Читать книгу На Юго-Западном фронте и другие горизонты событий (сборник) - Владимир Коркин (Миронюк) - Страница 10

На крыльце штаба его поджидал Лев Константинович Костовский:

– Идёмте же, Александр, со мной, вас заждались. Вначале вам предстоит аудиенция с замначальника штаба дивизии, полковником Редутовым. Да-да, Геннадий Никодимович недавно назначен на эту должность. Минутку, мы у кабинета, сейчас доложу о вас.

Дверь затворилась плотно, в приёмную не долетало ни звука. На лице Александра читалось волнение, ещё бы, с чего это его так срочно вызвали к такому солидному чину? Он не чувствовал за собой никакой вины. Но вот тяжёлая дверь распахнулась, Костовский пригласил его в кабинет. Навстречу ему из-за массивного стола поднялся Редутов. Доложив о прибытии, Миланюк направился к огромной карте, где стояли замначальника штаба и Костовский, в новых погонах подполковника.

– Миланюк, я вас буду называть по имени, вы очень молоды. Не возражаете?

– Никак нет, господин полковник. Я весь внимание.

– Вам с господином подполковником Костовским предстоит нелёгкая дорога и ответственное поручение. Перед вами карта Сибири, в частности, регион Тобольска. Нам поступило сообщение, что на Иртыше и Оби прошёл ледоход, открылась навигация. Вы с подполковником Костовским вольётесь в сводный чешско-русский отряд под командованием надпоручика чехословацкой армии Свияща. У отряда своя оперативная задача, а у вас – своя. Вам доверяется серьёзная работа, в которой заинтересовано Сибирское правительство. Вы будете писать подробные рапорты о политическом, экономическом, военном и финансовом положении в этом регионе. Прежде всего правительство адмирала интересует реальная ситуация в узлах базирования частей Первой Сибирской армии генерал-лейтенанта Пепеляева. Вам надлежит обстоятельно прощупать обстановку в Остяко-Вогульске, особо тщательно в Тобольске. Здесь о дальнейшей экспедиции вас поставит в известность подполковник. Костовский знает, как ему действовать, у него особые армейские полномочия. Вы же, подпоручик, с начала операции и до её завершения назначаетесь адьютантом подполковника.

Немного помедлив, велел Костовскому вызвать в кабинет кадровика дивизии. В кабинет вошёл грузный подполковник с листком бумаги в руке.

– Смирно, подпоручик Миланюк! – скомандовал Костовский. – Господин полковник, разрешите господину подполковнику зачитать приказ.

Для Александра это была более чем приятная весть: он узнал о назначении на должность адъютанта подполковника Костовского и о реляции того, чтобы Миланюку присвоили досрочно звания поручика.

– Это офицерское звание Вам, подпоручик, будет тотчас присвоено после сообщения подполковника Костовского о том, как Вы проявите себя в первом бою с большевиками. Вы будете выполнять секретное задание, потому чин поручика вам будет присвоен, – обронил напоследок подполковник-штабист.

Знаменитая триединая формула «За Веру, Царя и Отечество» всегда оставалась дорога офицерскому сердцу и была популярной среди офицерства Белых армий. Вековые традиции частей русской армии также неукоснительно сохранялись в белых частях. Впрочем, каких бы политических взглядов не придерживались офицеры, стремление покончить с большевизмом было всеобщим. Воспоминания о сорванных погонах, глумлениях над всем, что они привыкли считать святым, о личных унижениях служили еще одним стимулом непримиримости их убеждений со взглядами соввласти.

Им отводился день на сборы. По совету надпоручика Свияща Александр купил на рынке тёплые вещи – два шерстяных свитера, рубаху, две пары носков из овечьей шерсти, прочной вязки белые перчатки. Однако его саквояж не тяжёлый. В назначенный день и час подпоручик Миланюк и подполковник Костовский влились в отряд Свияща. Эшелон чехов был небольшой. В штабном вагоне просторно, кроме них в разных купе расположился младший командный состав. Дождавшись сумерек, поезд тронулся в путь, на стыках рельс колёсные пары неустанно о чём-то переговаривались. Отужинав, офицеры дали волю спокойному сну. Под утро их разбудили сухие хлёсткие щелчки винтовочных выстрелов. Это на них случайно наскочил разъезд красных. Чешские пулемётчики разметали его начисто.

