Читать книгу Пролежни судьбы - Владимир Кукин - Страница 3

Светлое Христово Воскресение.

П а с х а!

Мы обменялись SMS-ками:

– Христос воскрес! Опять с зарей редеет долгой ночи тень,

и вновь зажегся, над землей – для Новой жизни, Новый День!

Поздравляю, со светлой Пасхой! ХРИСТОС ВОСКРЕСИ.

– Пусть благодать в душе царит, и щедрость сердца не увянет.

Господь – спасет и сохранит, и благоденствие подарит.

Христос воскреси!

Любимую целую.

…Великолепная погода, патетическое, несоизмеримо возрасту и оптимизму, – настроение, холеностью разглаженный прикид, – завышенный аванс благоприятному развитию событий! Нельзя сказать, что я летел, но «жениховская» истома, песней нетерпения бодрящая в преддверии, часы преследуя запасом временным, неслась неотвратимо на свидание…

Татьяна не пришла…

Отсутствие ее – расплата за самонадеянность и властность? Случайность, или волевое репрессивное желание надменно указать, чей пол судьбою верховодит отношений? Унынием впасть в самобичевание и отравиться руганью постылой? Что выбрать для незамедлительной острастки сердца? Спокойствие же внутренней уверенности с наглостью внушало: ждал, принаряжаясь, – не напрасно ты.

Машина!.. Танина машина, припаркованая там же, где неделей ранее, – знак достоверности весомый: встреча неизбежна. Знакомства отправная точка – танцы, именно туда направил я незаурядности витринной внешний вид, в массовку, прямиком, поистрепавшихся разлукой с женским сервисом бесхозных кавалеров и дородных, набивающихся в опекунши, – в материальной обеспеченности, – дам.

Бездушным равнодушием свободных кресел с пустотой пространства оглушительно звучащей музыки, предстал знакомый зал…

Несколько галантных пар, вальсируя, разогревали обстановку, растирая по паркету свежий тальк.

Расположившись с противоположной стороны от места завязавшегося танцевального знакомства, терпеливо память теребя допросом, погрузился в принудительное ожидание…

Неужели, допустив бестактность, я уж слишком откровенно вел себя, фантазии мужского благосостояния «мерилом» выставляясь напоказ? Но если льстиво ей представленная данность, воспринята как достижение свое, то в чем вопрос?.. Не исключается, что я нарвался, простачком, на динамистку? Афишируя себя роскошно-ироничной танцевальной встряской, завлекает чарами истосковавшихся по женской недоступности наивных одиночек, создавая на пожертвованья клуб друг с другом конкурирующих меценатов, поощряющих искусство танца. О, какою выгодой возносятся на этом. Ее колесная коняшка – крупновата… Семья, работа или щедрость подношения очередного ухажера? Женщины себя такой маститостью не балуют…

Накрутка загоняла размышления в тупик, а «философствование», занудно-бытовое, их обволакивало пессимизмом. Меня несло… Еще полчасика подобных умозаключений, и, уговорив себя, я бы покинул танцевальный ипподром, свой раздосадованный прихватив прикид. Прояснение придирчивых вопросов пришло бы только вместе с Таней…

И она, воспользовавшись паузой между танцами, роскошно предъявилась: аттракцион стервозности, спланированный с четкостью продемонстрировать мужской и женской половине – «Я» здесь!

Стремительности стройной, светлый, брючный облегающий костюм, с коротким пиджачком, и оттеняющая цвет костюма кружевным ажуром черных переливов, – блузка; изящность туфель на высоком каблучке – ансамбль гармоничной скромности, с изысканною привлекательностью простоты и беспощадной элегантности.

Но главное – походка. Грациозностью, слегка покачиваясь в направлении движения изгибом обольстительной спины, тон бедра задавали, вычленяя беспринципность красоты округлой попы, увлекавшей взгляды за собой, достойнише хозяйку представляя. Уверенно и с бальной плавностью по линии ступая стройность ног, расслабленно, в коленях выгибаясь, чуть наружу, придавала мягкую упругость вольному движенью. Устремленность подбородка, плечи, отведенные назад, несли осанистую горделивость благородного упрямства. Спокойная и независимая.

