Читать книгу Пролежни судьбы - Владимир Кукин - Страница 2

Знаю, если мысль в рифмованных словах не зафиксирована графикой, она, навязываясь втихомолку, превращается в бред параноика, которого безудержно, повтором, клинит, не давая думать ни о чем другом.

Который день прокручиваю я в сознании поблекшую и покореженную эксплуатационным сроком пленку, бестолково памятью отснятую за пролетевшие три с половиной года. Кадр за кадром, монтируя сюжет, понять пытаюсь, как перед прошлым оправдаться. Что за сила самопроизвольно привлекала и держала, а порой отталкивала нас жестоко друг от друга. Ковыряюсь в ранах незарубцевавшихся, нащупывая оправдание решению уйти, заслон поставив бесконечной веренице встреч, и положить конец столь затянувшемуся бесперспективному, потрепанному расставанием гостиничному браку.

Полностью отсутствует желанье, пакостное, – плакаться и обвинить расчет судьбы; случившееся – выбор мой, сознательный. Сомненья возникают, все ли делал правильно, но то, что я в поступках был оправданно и безрассудно искренен – могу поклясться…

С бумагой попытаюсь обменяться болью, с надеждою, что станет легче безысходность и желание преодолеть: Тебя увидеть снова, обратясь к началу нескончаемого круга чувств. Пишу, любовь упрятывая в строки, предавая ей осмысленную форму, без этого не суждено движением вперед мне в жизни воплотиться…

Который раз мы расстаемся?.. Третий… четвертый?

Устал: смягчать скачки непредсказуемого настроения поступков; устал: сценарно изощряться постановкой встреч, и уязвлено натыкаться на вульгарности пренебрежительный экспромт, – от бесподобного, заядлостью упрямства, марафонского, безудержного секса… и мутной отчужденности высокомерия по окончанию его; от твоего беспечного непонимания, чем эта многолетняя зависимость пронизала меня. Устал… самозабвенно сберегая, – ждать, когда придет на смену мне другой.

Устал…

Тихо, без скандалящих упреков, назидательно-бесплодной ненависти, попрощался и ушел, покинув поле боя. Да, поле боя интеллекта, преодолевающего расстояния, и секса, если любовная дистанция стремлением чувств укорачивалась до раскрытия объятий, – соперничества сцена для партнеров, танцующих, под аккомпанемент сердечных чувств, свой самобытный танец. В единоборстве этом – победителя быть не могло, а за проигрыш – расплачивались оба унижением бездушной изоляции. Наши отношения сузились до усладительной подмоги физиологическим потребам,

Чувств твоих направленность – загадка, пусть она останется неразрешимой, мои же чувства – здесь, со мной; я не утаивал и не страшился их; я наблюдал за ними, как активный любящий и заинтересованный участник куража. Начну еще раз, все сначала, наедине, и с чистого листа.

Я постараюсь сделать так, чтоб это откровение, став достоянием твоим, закрыло все вопросы. Есть веская причина моего ухода, но о ней, пока я промолчу: возможно, интуиция и ошибается.

До дня рожденья твоего осталось сорок дней… Время нестерпимой выволочки нервов… Думаю, оно поможет заинтересованностью осязаемой процессу очищения.

Прощаясь, я не хлопнул безвозвратно дверью, оставив пожеланием распахнутой ее тебе навстречу. Чтобы ты (обдуманно) решила, находясь поодаль, могу ли я и дальше на тебя претендовать.

Ты знаешь, где мы встретимся. Я буду ждать…

Четыре года, как затеялось брожение судьбы – запоздалый кризис средневозвратного ценза. Предполагать, что он пройдет бесследно и не возбудит желание, увидев разницу в стремлениях с реальностью, вторым дыханием не устремиться к новизне, – было бы, по крайне мере, неразумно. Рутина превратилась в жалкую, приятной скованностью, сытую стабильность, где обитания среда, поденной узнаваемостью распорядка, разношена до состояния домашних тапок – ленностных убийц восторга женского либидо, и лишена потребности в активной индивидуализации. Привычки, ритуалы, разработанные для контроля жизни, подчинили поведение. Мир вещей обрел незыблемую предсказуемость; сузилось пространство для случайного и бытность стала приедаться, просиживаясь сводками погоды и рекламной беготней по сериалам сериалов, прикованных к пустопорожней бездуховности. «Жизнь для другого», – так метко выразился Сартр, где: «Я – проект отвоевания свой же жизни, для собственного бытия». Остаться мысленным проектом, привязанным к страстишкам повседневности, сгноив возможности в ограничительной структуре семьянина, почивая в накопленьях прожитого?

Ни один мужчина под ярмом семейным не признается, что унизительно-паскудное влачит существование придатка к быту. И не всем хватает сил, здоровья и ума подвергнуть переделу кровному насиженное обустройство сытого теченья жизни.

На отсутствие силенок и здоровья – я не жаловался, а заключение давать о здравомыслии – поостерегусь, так как нахожусь в кромешной ситуации, которой трезвомыслие диагноза не ставит.

Желание нарушить ход вялотекущего существования, освободившись от опеки бесконечности рутинных обязательств, и впрячься в мускулы, дарованные мне, возникло не на пришлом месте. Все годы, проведенные в застенках брака, я подвергался безынициативному давлению со стороны супруги в форме прессинга враждебной конфронтации сомнений, с пассивною зевотой недоверия к разумной правильности воплощения любых идей, касавшихся совместной жизни: от воспитания ребенка до квартирного ремонта.