– Вот так, господа офицеры, – изрёк Свиящ, – мы в Сибири, тут шалят партизаны. Надо быть начеку. Проверьте личное оружии. Дополнительные боекомплекты патронов для револьверов Смит-Вессон и Наган возьмёте у меня и у штабс-капитана Сазонтьева, а для пистолета Браунинг, образца 1903 года, обращайтесь к штабс-капитану.

Сибирская весна, холодная и неприветливая, не внесла ни радости, ни светлых надежд в сердце Александра Миланюка. Его мозг что-то тревожило, не давало сбросить оцепенения от столь близких выстрелов партизан, когда любая их шальная пуля могла свободно пробить стены вагона и поставить крест на судьбах людей. Он слепо выполнял всё, что требовалось делать в поездке военному, офицеру. Настало время, когда подполковник Костовский сообщил приближённым:

– Скоро конечная остановка, господа офицеры. Оденьте теплое бельё и рубашку под мундир. Не забудьте о шерстяных носках. В Ревде к нашему отряду присоединится ещё один – тоже чешский. Оттуда наш маршрут на Камышлов, передвижение скрытное, во избежание происка красных. В том районе прошли жестокие бои. Здесь одна задача: добить остатки краснозадых, а затем идём на Заводоуковск.

Их отряд оказался как бы в зоне передышки. Красные откатились, кто куда, чтобы зализывать раны, а белочехи медленно, но уверенно продвигались к Иртышу. Измотанные переходом, военные буквально валились с ног. На маленькой речной пристани их ждали колёсный пароход и баржа с продовольствием, амуницией, боеприпасами, пулемётами, двумя лёгкими орудиями и четвёркой коренников, лошадей, привыкших тянуть военную лямку лихолетья. И людям досталось трудностей с лихвой. Александр, разматывая в каюте портянки, не представлял, где бы их высушить, а заодно и промокшие сапоги. Нести разве их на палубу, чтобы ветром обдало? Не решился, ещё сопрут. Приспособил добро у входных дверей. Развернул жиденький матрац, замызганную подушку накрыл армейским полотенцем, встряхнул видавшее виды одеяло, натянул на ноги шерстяные носки, и, едва опустил голову на «подушку», как веки сами собой сомкнулись. Он, пушечное мясо гражданской войны, сладко спал, посапывая носом. Полная отрешенность от всего мирского сменилась картинками родины. Тепло далёкой Украины как бы проникло в его уставший от опасного перехода мозг, сад родной хаты принимал его в свои объятия, всплыли смущённые после первого поцелуя выразительные серо-зелёные глаза милой Марты. Он был уверен, что любит и сам любим. Сон оказался вовсе не безмятежным. В углах его как бы таилась тёмная энергия, поглощавшая лучи света, будто бы даже тепло его тела. Что-то тревожащее неким вороньим крылом смахивало налёты радостного бытия, громоздило некие символы и фигурки, совершенно им непонятые, или же сон просто не желал расшифровывать ему эти странные видения. Позже Александр увидел себя за игорным карточным столом. К его пальцам будто бы прилип «король пик», а это не сулило ничего хорошего. Он пытался стряхнуть сон, но голова не сбрасывала угловую затемнённость с закрытых от сна глаз. Что самое странное – так это то, что карточный король, как две капли воды, был похож на подполковника Костовского. Стряхнув сон, Александр умылся, привёл форму в порядок, почистив влажной мягкой щёточкой мундир, аккуратно заправил штанины в раструбы хромовых сапог, оставив яловые сушиться. Тут в дверь постучали. Вестовой приглашал в кают-кампанию на завтрак. В ожидании еды офицеры переговаривались между собой. Получалось так, что чехи общались между собой, а русские тоже друг с другом. В группе Костовского были кроме него и Миланюка ещё два офицера – штабс-капитан орудийно-пулемётных расчётов крепыш Сазонтьев, настоявший в штабе части на том, чтобы его включили в эту группу на любую должность, и прапорщик полувзвода охраны цыганистого вида Кондинов, а также унтер-офицер Пахомов, знаток автоматического оружия, пулемётов разных систем. Капитан ершил язык старыми задиристыми анекдотами про гувернанток, рохлей ростовщиков, неразборчивых в своих связях провинциальных актрисочек. Прапор, в перерыве от гомерического хохота после острот «орудийщика», агитировал сразиться в каюте в преферанс. Его крепко огорчил Костовский:

– Вряд ли у нас будет масса свободного времени, господин прапорщик. Нам предстоит усмирять вышедшие из повиновения уезды и волости. Вы ещё видели третьи сны, когда с берега по нам открыли нестройный винтовочно-ружейный огонь.

