Читать книгу Не щадя себя и своих врагов - Владимир Иванович Силантьев - Страница 16

Политрук Пронькин внушал нам, что наша технарская служба так же важна, как и полеты летчиков в тыл врага. Но механики этого не ощущали. За все четыре года войны никому не удалось разрядить очередь из крупнокалиберного авиационного пулемета в наступающих фрицев. Или сбросить бомбу на вражеский аэродром. А всем хотелось бить врага, изгнать его с нашей земли.

Лихой летчик Саша Барабанов полностью разделял мысли Вано. Пока мы убирали колодки из-под колес, Барабанов приговаривал.

– Ух, если бы сегодня встретить «мессера». Я бы его сшиб!

Командир третьей эскадрильи капитан Малютин, прозванный

за добрейший характер Батей, слышал эти слова:

– Разговорчики! Я тебе сшибу «мессера». Только посмей!

– Тогда прикажите подвесить мне пару бомб. Ух, шарахну я по их аэродрому! Разлетятся их стервятники в пух и прах!

– И не думай! Не разрешу, – зло пробормотал Малютин. – Твое дело какое? Незаметно подкрался к объекту. «Щелк» фотоаппаратом и наутек.

– Скрытно, говорите? Товарищ капитан, как можно скрытно, когда ясное небо? Летишь у всех на виду, оставляя предательский белый след.

– А ты спрячься в облаке, вынырнул и «щелк». Сколько можно учить вас, словно желторотых птенцов, – горячился Малютин. – А коли солнышко светит – очень хорошо. Зайди на цель со стороны солнца. Пусть оно слепит глаза фрицам-зенитчикам. А ты «щелк», и домой.

Помню, как малютинское «щелк» вызывало комментарии начальника разведки полка Михаила Яковлевича Морозова.

– Легко сказать «щелк», и домой, – начал он. – Сейчас на «пешке» установлены современные фотоаппараты. Верно, нажал тумблер, и аппарат будет автоматически «щелкать» до ста снимков. А знаете ли вы, что до войны воздушные разведчики, коих было мало, пользовались допотопной аппаратурой? Как в фотоателье, летнаб, пролетая над целью, нажимал на спуск и, чтобы не ошибиться с выдержкой, про себя шептал известные стишки «Птичка божия не знает ни заботы, ни труда».

Все, конечно, рассмеялись. А Александр Барабанов уже сидел в кабине и пробовал моторы. Едва успели мы убрать колодки, как он дал газ и порулил.

– Стой, Сашка, стой! – заорал я во все горло и скрестил над головой руки. Хорошо, что летчик увидел мой знак «Стоп». Барабанов резко затормозил. Что случилось? Моторист Федотов не успел отсоединить шланг баллона со сжатым воздухом, с помощью которого запускались моторы на «пешке».

Батя Малютин чертыхался. Но в душе завидовал лихости летчика. Всю вину он возложил на моториста Федотова, по его словам, нерасторопного увальня. «Работаем шаляй-валяй!» – ругался Батя.

– Удалой парень ваш Барабанов! – в свою очередь сказал начальник разведки Морозов. – Побольше бы таких!

Помню, политрук Пронькин упрекал меня:

– Ты все ищешь чего-то героического для своих стишков и не посвятил ни одного Боевого листка нашему фотоотделению. Отличные специалисты, прекрасно работают.

Я дружил с начальником фотоотделения техником-лейтенантом Василием Зуйковым. Обратился к нему за интервью.

– Ерунда. Ничего выдающегося. Рутина, – ответил он. – Лучше давай сгоняем партийку в шахматы.

Тогда я обратился к Люсе Третьяковой, хорошей знакомой по концертам художественной самодеятельности. Она, опытный фотограмметрист, не могла отказать. Разложила на столе два фотоснимка. Если не ошибаюсь, размером 30 на 30 см, и спросила:

– Что ты видишь на первом снимке?

– Вроде бы шоссе, пять грузовиков с арбузами и две конные подводы.

– Не подводы, – рассмеялась она, – а два танка. Вот тебе увеличительное стекло. Видишь, не арбузы в кузове, а сидящие солдаты в касках. Верно? Ну, молодец, коли разглядел. А теперь скажи, куда едут грузовики?

– Шутишь, сержант? Никуда не едут, стоят на месте!

– Неправда. Грузовики моторами, а танки пушками обращены на юг. Значит, колонна движется в одном направлении. А если бы в колонне были крупные арторудия, они стволами глядели бы назад. Но это, как говорится, семечки, Володя. Скажи, куда движется паровоз с вагонами, что сняты в углу снимка?