К сожалению, у Мамы заключительный период жизни был омрачен негативизмом в отношениях с невесткой, что отразилось отрицательно на климате внутри семьи. Конфликты, соревнуясь в превосходстве, все чаще захламляли дом, но когда, из-за «сомнительных» инициатив, я был провозглашен виновником рождения всех наших бед, и близко адрес гнездования не посещавших, вооружившись лозунгом: «Хороших» не бросают, а плохие сами не уходят» – решился.

В режиме проживания (совместного) нужда супруги проявлялась, главным образом, к финансовым успехам верхней половины приписанного тела мужа, обеспечивавшей ей комфортное существование вдали от будней трудовых. Отношение ее к интимной жизни было хладно-прогматичным, а когда в супружестве произошел разлад, то половая составляющая древа единения, зачахнув, – «приказала долго жить», примкнув к другим разъединяющим мотивам…

Часть мужчин, неудовлетворенных фактором угасшего интима, – сдвигается «налево», смирившаяся – подается в «хобби», приумножающим статистику алкоголизма. Ни один из названных исходов не прельщал покоем платоническим, так как прямиком вносил (без спроса) в штат теоретических поборников мечтательного секса. Застой в практической же деятельности был путь прямой – закончить навсегда любовника карьеру, что мне совсем не улыбалось, хотя и в этом состоянии есть независимая прелесть; но желание востребованным быть любовью, эгоистическою эротичностью – преобладало.

Приобретя (не с рук) презервативов пачку, практикой семейной не востребованных, я сдал их на хранение рубашке, нагрудному карману, где носил, как правило, купюрный капитал. Не замечалось за родимою супругой, чтобы ревностно она блюла моих сорочек чистоту, а вот, финансовая состоятельность карманов ее держала постоянно на чеку. Появленье чужеродного предмета рядом с достоянием благополучия семьи, возведено моментом было в ранг: предательского посягательства на верность брачную и вызвало поток зловонный красноречия, сравнимый со стенаниями тещи, встречающей супруга, «почестями» с упоительной рыбалки. Напрасно не использовал презервативы, украшая ими свой интимный вид, возможно, удалось бы и в постели эмоциональный выгадать фурор. Не выдалось проверить состоятельность идеи, также как запросом секса пламени раскрепостить жену за прорву лет совместного шатания супружеского ложе.

Добавкой стал случайный телефонный разговор (по одному из номеров): высокодоходную сулящему работу… Жриц – там ждали и клиентов: салон массажный, без обиняков, услугами раскрылся. У голоса, девичьего, тушуясь, я спросил: «Массаж вы делаете, вагинальный?» Молчанье длилось около минуты, затем ответ вопросом ошарашил: «А это как?»

Роскошно-громогласной порцией адреналина порадовала распечатка исходящих номеров в счете на оплату. Звонок – он длился несколько минут, – а грозный отголосок на него, травмирующим эхом до сих пор заявленным негодованием звучит не затухающе…

Отговорки (робкие) о безобидности случившегося – не воспринимались, а сам факт, неумолимо возведенный в ранг супружеской измены, положил начало полуголодной изоляции в кругу семьи.

Бывшая супруга, родословной плод соседствующих почвою народов, родилась на стыке парочки враждующих непримиримостью менталитетов с их развесистым букетом негативных черт: скрытности и хуторянской обособленности, с пьянством, – одного участника, и разухабистого панибратства, с бескультурьем, – от другого. Что позволяло: унаследованный ею арсенал, зачатый воспитательной средой, поочередно практикою закреплять (за исключением пьянства, пагубность которого воочию лицезрела у отца). На судьбу не гневаясь из-за отсутствия ума (сумела цель поставив, в «Храм Гименея» затащить ее), она натаскивалась быстро, но подъем эмоциональный, пролетарского происхождения, возвращал ее в семью – где выросла, и где в сознание впитала дух и восклицания тяжелого наследия матриархата, наблюдая, как «увещеваньями» затравливали папочку-кормильца, ориентируя его на трезвый путь существования. Помогал провозглашать ей псевдовоспитательную волю недовольства – опыт комсомольского трибуна-вожака и добровольная муштра в общественной организации – «массовиком затейником».

В ситуации конфликта, объем пространства между нами заполнялся незнакомым запахом – смесь желчи с ненавистью; он будто бы являлся для того, чтобы усилить непринятие (взаимное) друг друга. Противостояние переросло в биологически-упертую несовместимость. Точек общих интересов жизнь нам больше не оставила: сын вырос, получил образование; питались, спали мы раздельно. Непримиримая жилая обстановка шантажа, скандальной безысходностью гнетущей, нуждалась в переменах. Выход был один – развод.

Готовясь тщательно к суду и перекладывая на бумагу факты прожитых совместно лет, исток осмысливая разногласий, обусловивших распад семьи, я натолкнулся на первопричину противостояния: жена по гороскопу – Овен, по году своего рождения – Собака; я, по гороскопу, – Рыбы и Дракон. Конфликтовать Собаке и Дракону – на роду написано, и только терпеливости таланта Рыбы удавалось столько лет, не обостряя, обходить конфликтов острые углы; когда же время компромиссов истекло, оскалившись, Собака мстительно решила отыграться недоверием за годы, проведенные под крылышком Дракона. Напористая агрессивность Овна – пришлась ей очень кстати…

Много (в тот период) я бумаги испоганил. Единственным читателем, с критически-диагностическим подходом отходного творчества, решила (добровольно) стать законная супруга, втихомолку черпавшая глушь воспоминаний из свежевыпестованных мемуаров. Позднее, нарушая авторское право, одно из виршей – «Повести печальной семьянина», вдруг прозвучало на суде, как аргумент, что «с головою у меня не все в порядке», но, после улыбающейся экспертизы, приобщилось к делу веским доказательством противоположного.