– Не слышал, господин подполковник. После перехода спал, как, извините, без задних ног.

– В том никого не виню, господин штабс-капитан. Дело понятное. Тревогу не поднимали, поскольку, слава богу, выстрелы были скоропалительные. Лишь одна пуля чиркнула по капитанской рубке. Мы не стали тратить попусту патроны, они нам сгодятся! С ушедшим ледоходом по Оби и чистой водой к нам поступило надёжное сообщение, что зимой в нескольких уездах и волостях зауральского Зырянского края прошли жёсткие стычки – боестолкновения с партизанщиной и отдельными регулярными, правда, немногочисленными отрядами красных. Где-то за Берёзово на борт взойдёт опытный местный лоцман. Часть чехов пойдёт на Обдорск, а остальные с нашей полуротой поплывут следом, выполняя свои цели. Прибыв позже тоже в Обдорск, мы отправимся через Урал в места стычек с восставшими зырянами. А далее – сообщу дополнительно.

– А после уйдём снова в Сибирские земли? – чуть не в голос спросили Сазонтьев и Кондинов.

– Там видно будет, господа офицеры. Возможно, оперативная обстановка позовёт нас в Архангельск.

Они задумались, мысленно оценивая предстоящие трудности. И тут так кстати поспел на стол завтрак. Дымящаяся перловка, густо сдобренная крестьянским сливочным маслом, на отдельной тарелочке аккуратные кусочки прекрасного свиного сибирского сала, ломтики отварной говядины, куски ржаного хлеба, кусочки белорыбицы, к крепкому чаю галеты и, конечно, по доброй стопке первача. Все, молча и сосредоточенно, уплетали сказочное по нынешним временам изобилие, сознавая, что впереди их ждёт полная неопределённость. Ночной обстрел их маленького водного каравана уже ни для кого не был «секретом». По донесениям конной разведки явствовало: в нескольких часах пути их может ожидать партизанская засада. И точно, через сколько-то времени шлёпание шлиц по воде резко спало – это, откуда ни возьмись, вынырнула лодка с бакенщиком, просигналившим, что за речной излучиной у сужения берегов их встретит по обе стороны неприятель. Самая большая его группа – на холмистом склоне по левому борту парохода. Посовещавшись с командирами отряда чехов и с Костовским, капитан парохода приказал своему помощнику и рулевому подыскать визуально пригодное для манёвра место с удобной для причаливания площадкой. Брошен якорь, баржа подогнана к берегу и закреплена канатами. Солдаты ловко устанавливают деревянные мостки-сходни. Вначале скатывают лёгкое горное орудие и боеприпасы, затем выводят на берег лошадей, оскаленные морды которых и недовольное ржание говорят, что кони весьма не рады этому испытанию. Солома и овёс приводят их в более благодушное расположение к военным. Неполный взвод белочехов, отменно вооруженный винтовками и ручными пулемётами, выстраивается в порядки к скрытному продвижению. На барже готовят к бою оставшееся орудие, из трюма выносят мешки с песком, расставляя номера самых опытных стрелков. Не проморгают неприятеля и бойцы, устроившие «бойницы» из мешков с песком на пароходе. Перед отплытием подполковник Костовский пригласил Миланюка в свою каюту.

– Присаживайтесь на откидное место, господин поручик. Не делайте удивлённое лицо, Александр. После нашего прорыва возле Заводоуковска, где вы проявили истинное мужество и были молодцом в атаке на неприятеля, я послал с нарочным реляцию в штаб нашей дивизии, в которой, в частности, сообщил о вас, как об истинно боевом офицере и настоятельно рекомендовал присвоить вам досрочно звание поручика. Возможно, в Тобольск придёт для меня оперативка и также приказ о присвоении вам звания поручик. Идёт гражданская война, офицерские кадры редеют. Надо продвигать вперёд понюхавшую порох молодую поросль. Впрочем, с вашего позволения буду здесь звать вас просто Александр, Саша. Не возражаете?

– Как можно, господин подполковник. Я с Вами знаком не один день. Очень Вас уважаю и дорожу Вашим доверием.

– Что же… Зови меня в каюте по имени-отчеству. Не забыл…

– Да ни боже мой, Лев Константинович!

– Слушай меня внимательно, Саша. Во-первых, вот смотри – в самом низу этого вещмешка в плотной водонепроницаемой бумаге лежат все мои накопления за последние годы службы, они обменены мной на золотые изделия и драгоценные украшения. Всё предназначалось моей семье – жене и дочке. Но где они теперь – не ведаю. Я их отправлял на всякий случай в Крым. Вестей от них нет.

