Читать книгу Ветроум. Странное, страшное, смешное в повседневной жизни русской провинции XVIII – начала XX века - Владимир Коршунков - Страница 8
Глава 1
Лев Кошкин и «суеверная тетрадка»
Реально ли колдовство?
ОглавлениеЛев Кошкин стал арестантом или, как тогда говорили, «колодником». А от свидетеля по делу Василия Попова потребовали, чтоб он покуда не удалялся за пределы города Вятки[31].
15 марта 1782 года в Вятском совестном суде дело было рассмотрено по существу. В постановлении судьи опять-таки уточнили, что, строго говоря, это не печатная книга, а рукописная тетрадь: «И разсматривая ту вздорную тетратку, а не книжку…»[32]
В итоге решено было отпустить восвояси без наказания обоих – Кошкина и Попова. С них взяли подписку «о неимении впредь таковых сумазбродных и суеверных пустых сочинений, а буде впредь найдутся какие-либо дурные сочинении, то [эти двое] неминуемо подвергнутся неизбежного поступления по законам». Саму же тетрадку приобщили к материалам дела: «…А ту безделную глупого и невежественного слога тетратку за печатью оставить при деле»[33].
Ещё одна характеристика заговорных текстов из этой тетради дана при оформлении документов спустя три дня после рассмотрения дела. Тогда было отмечено, что «слушано и подписано определение о вздорной и пустословной тетратке»[34].
Совестный суд направил в Яранск предупреждение и указание, чтобы тамошние чиновники были в подобных случаях осторожнее и не заводили впредь этаких дел[35]. Ведь такое вообще не подпадает под те, определённые законом деяния, которые подлежат наказанию. А здесь – глупость, невежество, вздор, пустословие… Только и всего!
Мягкость вынесенного решения была характерна для совестных судов в эпоху просвещённой монархии. Удивительно, насколько быстро произошёл поворот от свирепого преследования колдовства ещё в середине XVIII века к уяснению того, что никакого колдовства вообще не существует – это лишь обман и невежество. Даже в такой отдалённой провинции, какой было Вятское наместничество, совестные судьи (дворяне, мещане и крестьяне) мигом приняли к руководству просветительскую идеологию! И указывали не вполне перестроившимся коллегам на местах (в уездных учреждениях), что те отстают – недопонимают круто изменившуюся «генеральную линию».
Трудно сказать, насколько осознанно люди, заседавшие в судах, воспринимали этакую перестроечную загогулину. Мы располагаем многочисленными сведениями, что так называемое народное православие – с его обрядоверием, бытовой магией и предрассудками – сполна разделялось высшим слоем российского общества в XVIII и первой половине XIX века. Так что едва ли все судьи и чиновники екатерининского времени были искренне убеждены в том, что от напущенной колдовством порчи нет никакого реального вреда. Но если и так, то они держали своё мнение при себе. В конце концов, насаждавшаяся в те годы в России просветительская идеология требовала от нижестоящих прежде всего не веры в неё, а исполнения. Это была своего рода поведенческая установка, приспосабливающая человека к навязанным ему сверху правилам игры. В условиях самодержавия указанные правила нужно было принять сразу. И суровость, с которой преследовали народную магию в предыдущие десятилетия, тут же стала клеймиться как отсталость, дикость и глупость. Просто потому, что императрица изволила решительно объявить своим подданным: никакого колдовства не бывает!
31
ЦГАКО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 1. Л. 63.
32
Там же. Л. 94.
33
Там же. Л. 94–94 об. См. также: ЦГАКО. Ф. 1228. Оп. 2. Д. 15. Л. 29.
34
ЦГАКО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 1. Л. 114.
35
Там же. Л. 140–140 об.