Когда бракоразводность полуторагодовалой тяжбы завершилась, (разводом, слава Богу), собрав все записи, я снес их на помойку, а сохранил лишь «Эпитафию» супружеству истекшей жизни:

Финал был жизнеутверждающим:

Этому спасительному кредо я верен до сих пор. Ни буквы я не изменил в написанной в то время «Эпитафии», а нужно бы, – рука не поднимается поиздеваться над упущенным. На этом завершу повествованье о супружеских перипетиях, а разоткровенничался – показать, частично декорацию мелькнувшую за сценой…

Нет вечности, есть понимание себя, строк вдохновеньем поделиться, в безудержном стремленьи бытия – в желаниях осуществиться…

…Минул год.

Жизнь за прошедший год, не изменила ничего. Долгожданная свобода, обретенная с болезненным разрывом добровольных уз супружеских объятий, эйфорией новизны не разродилась. Презервативов пачка провокационная, с истекшим сроком годности, хранившиеся «доказательством» былой неверности, и составляющая применения теоретическая их – осталась не востребованной. Массажные салоны не приобрели пытливого клиента, разъясняющего персоналу (недалекому) терминологию орудий производства соучастием в процессе. К тому же, этих заведений расплодилось столько… что мучил (не работою!) неестественный вопрос: «Остались ли еще молодки, которых бы, доступной материальною утехою, не соблазнил насущно-псевдомедицинский всеохват древнейшей из профессией!»

Противоположный пол? – к нему не потерял я интереса, но взгляд на разодетую пикантность сроднился с зоркостью придирчивой художника, нарисовавшего картину, и любующимся полотном, задетым кистью, а не осязаемостью жизненной модели.

Шоковое расставание с укладом прежней жизни не торопило наступать (да, сколько ж можно?), с разбегу, на обворожительные грабли, да и не бывал я в тех местах, где их с усердием стервозным расставляют. Как-то на глаза попалось «Руководство к действию!» для неохваченных невест, заботой спонсорской обеспокоенных; цитата: «Ни в коем случае не связывайтесь с разведенными мужчинами. Они несут с собой груз пагубных привычек беспардонных, со шлейфом, множества, хронических недугов, что помешает, в полной мере, насладиться прелестями брачного союза»…

Доля львиная мужчин, покинувших семью и тешущих себя громадою реанимированных юношеских планов, уходит под надзор стареющих невест, и, показав там шик «достоинств», возвращается с повинною в насиженное лоно, их испортившее. Наверняка поэтому, все жены непреклонностью самоуверенны в неувядающей незаменимости, и, до обидного, столь малочисленны ряды, из-под опеки ускользнувших с убеждением спартанским полноценности мужчин, разлукой мающихся безнадзорно правом выбора.

Волевой упертости терпения благодаря и вопреки непониманию пассивных домочадцев, удалось сберечь пригодным ощущение духовной принадлежности к фертильной половине человечества. Поддержание в достойном виде мышечного тонуса (мужских достоинств) требовало массу временных затрат, но это, именно, и помогло в дальнейшем избежать серьезных неприятностей.

Середина августа, уже неделя, как мне отпуск докучал сплошным бездельем. Коротая до обеда время дома, чтением усугубляя тишину, вторую половину дня, когда жара спадала, уезжал на море, на прогулку, по местам призывной ностальгии, где миновали легкомысленные годы юности; в воспоминаньях отдыхая от проблемностей насущных.

Под вечер, сморщив памятного моря пейзаж непроходимой облачностью, принялся накрапывать занудный дождик. Погружаться в запустение домашнего уюта не хотелось, и, ведомый любопытством, навестить решил, по давним временам, знакомый танцевальный павильон, где по субботам, в обязательном режиме, веселись танцы.

Зал переполненный, и не количеством – объемом разодетых талий, встретил легким дуновеньем нафталина вперемешку с ароматом дорогих духов, лака для волос и запахом тяжелым зала – тренажерного, вес сгоняющего лишний.

Танец создает иллюзию обмана ободряющей доступности. Но первый, брошенный навстречу, дамский взгляд, тебя задевший инстинктивностью признания, судьбу дальнейших отношений с ним своею беспощадностью оценки, – предрешает.

Сколько помню, находясь в подобных заведениях, партнершу подбирал среди танцующих, манерой примеряя на себя. На это я транжирил «основное время», когда же выходил желаньем на объект, отобранный запросом вкуса, щепетильного, он был закрыт для доступа: партнерской расторопною опекой, или же, «гостеприимный» взгляд его препятствовал сближенью. Этим танцевальный моцион, обычно, и заканчивался. Не ноги утомлялись, а, не переставшая питаться визуальной информацией критически настроенная – пара глаз. Обкатанный сценарий сбоя не давал: по залу рыская, он искренне искал: а на кого бы оперевшись взглядом, испытать заманчивый позыв, со скрипом тряхануть порочных мыслей стариной. Среди призывности партнерской, жалостливой, долгие лета рулившей тратами семейного бюджета, блюдя который не жалела средств на массу представительских «амбиций», мне отыскать себе подобную по стройности фигуру – выбор затруднялся. Я сидел, вставая в перерыве между танцами, галантно уступая место отдыха распаренным, энергоемким актом танцевального перемещения, добротным дамам; так и путешествовал по залу, скромностью заигрывая с ракурсом обзора.