Чуть помедлив, продолжил, доставая из кармана кителя две сложенные вчетверо иллюстрации:

– Я обожаю акварели Великой Княжны Ольги Александровны Романовой. Хороши её пейзажи. Это демократичная, доброй души женщина, с русским характером. Она году в 1917 развелась с мужем – принцем Петром Ольденбургским, и вышла замуж за любимого человека. Я был знаком с ним – это Куликовский, офицер лейб-гвардии кирасирского полка. Брак был счастливым, появились на свет два сына. В войну бойцы её знали, как сестру милосердия. Муж и она, как говорится, фронтовики… О, да у тебя, Александр, глаза просто горят!

– Знаете, господин подполковник, это прекрасная история. А в нашем селе жил живописец. Учитель мужской школы. Он как-то выставлял свои работы в актовом зале. Мне они нравились. А чьи Вы держите иллюстрации?

– Здесь работы английского художника Эдмунда Блэр Лейтона. Впрочем, тебе, вероятно, его имя ни о чём не говорит. Он утончённый мастер, его конёк – исторический жанр, излюбленные темы – из Средневековья и эпохи Регентства. Вот случайно у знакомого нашего русского художника наткнулся в его альбомах на эти иллюстрации. Он их мне подарил. Смотри, его картина – Lady in a Garden. Героиня – это почти копия моей супруги. Или вот работа The Accolade: точь-в-точь дочь моя.

Аккуратно сложив иллюстрации, спрятал в китель. Затянувшись ароматной папироской, продолжил:

– И, во-вторых, Александр, значит, если что, так сбереги эти иллюстрации, о них знают мои родные. Ладно-ладно, без эмоций. Последние дни меня одолевает нехорошее предчувствие. Ну, мало ли что. Война идёт нешуточная, братоубийственная. Ни одна из противоборствующих сторон не даёт спуску. Так что, в-третьих, ежели со мной что-то случится весьма неприятное, то доверяю тебе владеть всем этим добром, всем моим имуществом. О том держи-ка мою дарственную на твоё имя. В карманах моего кителя найдешь мои документы, в них листок с предполагаемым адресом моей семьи за границей. Если отыщешь их, то половину моих сбережений отправь или передай им, остальное – тебе. И ещё: если что, то обязательно сними с меня золотой нательный крест и мои часы. По ним тебя мои родные обязательно узнают, если когда встретишься с ними. И кое-какие деньги лежат в моём кошельке. Да, о наградах. Я не хочу с ними лежать в этой земле, потому что местный люд может надругаться над телом и похитить мои медали и ордена.

Помолчав, словно вслушиваясь в свой внутренний голос, продолжил:

– Особо дорожу орденом святого Георгия. Приятно носить на груди и новую награду – орден «Освобождение Сибири». Он – будто своеобразная снежинка, а в центре, как видишь – сибирский герб, а сверх него – герб России. Геральдик был, наверное, оригинальный мастер. Смотри: между концами ордена в верхней его части кедровые ветки с шишками, под ними два горностая, внизу – головы мамонтов, – при этом Костовский весело рассмеялся. – Ну, мы сейчас настоящие мастодонты! Мой орден с мечами, значит, военный. А без мечей награждают лиц гражданских. Александр, не хмурься. Скажи, а, знаешь ли, как появились в нашей сибирской армии новые ордена?

Миланюк отрицательно мотнул головой.

– Что Вы, господин подполковник! После ранения на фронте с австрияками, я долго валялся в госпиталях.

– Ладно, немного просвещу. Значит, так. В конце июня восемнадцатого года, а мы тогда вместе с чехословаками заняли Томск, прошло совещание Сибирской думы и было создано Временное сибирское правительство. Его возглавил Володарский. А шестого июля обнародовали декрет о государственной самостоятельности Сибири. Тогда же отменили прежнюю наградную систему и ввели свою геральдику. Это правительство и учредило два ордена – «Освобождение Сибири» и «Возрождение России», последний – четырёх степеней. Тоже красивый орден. На нём великолепный девиз: «В единстве – возрождение России». Вообще-то я, прежде чем стать штабистом, порядком повоевал на фронтах. Писателя на твоё место, он бы развернулся во всю, – он вздохнул, и с горечью в голосе тихо молвил: – Увы, не видать мне, видимо, более ни своей родины, белой Руси, ни жены и дочери…

– Лев Константинович, господин подполковник! Да что это Вы на самом деле такое говорите! Мы Вас, как отца родного, будем беречь. Выбросьте, пожалуйста, вон из головы такие мрачные мысли.