Прослеживались перемены ролевой стилистики, прилюдной поведенческой манеры, произошедшие с Татьяной за прошедший год. Возрастную собранность и деловую целеустремленность – всем своим обличьем декларировала с гордостью она. Вызов окружающему миру, с убежденностью: им распорядиться, как это ей необходимо.

Оценкой, дерзкой, навязавшей стиль походке, вскользь, прошлась она по взгляду зала… Зацепившись, наших глаз желания скрестились в натанцованном пространстве. Непроизвольно, повинуясь внутренним позывам ожидавшего неудовольствия, указкой пальца по стеклу часов наручных, я вступил обидой в диалог… Таня улыбнулась и строптиво покачала головой. Нет, и мысль она не допускала на свидание, решение об этом было принято еще при расставании. Ну что же, будучи одним из многих, взглядом примеряясь, провожавших зов демонстративного явления, мне предстояло все начать с начала, интерес приватный противопоставив конкурсным условиям основы.

Включилась музыка и, под певучий аккомпанемент, случилось то, чем подготовка, прихорашиваясь, в ожидании жила неделю. Решительным и быстрым шагом нетерпения, показывая всем координаты цели, через зал, Татьяна шла, сближаясь с броским имиджем…

Форс, возможно, ошибался, но, не впадая в нерешительность тугих раздумий, доблестно рванулся он навстречу! Наш танец! – с парным интересом ожидаемых надежд. Оба в светлом, стройностью подтянутые, под восторга сговор аплодирующих взглядов, мы соединились.

– Как прошла неделя? – поинтересовалась Таня.

– С желанием заветным сблизиться с субботой…

Банальность прозвучавшего вопроса, меня, обыденностью бытовухи холостятской, на откровение, пугающее, не толкало; беседы русло требовалось поменять: я не намеривался танцевальный парный трепет обсуждением вчерашних новостей, занудой, приземлять.

– А что, особенно, запечатлела Ваша память после нашей встречи? – спросил я Таню…

Хотелось первую поставить веху в сонм нашей общей ностальгии чувств, что врежется традицией в последующие встречи: а по ним легко восстановить заслуги прошлого и боли глубину; ведь время вехи превратила в стон заноз, в поруганное сердце загнанных привольем беспощадной памяти.

Мой заговорческой вопрос недолго ждал ответа, став вторым ударом за текущий вечер по престижу ожиданий. И если, не явившись на свидание, Татьяна соизволила все ж снизойти до узнавания и проявила благосклонность, выделив меня из фона, обрамляющего зал, то речевой пинок, необратимостью причины для упрека, был куда серьезней.

– Мне?.. Запомнилось? Как Вы сбежали от меня!

Поведенческий рывок не вписывался непривычностью в модель ухаживания; беспрецедентность одиозного поступка, глубоко задев Татьяну, требовала мести; и она последовала – унизительной неявкой на свидание. Неординарность выходки отозвалась протестом, и в то же время вытесняла равнодушие затасканной стереотипности угодничества. Смогу ли я, достоинством, парировать наскок?

– Тяжело бежал?

– На удивление легко.

– По гороскопу я «Рыбешки», а им по темноте привычней двигаться на свет, а тут вдруг, разгребая полумрак, лучом прожектор электрички поманил – инстинкт сработал.

– Я могла бы тоже посветить, для косяка.

Мне никогда не удавалось лаконичной фразой выразить сарказм, желанье и надежду. То, с какою легкостью у Тани это получилось, – вызывало восхищение.

Теперь за будущее я спокоен, – подхватив улыбкой ироничный тон, уверенно промямлил я.

Она смеялась! Что, бесспорно, означало: благоволение дало мне пропуск в следующий тур общения. Этот смех, прошедший годы испытаний, по-иному выглядит сегодня – ироничное предупреждение: то, как представлялось Тане будущее, не сулило мне спокойствия, и не намеревалась проявить участие в его совместном освоении она.

Мы танцевали, происходящего вокруг не замечая. Мир общения замкнулся, существуя только для двоих. Небрежной легкости взаимопонимание, перешагнувшее порог глухого недоверия и отчужденности знакомства, заинтересованностью говорило: мы нуждаемся друг в друге.

– Где так чувственно вы научились танцевать? – спросила Таня.