Потной непристойностью картинка удручала: разогретая задорной духотою и базарною развязностью репертуарчика «Сирдючинских» напевов, публика, рубеж перешагнувшая средневековый, раскрепощенным духом танца, – резвилась без оглядки на солидность. Желание задиристое пофорсить, с долготерпения застоя брачного, – дразнило, но «чечетку», парясь, отбивать бодрилой – не особенно прельщало, а все медленные танцы, инициативу по избранию партнера, предлагали дамам. Но мой растерянно-надменный взгляд – «чужого», истошным пугалом приструнивал прожженных и видавших виды теток с пышными фигурами; и не смотря на то, что кавалеров наблюдался дефицит, а доблестно-молодцеватая наличность облегчала выбор горячительным, – дамский танец стороною обходил меня.

Она сидела рядом, когда (с издевкой) объявили «дамский». Утонченный правильностью профиль; очков подмога, с узкою, слегка громоздкою оправой, придавали облику направленную собранность; губы, плотно сжатые, – упрямство стерегли, печаль, притихшая, лицом владела, с вопросом, безответно задаваемым и тем же, что и у меня: «Зачем я здесь?»

Под занавес, глазную прыть желая утолить и испытанию подвергнуть ноги, удивив застенчивость нахрапистым наскоком «бала первого», я встал и руку протянул, желая пригласил «очки» на танец. Взгляд их подобрел, он будто ожидал нечаянного приглашения. Без колебаний незнакомка руку подала, вручив истосковавшимся мужским объятиям фигурку хрупкую двадцатилетней девушки…

Как часто, брошенный навстречу приглашению на танец, первый взгляд бестактного пренебрежения препятствовал дальнейшему сближению, и, развернувшись, шел я прочь… вслед ощущая (после гласности публичного демарша), испепеляющие сквернецой пронизанные взгляды тех, кого не пожелал приблизить к сердцу.

Тест на доверительность она прошла без замечаний!

Партнершу я, действительно, держал в объятья, с испытанием ее на послушание, – так плотно, мы сошлись, отдавшись танцу. Двигаться синхронно, повторяя прелести замысловатых па импровизаций опытного дилетанта, – ей труда не составляло.

Deja vu! Те, с кем я взаимопониманием сливался в танце, готовы были вскоре продолжать его в моей в постели, плотью подтверждая всей приверженность симпатии к партнеру.

Возбуждение нагрянуло внезапно, встревожив память единения картинками, всплывавшими из прошлого. И всколыхнуло прыть «низов» не близость прелестей, что обняты, а кутерьма воспоминаний пережитого экстаза, сладкий аромат которого, мое воображение нежданно посетил, ретивость «иждивенца».

Всем телом подчиняясь ритмике партнера, не могла она не ощутить взыгравшего упругостью либидо. Коротенькая стрижка золотисто-белого окраса отстранилась и выразительная сероглазость блесточки метнула заговорческого, искреннего понимания. Показала ли она приветственное удовлетворение: вот, наконец-то, встретила мужчину; или же, как форменный носитель женственности, – возгордилась за содеянное?.. Будущее вскоре прояснит ответ. «Выскочки» несвоевременное пробуждение особой радости не вызывало, а гордость знала о происхождении напряга, и то, к чему я прислонившись почерпнул страсть кобелиного, нечаянного воодушевления.

С губ ее слетел вопрос: «Вы всегда так властны?»

Властный? Да, это качество, жеманно-нагловатая застенчивость в фате, с улыбчивою планомерностью настойчивости из мужчин вытравливает сразу, за порогом канцелярской скрупулезности незыблемого храма Гименея. А тем, кто избежал «кастрации», и, в усеченном виде, сохранил зачаточность наполеоновских замашек: размежеванья пылом не грозят приволью пола «слабого».

Властный? Всеми данными природою возможностями, женщина сопротивляется намекам узурпаторства, а уступает в чем-то для того, чтоб, заманив на территорию, подвластную ее капризам, последствиями расквитаться за уступчивость. Подчеркивая – властный, взбунтовавшаяся неугодной вылазкой натура, цель намечала для дальнейших действий, и вопрос звучит, как предостережение.

Ответ – вопросом я прикрыл:

– В своих суждениях Вы больше доверяете уколам ощущений, или всеохвату глаз?

– Чувствам, – внимательностью взгляда, проверяя безошибочность подсказки, ответила она.

Наш контактный танец, сыскав вербальную основу, настоятельно радел: избрать соотнесенную манеру речевого поведения, услышавшую вскрик приватных ощущений, навязанных сближением. Быстрый танец, пригласивший следом, разомкнул объятья и безоговорочно меня отметил статусом поклонника, сразив очаровательной улыбкой и умопомрачительною пластикой. В облике партнерши танцевало все. Казалось, фигурально, клеточная рать, прислушиваясь к ритму мелодического строя, по гармонично замкнутой цепочке передает свое движение красоте, нарядным гибким всеохватом барствуя над ней. Пытаясь уловить первоисточник волновой подвижности, я в изумлении застыл, и тут случилось то, чем танцевальной практике столкнуть меня не удавалось: бесцеремонностью захвата, взяв меня руками за ремень, она азартом за собою повела, подключив тем самым к собственному, динамично пляшущему телу. Оказавшись в поле зрения услуги темпераментности, «властность» – захлебнулась, подчинившись, став звеном безвольным, механизма управляемого внешней энергетикой. Пальцы, ловко ухватившиеся за ремень поддержки брюк с заниженною талией, костяшками расположились близко к месту, при нажатии которого, подвешенный чуть ниже причиндал, испытывает томность возбуждения – сигнал моим рукам: не оставаться в безучастном трепыхании. Они, бесстыдством самовольным, обняли партнершу ниже талии, за бедра, пальцами встревожив основание ворсистостенького треугольника, вершиной низменной своею – фокус хамоватости усилий, гормональным всплеском, растормаживающих мозг всех (без исключения) мужчин.