– Поручик. Александр! Оставим это. Слушайте далее. Я с тобой и десятком бойцов должен бы по известным мне маршрутам прибыть летом в Архангельск. У меня личное поручение от адмирала Колчака. Это касается золотого запаса Российской империи и подготовки литературной рукописи о боевых действиях нашей армии в Сибири. Я не случайно выбрал тебя в свои спутники и помощники. Твои рапорты были всегда составлены грамотно и толково. Ты владеешь словом. Однажды, когда ты был по делам в городе, я зашёл в твой кабинет. Мне надо было из своего сейфа достать кое-какие бумаги. С ними я расположился за столом. Из-под небольшой стопки исписанных тобой листков выглядывало стихотворение. Я придвинул его к себе и прочел.

(p.s. стихотворение автора повести)

– Это ведь твоё стихотворение, не отпирайся!

– Вам мой «Сон» не понравился?

– В таком случае, я бы не читал его тебе наизусть. В тебя заложено литературное дарование. Это и подвигло меня взять тебя с собой в длительное и опасное путешествие. В Тобольске нам надо разобрать мой архив, точнее, записи, которые веду с ведома Главкома. В короткий срок составить нечто вроде летописи боевых дел, характеристики видных военачальников нашего движения: один экземпляр для адмирала, а другой передать в английскую миссию в Архангельске, чтобы в Лондоне подготовили на английском и русском языках сборник.

– Лев Константинович, а Вы раньше, что-либо прозаическое писали?

– Да, но лишь в военные издания по узким проблемам. Подписывался так: Л. Крестовский. Это мой псевдоним. Правда, некоторые офицеры, люди пишущие, ушедшие из армии по ранению и устроившиеся в гражданских газетах, разыскивали меня в боевых частях. И телефонировали, чтобы написал для их издания корреспонденции о ведущихся боевых действиях против австро-германских войск, или рассказал о настроениях в наших соединениях после февральской революции, октябрьского переворота так называемых большевиков, о ходе военных операций в этой вот братоубийственной войне. К слову, а насколько ты осведомлён о том, как мы в Сибири сражаемся?

– В основном из местных газет, а там скупы на подробности. И, конечно, из оперативных сводок. Я их отдавал Вам. Но у Вас, знаю, более обширная информация.

– Знаешь что, Александр, пока есть свободное время и нас не втянули в бой, покажу тебе свой планшет. Он лежит в спинке моего солидного стула. Углубляю две якобы застёжки в валик материи, откидываю спинку. И, оп, вот он в кожаной папке. В ней полный экземпляр газеты «Вестник Верховного Управления Северной области». Вот что нам в первую очередь предстоит с тобой: литературно обработать для английского издания, как бы подготовить хронику событий. Очень бегло тебя познакомлю. В одной папке хроника боевых операций Сибирской Армии, в другой – сведения контрразведки о бесчинствах большевичков в Сибири, и, вестимо, о нашей работе с населением. В этой малой папочке – сообщения о бунтах зырян-коми против власти красных, и сравнительные данные о потерях в живой силе и технике как у противника, так и у нас. В случае непредвиденных обстоятельств со мной в дороге, тебе одному придётся работать головой. Начнём заниматься писаниной в Тобольске. Сейчас малый перекур, приоткрой дверь каюты.

Ароматный дымок папироски, медленно кружа в воздухе, плыл в коридор. Миланюк ощущал, как лёгкие вбирают в себя этот запах, и хотя он был приятный, однако курить ему не хотелось. Спина помнила, как по ней прошлась отцовская плётка, когда сверстники пытались обучить его смолить самокрутки. Закончив курить, Костовский закрыл дверь и продолжил монолог:

– Итак, поручик, вникай. Верховный правитель и командующий Северным фронтом генерал Миллер продумали план посылки особой экспедиции в устье Оби, чтобы перебросить Северным морским путем офицерский состав, скопившийся в Архангельске, и, конечно, военные грузы аж в Сибирь. Из Архангельска экспедиция должна была идти морем до устья Оби для встречи возле Обдорска с речными судами, которые и доставили бы нашей армии всё необходимое для равёртывания успешных боевых операций.