Заданный вопрос переводил общение в иную плоскость – в сферу ощущений. Проницательностью женской чуткости легко ей удалось нащупать слабину, не украшающую доблести «властолюбивого» мужчины – чувственная реактивность, с которой я пытался всю сознательную жизнь бороться, но безрезультатно. Взрывная возбудимость, излишне стойкая враждой – эмоциональность, вспыльчивость – заядлая и беспощадная вульгарностью ранимостью – качества моей души неизживаемые.

Неспроста ее внимание пригрело скрытую особенность, не свойственную типовому мужику; возможно, это потому, что ей самой подобных черт недоставало. Властность полноправно стережет ее характерность, а пришлое неистовство – с аналогичной слабостью ждет неминуемый отлуп… Мысль, подтолкнувшая к избранию манеры поведения, основанной на нежной чувственности – в соприкосновении, и вкрадчивой непредсказуемой разгульности – в поступках. И никакой прожекторной инициативы узурпаторских движений; слащавым подчинением склониться к прихотям, характер прикусив, – авось получится. В такой стратегии для властности, – разумность места не оставила, галантно вычеркнув ее из перечня хлопот.

«Чувственно?» – с искрой во взгляде, робко я переспросил, и, отвечая самому себе, сказал: «На карате, где чувственность подобная клеймилось, как изъян: вступил в единоборство – уничтожь противника, а хочешь гуманизмом победить? – так разумом старайся поединка избежать…

Милосердие, щадя, мешало добивать соперника, но тактику его понять, нейтрализовав атаку – помогало; поэтому выигрывал без добивания, благодаря техническому превосходству, намечая лишь удары.

Танцуя, чувствительность музыку интерпретирует движением, преподнося мелодичность партнерскому счастью сопереживания, и я надеюсь: удовлетворение ждет нас обоих».

«В поединке? Может быть», – ответила Татьяна.

К душной атмосфере зала, выжимавшей соки из танцующей массовки, добавлялся задушевный парный пыл от личностного соприкосновения желаний. Опыт возрастной мотивов единения не притуплял, наоборот, раскрепощая, – направлял, подчеркнутою прямотой и без напыщенных излишеств скромности – напор хотения бравады; и юношеский срам – бесстыдной наглости развязной, к «закату» ближе, звался ласково: галантной необузданной ретивостью.

Танцуя, временами мне казалось, Таня скрытным взглядом, за моей спиной, переговорничает с окружением. Я, на правах ведущего, в дебаты не вступая, энергично, вальсовым кружением без церемоний, прерывал украдкий диалог, уводя ее от собеседников. Впоследствии она призналась: да, действительно, я подвергался всестороннему осмотру зависти придирок сопереживающих друзей, оценивавших претендента суждением большого пальца. Вердикт «присяжных» танцевального жюри, почти единогласием, признал меня дееспособным «экстерьером» – подобающим, приговорив всеобщую любимицу мою продолжить разработку…

Снискав доверие у зала, я не просил его поддержки, определяясь в отношениях с Татьяной, опираясь на заслуги опыта, да на обостренное его чутье.

Со мною рядом находилась сильная, но противоречивая натура, с легкостью идущая на озорной контакт, но не желающая попадать послушно под влияние блуждающих без толку интересов. Связь с такою личностью сопряжена с язвительными сложностями выдержки, но статус мой не проявлял кряхтения и беспокойства, в отличие от не спадавшего семейного ярма, давившего злорадною тревогой.

Взвешенным сочувствием, неоднократно приходилось наблюдать уязвленно-затухающие очи у представительниц обворожительного пола, опущенные, верностью, в известие, что пребываю под защитой Гименея, означавшим: неизменное табу симпатии, радушно предлагающей интимную развязку.

Скрывая изворотливостью – врать бесстыдно, выходя с грехом из неудобных положений, изменяя тем, с кем близок, для себя считал постыдной низостью пред состоявшемся велением души. Существующее в настоящем положение двусмысленной «подвешенностью», над грядущим вызывало недоверие вопросов.

При первой встрече, наблюдательность отметила кольцо у Тани, украшавшее собой фиглярский палец. Что данный атрибутик означает? Оригинальною указкой он был поводом поговорить, а заодно затронуть щекотливую, волнующую тему.