– Я Вас здесь, не видела… ни разу, – извиваясь в ритме танца, молвила она.

– Поэтому я Вас не приглашал, – заметил я, ощупывая горячительность подвижных бедер.

– На дамский танец?

Съязвил, подколкою, вопрос.

– Нет, на свидание.

Приветливую красочность лица расцветила по-детски светлая, задорная улыбка. Игривый диалог знакомства задал тон общению непринужденному прогулки легкомысленного флирта, дополнявшего взаимопониманием вольготность танца.

Обнимая нежно стройность стана, я настроился на ритм дыхания смешливой незнакомки, попытавшись повторить его и ощутить биение приближенного сердца. Воображением запечатлеть стараясь образ, привнесенный танцем, я с наслаждением дышал открытым и послушным для прикосновения чувств телом, слушая его оригинальный аромат и пребывая в удивительном спокойствии. Рукой, придерживая талию партнерши, я ощутил, как кофточки тончайший шелк стал влажным, сердце перешло на возбужденно-учащенный ритм, и, неожиданно, ее телесную приятность сверху донизу прошил, беззвучный, конвульсивно-судорожный спазм, как от разряда тока. Подобный, импульсно-энергетический скачок, произошедший, с находящейся под танцевальною опекой благоденствующей плотью, исключительностью объяснения не находил. Глаза ее сияли лучезарным светом, а лицо, блаженствуя, ласкалось мягкою улыбкой; мы дышали в унисон. Дерзкое горячее дыхание касалось ушка беззащитного ее; неизъяснимой тягой ощущений мы пребывали во взаимосвязи, облаченной в сексуальность…

Неужели в плотоядном единении ее настиг оргазм? Что за энергия позволила ей, без усилий, вызвать вспышку сладострастия, преподносимую сложением растраты парного взаимодействия, громады сил? И насколько благонравна сыгранная мною роль мужчины в этой скрытно-контактирующей связи?

Женщина… на первой же минуте визуального глотка несообразной половой структуры выдвиженца, для себя решают перспективу близких отношений с ним, и презентация изъянов и достоинств – состоялась, далее – необходимо следовать за зрелищем инстинктов, возбуждением твердивших: «От себя не отпускай очкастое явление». Понурый опыт разочарований ничему не научил, и я готов (уже который раз) поддаться плену разыгравшихся иллюзий.

Манера поведения, восторга одухотворенности, – оформилась: я облачился в роль заядло-ревностного почитателя партнерши.

– Вы великолепны! Секрет раскройте впечатляющего тонуса обворожительной фигуры?

Отступив на шаг назад, не выбиваясь из ритмической канвы звучащей музыки и ускоряя темп подвижности, – взрывной волною сорвалась она в стремительность бразильской карнавальной самбы…

Ответ был – потрясающим.

– Меня зовут Татьяна, – расписываясь авторством произведенного эффекта, представилась она.

Сердце екнуло!..

Я скромно произнес родимое…

Танцевальный вечер завершался, зал пустел. В фойе, на видном месте, расписание электропоездов предупредительно вещало; последний отправлялся в город – в 23.05 – через четверть часа. Вокзал располагался близко, и у неспешного прогулочного шага времени хватило, встретить поезд на перроне.

– Я из… – Таня задумчиво назвала небольшой провинциальный городок. А это – «ласточка» моя, – она кивнула на маячивший размерами через дорогу семиместный «бусик».

– А Вы, наверно, из столицы?

– Да. Последний поезд на сегодня должен скоро подойти и подобрать не в меру загулявших на курорте жителей столицы.

Печально, что житейские просторы раньше встречей нас не осчастливили, но раз судьбе мы все же угодили: на глаза попав друг другу, ждет продолжения знакомство… Я приглашаю на свидание, Вас.

Самовольно, приоткрытыми губами, я ее коснулся шеи, места, где заканчивалась по мальчишески задиристая стрижка, и пробивался чуть заметный, шаловливой нежности пушок, обласканный вниманием еще во время танцев и казавшийся заманчиво незащищенным.

Она остановилась… съежившись, взглянула сквозь меня потухшими застывшими глазами, устремившись в не лояльную печалящую глубь, и отдалилась отчужденно… необходимостью перекликаясь боязливо, с опорой в незнаком мире…

После бескорыстного и робкого лобзания, напористость ультимативная последующего волеизъявления могла вполне сойти за грубость: «Буду ждать Вас здесь, в 7 вечера, через неделю». На уговорно-тематическое обсуждение не оставалось времени: стремительный зрачок прожектора последней электрички, предупреждением дырявя темноту, неумолимо рвался к станции. Проявляя властную галантность: я поцеловал Татьяне руку, внутреннюю сторону запястья, и колечко, странное, – большого пальца украшение. На ходу простившись, пожелав удачи, не успел услышать одобрительного воодушевления и емкого Ее согласия.

Я бежал… Сейчас тот памятный забег рассматриваю как указку проведения. Но тогда присутствовало до банальности корыстное стремление: без толку не погрязнуть в опекунской неизвестности, чем мне грозило опоздание. Дважды, в юношестве, затянувшиеся проводы очередной знакомой, – вокзал ночевкой укрывал; и мне давалась ночь бессонная для станционных размышлений, награждавших провожаемую – заключительным свиданием со мной. Идя на поводу у неоформившихся блеклых отношений (опыт не хотелось закреплять) и, одолев благополучно стометровку у финишной черты, я ухватил за хвост последний поезд.