– Ты колдунья! Никуда не движется. Стоит на месте!

– Нет, движется! И тоже на юг.

– Это как сказать. Паровоз может толкать вагоны назад, находясь вроде бы впереди товарняка.

– Может. Но вглядись через лупу в темные колечки над тендером паровоза и первым вагоном. Это стелющийся дым от паровозной трубы. Эшелон движется и с большой скоростью.

– А теперь даю тебе задачку как бы из школьного учебника. Помнишь: поезд вышел из пункта А и достиг через час пункта Б. Так вот, засеченный вчера воинский эшелон в пункте А, скажем, на станции Псков, сегодня сфотографирован нашим разведчиком в пункте Б, например на железнодорожном узле Смоленска. О чем это говорит? А теперь посмотри второй снимок. Это укрепленная полоса противника. Ты видишь какие-то линии. То – окопы, траншеи, огневые пулеметные точки. По этим снимкам мы составляем фотодонесение, и его отправляют в Москву.

– Не пыльная работа, правда? А Пронькин хочет, чтобы я написал про вас стихи.

– И напиши! – воскликнула она. – Целую поэму. Как мы часами сидим, согнувшись над светящимся прибором для дешифровки негативов. Затем печатаем позитив, сортируем снимки, изготовляем фотопланшет.

Люся, как и Фаина Нартова, позже боевая подруга летчика Кузнецова, другие вольнонаемные дешифровщики служили вместе с сержантами—выпускниками Гомельского авиафотограмметрического военного училища. Они составляли важную, неотъемлемую часть полка – его фотоотделение, более двух десятков человек. Разбившись на группы, они путешествовали с боевыми эскадрильями по полевым аэродромам, с одного фронта на другой. Их служба начиналась рано утром, когда один из специалистов проверял в чреве «пешек» исправность установленных фотоаппаратов. Затем, после возвращения самолетов с боевого задания, он же снимал с аппарата тяжелую кассету с фильмом длиною до тридцати метров.

Право, не грязная работа, и пробензиненные авиамеханики с некоторой завистью смотрели на «фотиков». Они всегда в начищенных сапогах, в шинелях с блестящими пуговицами, причесанные и даже пахнущие тройным одеколоном. Впрочем, встречались мы редко. Нам, «технарям», устававшим до чертиков, было недосуг интересоваться житьем-бытьем, работой других служб. Порой уставали настолько, что, вернувшись от самолетов в гарнизон, в свою казарму, быстро сбрасывали сапоги и, уткнувшись носом в подушку, засыпали как убитые. Нас будили товарищи, зовя на ужин. Мы гневно мычали: «Дай поспать!» И пропускали очередной заход в столовую. В жаркую летнюю пору, когда в тыл к немцам улетали несколько экипажей разведчиков и каждый возвращался с рулоном отснятой пленки, доставалось и «фотикам».

– И не только им, моим подчиненным, – уточнил начальник разведки. – Бессонная ночь наступала для эскадрильских радистов. Они передавали разведдонесения в Москву. Одновременно принимали приказы на предстоящие полеты и прочее. Не представляю, когда они отдыхали.

– Помнится, в авиакатастрофе на аэродроме в Монино погиб фотоспециалист. Что случилось? Я стоял в почетном карауле.

– Добрая ему память, – с грустью сказал Морозов. – Это был Николай Галушин. Знаешь, он был «зайцем» в бомбардировщике, подсаженный по моему указанию. Ему поручалось опробовать установку цветной аэрофотосъемки. Важное новшество по тем временам. Мы имели специальную лабораторию для этой цели. В ней работали некоторые гражданские специалисты-москвичи. Но катастрофа оборвала наш эксперимент. К нему не возвращались всю войну. Зато занимались усовершенствованием техники, наши рационализаторы предложили аппарат для ночной съемки, качающуюся фотоустановку. Не кустарно на фронте, а в заводских условиях стали оснащать современным фотооборудованием наши самолеты, хотя они выпускались как «бомберы».

– А что же было самым ценным в работе «фотиков»? Чего мы не знали?

– В Главное разведуправление ВВС отправлялись наши фотодонесения с обозначенными на фотосхемах условными знаками. Они указывали на раскрытые с воздуха огневые точки противника, танковые и прочие препятствия. Словом, оборона фашистов. В Москве эти условные знаки переносились на крупномасштабные карты. Они рассылались по штабам наземных войск и – что важно – выдавались на предстоящий бой офицерам вплоть до командиров взводов.