Не оправдываясь и не унижая бывшую супругу, безысходностью разводной поделиться, ситуацию преподнеся бесстрастно, но чтоб Таня взглядом оказалась бы с сочувствующей стороны конфликта, с точкой зрения моей. Задача – не из легких, но тем она и занимательнее в разрешении.

На приглашение: «Запас энергии пополнить свежим воздухом», – Татьяна с удовольствием откликнулась. На выходе из зала танцевального, улыбкой завладев вниманием, приветствуя знакомую, она сказала, – «Две Татьяны окружают Вас Володя, желание загадывайте».

«Я загадал», – шепнул я ей, губами прикоснувшись к шее чуть пониже ушка.

Природа с гордостью переполнялась чистотою запахов и свежестью дыхания близ расположенного моря, буйством разноцветных переходов осени и световым закатным удовлетворением безоблачности прожитого дня.

– Таня, вы окольцовкой необычной, редкостная «птица», златоносная?..

Сказанное, бесконечной глубиной задумчивости взгляда, обращенной в отдаленное пространство мысли, Таней овладело. Не грусть, а что-то большее, таясь, заполнило его…

Болезненность утраты? Одиночества переживания?..

– Вам моя фамилия известна?.. Я вдова… Муж умер… шесть годин назад, – растерянно, как будто бы пред ним оправдываясь, прошептала Таня.

Почему она спросила о фамилии? Упоминание в вопросе птицы каким-то образом ее коснулось? Она вдова!.. Кольцо-то тут причем?

Далее последовал короткий, сдержанный, словесной данью, монолог, но адресованный не мне: она печалилась с собою… откровенно, без утайки и слезливости подробностей, расписывая вечную историю вдовства…

Выслушав Татьяну, я переспросил: «А почему кольцо на сдобном пальце?»

Вверх направив златоносный перст, Татьяна, усмехнувшись, вразумила: «Потому, что я – вот такая женщина!»

Окольцованный «вердикт» упрямо это подтвердил.

В течение секунд произошедший настроения скачок изобличил: сколь безжалостно угодливость эмоций Таня подавляет. В этом убедился я, и, несколько позднее, известив ее о статусе своем семейном: на лице у Тани, подконтрольно, возлегал безролевой эмоционально абсолютный штиль…

Мы, молча, шли по улице… Затягивалась пыткой пауза …

Не представляю я, какую же бескомпромиссную работу за молчанием наглядным чувств, вершил мозг посвященный, адаптируя прогоном полемическую ношу.

Улыбка, осветив лицо, работу завершила. Ни одного вопроса, ни намека разочарования, гнетущего наметки будущего от Татьяны не услышал я. Тема, исчерпав себя, была закрыта, перестав меж нами омрачением существовать.

Избавившись от груза, скрытно подавлявшего неискренностью, робкими подвижками сюжета, во мне возобладал спокойствием уверенности авторский подъем. Наши руки теплотой переплетения чувствительности пальцев обнимались, словно бы рукопожатием бездомных судеб на распутье, выбором благоволящих заинтересованностью: поиску единого, для жизни оптимизма, – крова…

Во время доверительного разговора, постоянно, нарушая пафоса безоблачную тишь, спускаясь с высоты, резвился странный звук: как будто кто-то, с быстротой неимоверной, изливал на сонную округу жестяную дробь. Ветер полностью отсутствовал, в ритмической импровизации участия не принимая. Сомнения возникали в том, что класс показывает, увлеченный творчеством, ударник-виртуоз…

Так что же это?

– Таня, как Вы думаете, кто трезвоном металлическим, и без оваций, сокрушает тишину?

– Я шума постороннего не слышу…

Неужели в состоянии полнейшего психического здравия, слух потревожил перезвон галлюцинаций психики колоколов? Зрячесть, все же, доверяя трезвому наушничеству слуха, по орлиному прочесывала разнородную ветвистость в поисках источника загадочного звука.

Дятел жизнерадостный, устроившийся на верхотуре деревянного столба, морзянкой развлекая тишину, с усердием ударничал по металлической колпаку, венчавшему поддержку электрических сетей.

– Вы не слышите резвящуюся птаху? – направлением представив музыкальный феномен, поинтересовался я.