Воодушевившись, предстояло без эмоций препарировать итог свершений интриганской танцевальной выгулки…

Два часа, унынием прочесывая зал, почему я раньше на Нее внимания не обратил?.. Очки? Конечно же – очки. Не испытывая никакой предвзятости, срабатывал стереотипный безразличия подход к особам, их носящих. Женщин раздевая, ни с одной не посчастливилось очки трофеем снять, и даже солнечные. Оптические костыли ни в коей мере препятствия в общении не вызывали, но броня диоптрий делала эмоциональную расцветку глаз безликой. Что произошло сегодня? Почему вдруг этой сероглазости, из-за очков, проникнуть удалось в мир чувственного любопытства, преодолев грань трафаретной одинаковости? Чувствительность – игриво-дерзостная, наделенная неуловимым обаятельным сарказмом с пониманием происходящего акцентов с молниеносною разоблачительной реакцией ответа… Наслоением, все перечисленное рисовало интригующий, укутанный заманчивою личностною дымкой, дающий пищу мыслящим структурам.

Память, не скупясь, которой наделил меня Господь, имеет интересную особенность: она формировалась под воздействием громадного количества кинокартин, мной в отрочестве поглощенных без разбора, частенько днюя и ночуя в кинотеатрах. Экранный гвалт эмоциональной информации, овладевая сферою сознания и неокрепшей психикой, воздействуя на зрительную память, заставлял ее придирчивою избирательностью регулировать процесс запоминания и из заданного спектра черпать главное; оно и закреплялось в памяти основой образно-сюжетной линии чувствительного ряда; по отпечатавшимся накрепко эмоциям которого воссоздавалась атмосфера негативно-пленочных событий в развернутом объеме и в личностных переживаниях, с возвратом к месту действия.

Помню явственно неадекватность состояния на выходе из зала просмотрового: сфокусировавшись на эмоциях, инерцией переживаний, заново раскручивая осмыслением, сознание увиденное проецировало на себя. Информационный хаос, заполнявший мозговой отсек, сравним лишь с хаотическим сумбуром власти снов. Окунаясь в фабулу просмотренного фильма, память, концентрируясь, в воображении воспроизводит по кадровый его просмотр. Постепенно жизнь, с происходящим в ней, восприниматься стала как кинопоказ, сюжетной линией эмоций запечатлеваясь в памяти, где в большинстве своем мне отводилась зрительская роль.

У этой изнуряющей способности, есть отрицательная «прелесть» – узнаваемость. Я воспринимаю человека, подключая к чувственному плану, вместе с антуражем, окружающим его и схватываю облик целиком, высвечивая лишь отдельные, присущие ему особенности индивидуальной поведенческой манеры, формирующие имидж, а особенно характер событийного участие в представленном сюжетно-показном процессе, где услуги внешности и имя общую картину дополняют скрытым планом. Лицо, экспрессией пассивное и безучастное в сценарной разработке эксклюзивной ролью, и не обладающее специфической природой отсебятины, ворошащей память, – не запечатлевалось. Проблем не возникало с примелькавшимися лицами, но лик, представший без участия эмоций и в ракурсе иного облачения, – не опознавался… Бывало, приходя на первое свидание, средь персоналий суеты дразнящей, кавалеров ожиданием, терялся в безуспешных поисках объекта поклонения, не узнавая девушку, чуть изменившую наглядность экстерьера.

Тренируя зрительное восприятие, я концентрировался на физиономии, захватывая крупный план с детальной проработкою подробностей мимического обустройства лика. Однако восприятие, приученное к обработке многомерной, возвышающейся многоярусностью панорамы, вглядывалось только в экспрессивную структуру глаз, черты держащие их игнорируя. Лицо воспринималось точкой, конкурирующей с декорациями и нагромождением сюжета, и для личностного узнавания нуждалось в демонстрации (какой угодно), специфически-разоблачающей особой каверзы характерного индивида.

Зрительная память без запинки облики друзей воспроизводит, доставая их из детства, но с возрастным налетом мне они становятся чужими.

У этой самобытной данности покадрового мироощущения есть и положительная сторона: достаточно фотографического взгляда ситуации эмоциональную нагрузку оценить, а также возникающую в разрешении ее проблему; а мозг ее в развитии этом при этом представляет. Я отнюдь не прорицатель, но, остерегаясь, оградиться от возникшей скрытностью критической угрозы – часто удавалось.

Слуховая информация отслеживалась также: слов созвучие, подхваченное слухом, подобно нотам из знакомой музыкальной темы, рисовало смысловую суть происходящего, способствуя распознаванию намерений в общении с людьми. Психологический портрет, рисуемый сознанием, зачастую проявлялся верно, но доверчивость, соперничая с интуицией, ошибками разочаровывала. Немаловажной ролью обладала и избыточная экспрессивность аппарата возбуждения: катализатором он усилением процессов восприятия руководил.

Эмоциональный строй комфортно проведенного досуга выходил за рамочность обыденного. Взбудоражив, эта женщина, опрятной ненавязчивой доступностью, задела горделиво-невостребованную доверительность и блажь покрасоваться. В деталях восстанавливая логику знакомства, удивлялся: как легко возникла эта тоненькая нить симпатии взаимопонимания. Создавалось впечатление: на встречу привело нас давнее знакомство, ожидающее с нетерпением свидания отложенного на потом; а если это так, возможно, и она в своем существовании стремится что-то изменить. Застоявшаяся неопределенность открыла двери для такого легкого взаимопроникновения.