– Господин подполковник! Это ведь серьёзный шаг. Тут не место ошибкам…

– Молодец, в корень зришь, поручик. Ты, наверное, не читал в штабе дивизии сообщений о том, что в сентябре 1918 года состоялось совещание по использованию Северного морского пути для снабжения наших войск. А в ноябре морское министерство утвердило решение отправить речные суда в устье Оби и создать условия для гидрографического обслуживания предстоящей экспедиции. Весной этого 1919 года при правительстве создали комитет Северного морского пути.

– Да, в штабе о том офицеры обменивались мнениями. Назывались известные имена.

– Ещё бы! К решению задачи были привлечены опытные моряки-полярники. Я хотя и шапошно, но знаком с опытным гидрографом полковником Котельниковым, назначенным начальником речного каравана судов экспедиции.

– Карская экспедиция, кажется?

– Неплохо, поручик. Пока наш отряд будет петлять по городкам и весям Приобья, в Омске готовится партия гидрографов. Они будут определять удобное место для перевалки грузов с морских судов на речные. Хорошо бы кого из них застать в Обдорске. Краткое описание их похода стало бы прекрасной страничкой в нашу хронику.

– Кстати, поручик, имя Вилькицкого вам о чем-то говорит?

– Увы, господин подполковник. Я учился в сельской гимназии, в Западной Украине. И прошу Вас, мне неудобно, когда Вы меня в присутствии подчиненных называете поручиком. На мне погоны подпоручика.

– Это знаменитый полярный исследователь. И второе. Пусть окружение привыкает, полагаю, что уже в Тобольске мы услышим приказ о присвоении вам этого звания. По деловой хватке и умению оперативно оценить обстановку, я вас считаю поручиком. Вы мой адъютант. И я сегодня же сообщу это своё решение нашей российской команде.

– Благодарю, господин подполковник. До конца своих дней буду Вам признателен. Ваше доверие – высокая для меня честь.

– Полноте, Миланюк. Теперь снова о главном. Я на Беломорье должен бы встретиться с одним важным человеком и на словах передать то, что сказал мне господин адмирал. Это, в частности, касается и остатков золотой царской казны. Однако, если вдруг меня не станет, то ты, увы, не осилишь мою миссию. Посему, оставшиеся наши бойцы будут подчинены штабс-капитану Сазонтьеву, или, в случае немилостивой для него судьбы, тебе придётся возглавить командование. И тогда уже твоя задача, поручик, повернуть назад к месту дислокации нашей дивизии, проходы через северный Урал тебе не ведомы…

Помолчав, продолжил:

– А если жизнь моя оборвётся где-то здесь, или в зырянском крае, тогда штабс-капитан последует с тобой и с остатками наших бойцов до Архангельска. Я отдам сей час надлежащее распоряжение нашим офицерам. В Обдорске не забудь расспросить офицеров морской экспедиции, как они дошли до Обской губы, и как встретились с речным караваном. В Архангельске поступите в распоряжение местного нашего командования. Я тебе сейчас от руки напишу на листке мою рекомендацию. Храни её, пуще глаз. Врагу в руки не отдавай. Либо проглоти, либо сожги.

Он сию секунду вырвал из блокнотика листочек и что-то написал карандашом. Завернул свёрнутый листик в кусочек промасленной бумаги, обмотал его суровой ниткой.

– Держи, Александр. Это тебе будет пропуск в наши гарнизоны. Есть куда его спрятать?

– Так точно, Лев Константинович. В нагрудном мешочке зашит маленький образок Матери Божьей. Распорю стёжечку и вложу Вашу рекомендацию, да и зашью. Да поверх прикреплю свой нательный крест. Авось, Бог милует.

– Тебя Господь милует, Саша. Какие у тебя ещё грехи? Ты совсем молод. Жаль, конечно, если мне не удастся увидеть будущее России. Ведь не зря столько пролито крови людской. Сердцем, мозгом чувствую, что власть большевиков не принесёт народу нашему добра. Она не милостива, нет в ней доброты. Одно стремление – любой ценой захватить власть.

– Господин подполковник, извините, мы уже немало месяцев знакомы, но Вы о себе ничего не рассказываете. Чувствую, Ваша судьба необычна. Вы ведь, без сомнения, кадровый офицер…

– О, молодой мой друг, автобиография у меня богатая. Скажу, хотя бы, вот что, в своё время я окончил Николаевское инженерное училище. Три года учёбы, и я инженер подпоручик. Далее, как все желающие получить высшее военное техническое образование. Несколько лет служил в Армии, сдал вступительные экзамены в инженерную академию. Два года упорной учёбы – и у меня высшее образование. Лекции в нашем училище и академии читали весьма известные преподаватели. Выпускники разных лет добрым словом отзываются о химике Менделееве, уж его имя вы должны знать со времён учебы. А на офицерских курсах вы не могли не познакомиться с работами Леера по тактике, стратегии, военной истории. Не так ли?

