты остервенели, еще сильнее бьют по бензоскладу!» Но я снова засыпал тревожным сном.

Проснулся рано утром, как ни странно, от тихого голоса Якубова, говорившего по полевому телефону. Бомбежка прекратилась, и комэск интересовался, цела ли радиостанция. Якубов ответил: «Цела, порвало лишь провода антенны». И сказал комэску о нас. Тот приказал немедленно позвать к телефону Бельского, но Григорий сладко спал, и мы не смогли его разбудить. Тогда я подошел к телефону.

– Давно вас ищем! – послышался знакомый голос в трубке. – Где вы пропадаете? Немедленно отправляйтесь на аэродром. В вашу «пешку» угодила бомба. Самолет, кажется, сгорел.

Когда мы доплелись до стоянки и увидели на том месте, где стоял наш самолет, груду искореженного металла и пепла, защемило сердце. Воздух вокруг был пропитан удушливым, тошнотворным запахом сгоревшего алюминия. Лишь метрах в тридцати чудом уцелел деревянный сундук, в котором мы хранили инструмент и кое-какие личные вещи. Но, приблизившись, мы увидели в нем огромную дыру от осколка бомбы.

Сняли замок, открыли крышку и замерли от удивления. По днищу были разбросаны куски фанеры, галет, шоколада, сухарей. Две банки со сгущенным молоком. Откуда они взялись?

Бельский строго сказал мне:

– Все аккуратно собрать, чтобы ничего не пропало! Надо будет сдать начальнику продсклада.

Едва осознавая слова Бельского, я воскликнул:

– Елки-моталки! Так вот она, тайна ящичка НЗ!

Каждый самолет-разведчик укомплектовывался небольшим фанерным ящичком, в котором хранился неприкосновенный запас – НЗ – на случай вынужденной посадки экипажа. Содержимое бортпайка нам было неизвестно, так как он упаковывался на продскладе и вручался под расписку. Ящичек доставлял нам одни хлопоты. Люки в самолете не запирались, мы вынуждены были между полетами его где-нибудь прятать и обычно засовывали в сундук с висячим замком. Иногда забывали вовремя вернуть НЗ на место, в кабину летчика, за что получали нагоняй от инженера, так как вылет задерживался.

Хорошо помню, как ночью, поставив наконец новый бензобак, мы сложили инструмент в сундук и положили туда же ящичек с бортпайком. Самолет сгорел, а ящичек остался. Подошел моторист Пал Карпыч и, увидев раскрошенную плитку «Золотого ярлыка», спросил, что это за штука.

– Шоколад, ну, большая сладкая конфета… – тоном знатока ответил я, хотя сам один только раз видел его в московской кондитерской.

– А можно попробовать? – смущенно переминаясь с ноги на ногу, попросил псковский парень, не выезжавший из своей деревни дальше районного центра.

– Валяй… – разрешил Бельский. Пал Карпыч откусил шоколадку и стал медленно жевать.

– Горько, а говорили, что сладкая конфета…

– Может быть, прокис. Дай я попробую, – сказал Бельский.

По тому, как он вертел плитку, неуклюже ее разломил и стал сосать, как мороженое, можно было догадаться, что он тоже не едал шоколада, а если и пробовал, то давно позабыл его вкус.