Размытая бесцельностью попытка проявить себя – так представлялось будущая встреча. А распознает ли моя капризнейшая память назвавшуюся Таней, если вдруг она очков громоздкость сменит на прозрачность линз, а брюкам предпочтет – нахальнейшую юбку и сделает на парике начес?..

Бесспорно, невозможно не узнать ее глаза: серые, большие с проникающим внимательным и умным взглядом искренней оценки, то лучисто воспылающие интересом, а то скорбью провалившиеся в глубь себя несметной одинокою тоской.

А что подскажет обоняние? – естественного аромата свежесть, с налетом экзотических приправ, колышущих блудливостью инстинкты пробужденья. Волосы пригрели запах большинства искусственных блондинок… И еще один влекущий аромат: не распознаваемый, идущий из глубин сознания, со взглядом, подавлявшим все другие, появлявшийся и исчезавший с дымкою терзающих воспоминаний под напором пережитых дуновений, трансформирующих поведение Татьяны, холодком глаза печалью угнетая.

…Она неповторима в танце. Такой естественности гармоничной пластики движения научить нельзя, расщедрившись природа, награждает этим. Чуткое, интуитивно-управляемое послушание с природным абсолютным чувством ритма, позволяющее мастерством импровизировать свободно, не сбиваясь с музыкальности ритмических позывов танца…

Я видел это кадр… – бриджи, белые!

Прошлогодним летом, дефилируя по взморью, искупался под сильнейшим ливнем. В необходимости согреться и просохнуть, заглянул в насквозь прокуренный кабак, откуда (с отвращением) бежал и оказался зале, где так лихо станцевался давеча. Избавившись от мокрой куртки в гардеробе, в зале примостился на галерке. Лоск замшевый испанских туфель, оставляя на паркете след владельца, с хлюпаньем выдавливал капризов чужеродность прибалтийской влаги; брюки и рубашка были им подстать, изрядно пропитавшись порцией осадков; танцевать в таком подмоченном наряде не возбранялось бы у водоема.

Приобщившись взглядом к танцам, я цеплял достоинства движений. Белый цвет в одежде женщин, не щадя всю остальную гамму, завлекал, как канареечный – водителя на трассе, ожиданием внезапных неприятностей. И глаз нашел опору цветности на серо-буром фоне, – белого пятна свечение…

Обостренный вкус занудного эстета, отмуштрованный годами выволочки кинозала, воспринимавшего полнейший спектр достоинств и провальных недостатков, критически отнесся к худосочной попочке в обтяжке белых бриджей; но то, как двигалась она, блестящим зрелищем живописало. Беспечностью меняя кавалеров, энергичная, задорная, лебяжьим пухом белоснежным зал облагораживая грациозностью – витала, поддаваясь суетливым волеизъявлениям разнокалиберного настроения напыщенной среды в бессвязном предпочтении. И все же, неизменностью преследуя, глаза мои привязкою неслись за ней… Очки? Не помню…

Что за сила, волевым наскоком повторяясь с интервалом в год, задела беспринципное внимание, захватом безнадежного субъекта? Создавалось впечатление усердности навязанной заботы, управляемой из вне. Для чего затягивала в круговерть непредсказуемых и мнительных, давно забытых чувств и ощущений, с утомительною чередой свиданий и букетной красочностью разнообразия подарков?

Частенько, не задумываясь, бессвязностью инерции сознания, ведомые настойчивой, бесцеремонною рукой, мы ходим, неприкаянно, по замкнутому кругу… По одним и тем же памятным местам, повторением ошибок совершая цепь, так до конца не распознав, кого мы этим ублажаем… Дальновидности расчетом – обозначенный ответ на этот неопределенности вопрос, – не потянул бы за собой рассроченный поток событий; но пафосной перспективою свидания, я ограничивал свободу пониманию.

Существовала и еще одна проблема, бракоразводной неустроенностью охлаждающая ухажерский пыл мечтательных позывов: я не имел комфортного пристанища, способного растрогать парный интерес; поэтому особенно не подряжался на контакт с «разумным» полом, и, обостряя отношения – их оголять, продолжив на злосчастности презервативов годовалую наращивать пылищу. Юношеский опыт, с его разнузданною изощренностью фантазий, рожденных ситуацией, взывал отцовством к нравственному содроганию и абсолютно не годился. На стороне – квартира, или же в провинцию поездки, ну никак в кормивший образ жизни, бытием навязанный мне материальным, не могли вписаться …

Свидание назначено. А сколько было их!.. Библиотека целая, пылящихся в запаснике досугом, злопыхательных томов…

Да, впечатленье, первое, – обманчиво: упрямой романтичной ослепленностью сознания, и не всегда знакомства сутолока, в затемненной близорукой обстановке, позволяла сотворить для предстоящей встречи, объекта памятный портрет. Скрашивая недосмотр, я подыскал услужливое место, где, освежая глаз дремучей памяти для безошибочного распознания, прихода девушки ждал с нужной стороны. А если и она, плутанием, просеивала через ситечко воспоминаний претендентов, страдающих забывчивостью первого же влюбчивого взгляда, не реагируя на заявившуюся внешность, то творческим подходом разыграв знакомство, пытался вновь на растерзание забаву сердца предложить. Но это редко удавалось: целенаправленное женское чутье легко разоблачало ухищрений блуд, навязанных фантазией.