– Конечно-конечно, господин подполковник.

– К слову, эту же академию окончил Сазонтьев. Только он артиллерист. К слову, весьма талантливый инженер, подал несколько замечательных предложений, как в сфере управления огнём, так и комплексной модернизации производства отдельных видов вооружений.

– Извините, а что, штабс-капитан мог выйти и в учёные?

– Да, мог. Были задатки. Одно время Сазонтьев увлёкся проблемами усовершенствованием электрического способа взрывания и создания морских гальваноударных мин, даже стажировался в лаборатории, которую курировал генерал Шильдер. Но …, – Костовский развёл руки в сторону, давая понять, что тот бросил эту затею.

– И что ему помешало?

– А знаете, друг мой, он влюбился.

– Вот как. Неужели некая особа помешала Николаю Семёновичу войти в когорту так называемых белых воротников?

– О, в своём деле он бы носил титул самого белого воротника из всех белых воротников, – улыбнулся подполковник.

– Вы меня совершенно заинтриговали. Что же это за особа, вставшая на его пути, если не секрет?

– Отчего же. Это авиация.

– Авиация! Вот как! Но ведь она, по сути, только зарождается.

– В том-то и дело. Совершенная новизна воздухоплавания его чрезвычайно увлекла. Хотя ему прочили хорошую карьеру по службе, он же добился перевода на авиабазу. Прошёл дистанции от техника, лётнаба до лётчика.

– Знаете, он при общении про эту страсть к авиации никак не проявил. Я вообще полагал, что он выпускник рядового двухгодичного юнкерского училища. Уж весьма прост в обращении.

– Вот и ошиблись, Александр. Далеко не каждый человек даст заглянуть незнакомцу в душу. К слову, авиация внезапно увлекла не только его. Многие, как говорится, спали и видели себя покорителями воздушных просторов. Да не всем это далось. Сазонтьев, судя по отзывам своих товарищей, делал немалые успехи, в кратчайшие сроки освоил летательные аппараты. Вы что-то знаете о воздушном флоте, скажем так, императорской армии?

– Только то, что поступало в распоряжение штаба нашей дивизии, когда готовил разную документацию для ознакомления командования, или вёл переписку с другими соединениями Армии. Было бы весьма любопытно узнать хотя бы кое-какие подробности. Вас это не затруднит?

– Отчего же. Некоторое время назад сам с немалым увлечением открывал для себя значимость авиации. Итак, вот очень краткий экскурс в суть вопроса. К началу войны у Россия имелось двести шестьдесят три аэроплана – это был самый большой воздушный флот. Однако уже в 1914 году Германия опередила союзные державы. Мы можем гордиться тем, что располагали к первому лету войны единственными в мире самолётами с пулемётным вооружением. Слышали о них?

– Конечно. Это аэропланы «Илья Муромец».

– А ещё, подпоручик, наша держава первой в мире применила авиаматки. У нас авиаотряды подразделялись по типам самолетов на корпусные, армейские и истребительные, позднее сформированы артиллерийские авиаотряды. К середине лета семнадцатого года в армии насчитывалось только корпусных авиаотрядов – свыше сорока. Каждому из них придано шесть корпусных самолетов, шесть артиллерийских и два истребителя. А типы воздушных аппаратов можете назвать?

– Не все. Значит, помнится: Лебедь, Вуазен, Нъюпор и Фарман.

– Неплохо на первый раз. Ещё аэропланы «Анаде», «Кодрон», «Спад». К истребительной авиации в основном относились «Фарман-30», «Фарман-27», «Морис-Фарман-40». Постепенно более скоростные и надежные «Вуазен» и «Моран» пришли на смену прежним моделям. Истребительные авиаотряды формировались на основе разных типов «Ньюпоров», «Моран», затем – «Спад» и «Сопвич». С каждым военным годом рос и обновлялся наш воздушный флот. Не скучно, Александр?

– Да что Вы, господин подполковник. А Вы имели какое-то отношение к авиации?

– Да. Одно время служил в разведывательной авиации. А я, раб божий, и штабс-капитан в своё время окончили в Самаре Военно-авиационную школу. Но были зачислены в разные подразделения. Правда, наши судьбы в какой-то степени объединены одной точкой – немецкой пулей в правую руку. Так что, увы, в авиации мы уже не могли служить. Но в армии остались. Я, было получил назначение в Отдел воздушного флота Главного инженерного управления при Военном министерстве, который курировал работу тыловых частей, учебных заведений и занимался материальным обеспечением. Получив отпуск по ранению, уехал на родину жены в Сибирь. А тут как раз началась большевистская заваруха. Так и прикипел к Сибирской армии. Ну, а Сазонтьев подался в артиллерию.

– У Вас богатая биография. Хоть роман пиши.

– Ну, ладно, мой юный друг. Поговорили. Иди к себе, отдохни чуток. Скоро нам предстоит бой.

Они расстались, чтобы, спустя полчаса, встретиться на палубе парохода, когда зацвенькали вокруг пули. На левом берегу отряд белочехов и орудийный расчёт белогвардейцев вступили в схватку с партизанами и остатками красной части. В бинокль хорошо просматривались засевшие на правом берегу за валунами разрозненные бойцы противной стороны. Костовский, обнаружив пулемётное гнездо, выскочил из рубки и дал сигнал батарее на барже. Хлёсткий перестук выстрелов «Максима» сломал его туловище пополам. В ответ меткими выстрелами орудийный расчёт лёгкого горного орудия подавил опасную огневую точку. Но с ними уже не было подполковника Костовского. Его душа ушла в неведомую небесную даль. И впервые за годы службы в армии на глазах Александра Миланюка навернулись крутые слёзы. Собравшись с силами, он поступит так, как ему велел подполковник. Только иллюстрации с картин не сохранил, они были насквозь прошиты пулемётной очередью в клочья. Когда начал снимать с кителя сражённого командира ордена и медали, надпоручик Свиящ обронил:

– Что за причуды, подпоручик?

– Господин надпоручик, я выполняю предсмертную волю подполковника, изложенную им мне в своей каюте накануне этого вот тяжкого события. Он, видимо, чувствовал приближение тяжкой минуты… Вот записка, которую он мне оставил на случай, если моё поведение покажется кому-то из офицеров странным.

Стоявший рядом Сазонтьев бегло просмотрел написанное, и с непередаваемой горечью произнёс:

– Я его знал бравым офицером на фронте. Порядочный был человек, его любили и офицеры и нижние чины. Да, Георгиевский крест всё ж оставь на его груди. Ладно, пойду, отдам приказ, чтобы домину готовили господину подполковнику и утром предадим тело земле. Эх-ма, жизнь наша краткосрочная.

Крепко переживал утрату Костовского молодой офицер Миланюк. Ведь вот жил человек, с которым можно было поговорить в свободный от службы час на любую тему, приятный, вежливый, милосердный, и нате вам. Теперь Александр по-настоящему осознал, что он уже далеко не мальчишка, а человек, хлебнувший в войнах всякого лиха. Утро выдалось хмурое. Тяжело поднималась цепочка солдат и офицеров к макушке высотки, где уже ждал подполковника Костовского его последний приют. Но когда подошла очередь последнего прощания с телом командира, тучи будто кто разметал, солнце всё озарило окрест. Командование над слегка поредевшим в бою отрядом русских бойцов принял штабс-капитан Сазонтьев. Теперь у них осталась на вооружении одна лёгкая пушка. Первую, подбитую на земле гранатами, сбросили в реку. Залатав пробоины на пароходе и барже, сводный чехословацко-русский отряд продолжил плавание по Оби. Конечно, штабс-капитан помнил, как последние дни перед тем внезапным боем, унёсшим не одного подполковника, Костовский обращался к Миланюку в присутствии офицеров и нижних чинов, как к поручику, сообщив подчинённым о своём ходатайстве перед командиром дивизии о досрочном повышении подпоручика в звании. И, тем не менее, обращался к нему по-старому, давая понять, что приказ из дивизии о повышении Миланюка в чине не пришёл, посему и всем следует поступать так, как он. Своим заместителем назначил Александра, а в подчинении к прапорщику Кондинову угодили остатки орудийных расчётов. Теперь дневальные из караула несли службу строго по уставу, внимательно наблюдая за обстановкой на берегах реки, и требовали сообщать о себе и цели поездок по воде людей с любой лодки, шедшей навстречу, или пытавшейся обогнать военный караван.