Ход мыслей концентрацией работал, как нажива, не меняя направления ресурсов, и причиной расторможенности стала – Таня. А не слишком ли, презумпцией достатков, я самоуверен, и, увлекшись грустными глазами, – возомнил: она доверится «миссии», чтоб он ее печаль рассеял? Умница один изрек: «Грусть – пространство обустраивает, где должна селиться мудрость…» – и это то, чем поделиться пустота не может. Права ли интуиция, узревшая в произошедшем сигналы к продолжению знакомства? Покоя не было в сомнениях.

Чем смогу обворожить я благосклонность Тани, видимо, на танцах фигурирующей постоянно, и имеющей неограниченный ресурс партнеров? Смехотворной властностью, так незадачливо набившейся в партнерство? – сомнительно. Соблазном внешности, изрядно поистрепанной о время цепких брачных уз? С ее-то данными, она вполне рассчитывать могла бы и на более солидный выгодой ангажемент.

Поразить воображение неординарностью поступка? – иссохнешь в ожидании пожарной ситуация. Украсить драгметаллом? А на что? Излишек и долгов – еще не накопил, а тот жирок, что был, остался пострадавшей стороне имущественного бракоразбирательства. Да и мог ли я претендовать настырно на симпатии простор, свободу искушающий, под заявление о расторжении и под неусыпным оком разорительно-разводного процесса? Взвесив за и против, оптимизм решил – хозяина не покидать.

Неделя срока, возродившись – обновиться, и, воспрянув ликом в собственных глазах, к свиданию приободриться. И приступил к мытарствам я с осмотра гардероба – наследия заботливости домостроя за успехи благосостояния семьи…

Давно ль резвился ты на именинах у любимой тещи? Ни разу? А на заводском балу? Рабочий и колхозница – их шик увял в одном шагу от коммунизма, что я духовностью – благополучно пережил. Костюмчикам дорожка на аукцион – помойный, растерзания бомжатнической носки…

Воспрянув духом, предстояло совершить многокилометровый «шопинг»… Во времена всеобщей дефицитной «благодати», добротность внешней упаковки зависела от разветвленности знакомств, комплектованием сети которой приходилось заниматься.

В любом универсальном магазине – один отдел всегда приятно пах, с ажиотажным спросом не справляясь только по определенным датам, все остальное время охранительницы ароматов скучали без клиентов. Естественно, с повышенным вниманием обслуживался жениховского периода мужчинка, подошедший в неурочный день и выбиравший запах на их вкус. Приобретя духи, с бесплатною доброжелательностью, и час, другой, их прогуляв… я возвращался с жалобой: «Великолепия такого запаха – та, для которой Вы старались, напрягая нюх, его ни в коем разе не достойна. Благодарю! А за растраченное обоняние прошу принять их от меня, как знак признательности в качестве презента». Пару раз, еще наведавшись с букетом в магазин, желанным гостем становился в дни продажи дефицита…

Теперь же, в бесконечном множестве, разбросанных по городу, набитых под завязку неизвестного происхождения товаром, – супермаркетах, покупка временной затратой под корень подрубала весь товарный интерес.

Отпуск позволял маркетинговый провести осмотр доселе не востребованной отрасли. Но ощупывать нагромождение запасов бесконечности с одеждой стоек, вдыхая запах залежалости – занятие бездарно скучное, да и не в правилах моих коммерческого тона.

Поразвлекавшись «Полем без чудес» в престижных «шопах», убедился в сложности задачи привередливого вкуса. Фактура, гамма цветовая облачения мужского, выставившись мрачной одинаковостью, угождала церемониалу похорон, а в лучшем случае, в преддверии поминок, – свадьбе «Золотой».

«Полем без чудес» – звалась забава с продавцом, отыскивавшим в экспозиции нарядов приглянувшийся ведущему товар. Зрелище, на редкость, занимательное. Мозолящий, передним планом авансцены, туалет, искали, безуспешно, в зале и на складе и, наконец, благодаря подсказке, своевременной и бескорыстной «кошелька», заждавшегося алчного финала, – обнаруживали. Игра традиционно затевалась, чтоб раскрыть несметность закромов: а вдруг наличествует что-то выходящее из ряда показного вон. К сожалению, бесплодных розыгрышей суета участников наградою не жаловала: цвет, размер, фасон разочаровывали скудностью однообразия докучливых, продажных образцов, внушавших тупиковый пессимизм.

На витринной ряженности одного из «бутиков», в глаза взглянул вихрастый манекен, в приличном, аристократизмом осветленном с синею полосочкой костюме. Обрисовав реалистично продавцу видончик двойки полосатой и купюрами шурша нетерпеливо, – стал я ждать… И к изумлению парнишки манекенного, вдруг обнаружилось – таких костюмов нет; обряженный же молодец, разгуливавший нагло по витрине, поле зрения собой не удивлял…

Впервые в жизни рассупонил я мужика… Единственный костюмный экземплярчик, прохлаждаясь на витрине, и до меня тревожил покупательского спроса вездесущее внимание, но скрытною дефектностью (не половою) избежал продажной доли: обделили стройность брючную одною шлевкой для ремня. Разоблаченный эталонный образец – комплекции заманчивого спроса настоящего мужчины, – оказался двойником моим. Смирившись с пустяковым недостатком, я приобрел костюм: за время игровых скитаний манекен представил лучшее, вершиною став стильных изысканий.

Воображение, в брутальном нетерпении, трепало обсуждением вопрос: чем должен отличиться новобранец, обостряя появлением спрос приворотный? Удачное свидание, несомненно, подтвердило бы влекущую и франтоватую добротность избранного мною имиджа…