– Я же глуховата, притупленный слух, а некоторые звуки я вообще не слышу. С сосудами не все в порядке…

Сказанное прозвучало так естественно, без тени боязливого смущения, что я засомневался, так ли это. Возможно ли открыто говорить, о связанных с собою недостатках, подчеркнуто спокойно, при этом не испытывая и намека на ущербность?.. На непостижимом уровне общалась Таня с миром окружающим. Как ей удавалось, без усилий, внешне обозначенных, вести раскованный неприхотливый диалог, водить машину, виртуозно танцевать?..

Невероятно развитые рефлекторные инстинкты с обостренной интуицией ей позволяли ощущать себя комфортно в расхожей ситуации. Реально ль скрыть что-либо от таких способностей? – думаю, что безнадежно…

Вдохнув отрадность осени, мы возвращались в танцевальный круг. Поравнявшись с местом, где Татьяне в прошлую субботу торопливо назначал свидание, я поделился с ней сомнениями: «Мол, мог не опознать ее при встрече, вздумай поменять она рисунок внешности, но вот сейчас не сомневаюсь, и узнал ее бы даже в белых бриджах».

Таня повернулась взглядом, и опять глубокая задумчивость печали устремилась, вопрошающе, через меня: затронул необъятность чуждых мне воспоминаний, где появление свидетеля казалось ей уж очень странным, вызывая чувство скрытой осторожностью тревоги, оттого, что мне известно больше, чем я должен был бы знать?..

Танцевальный вечер близился к концу, когда внезапно, потерявший выход, выпивший танцор, плутая в центре зала, налетел на нас с размаху. Спесиво дернувшись к обидчику, почувствовал, как жестким подчиняющим захватом, руки Тани усмиряли побуждения момента. Не берусь предположить дальнейший ход событий, не ощути я этого препятствия. Но Таня спрогнозировав развития конфликта и распорядившись подконтрольно ситуацией, меня оберегала от суровости эмоций выплеска… Сблизившись, мне удалось преодолеть угодливую легковесность танцевального партнера. Искорка заботы, доверительной, проявленная ею, – стала откровением.

Провожая Таню до машины, мысли донимал один вопрос: «А неужели снова на неделю?.. Еще неделя тягостного ожидания, сомнений, неопределенности? Адресная удаленность проживания Татьяны – расстояние, преодолимое лишь на волне фантазий безутешных…»

Таня заняла водительское кресло и, стрельнув глазами, каверзной смешинкой, интонацией загадочной, спросила:

– А что Вы делаете завтра? После пяти весь вечер у меня свободный. Мы могли бы встретиться…

Непринуждающая легкость, завладев инициативой, разрешила ситуацию, воспитанную нерешительность слегка смутив.

– Вы предугадали направление желаний мысли: завтра попытаюсь Вам взаимностью ответить.

Спонтанная самоуверенность поступка Тани вызвала обличительный вопрос: а почему натура откровенная в своих желаниях и обладающая привлекательностью внешних данных, за столь длительный период после смерти мужа, не смогла устроиться комфортно в личной жизни? Неужели, сильная характерность с завышенной самооценкой, подавляли бойкую инициативу сильной половины человечества, становясь препятствием к объединению; или нежелание, заполучить любой ценой в дом мужика, размениваясь на посредственность самообмана, – продлевала бесполезность одиночества? Чем руководствуется в выборе Татьяна, уступая слабостям мужского пола; и какую роль предписывает мне она, решительно навязанным сближением?..

– Вас к вокзалу подвести? – спросила Таня.

– Нам привычнее бегом, посветите вдаль лучом, – отшутился я.

Случившееся далее врасплох застало неожиданностью, вызвав хрипы содрогания. Резкой крутизной замысловатого маневра, развернув машину и прицелившись в меня, Татьяна, ободряя, рявкнула клаксоном и врубила дальний свет. Ослепленный, я не шелохнулся. Продолжалось это несколько секунд… Затем, «по-полицейски», с одного захода, выполнила разворот и, выровняв машину, дала газ.

Творческим подходом, выполнив охоту посвятить, Татьяна, не скрывая, указала, кто, по-свойски, режиссирует сценарный экземпляр, в котором будущее мне сулило массу интересного…

Достижение, сравнимое лишь с выступлением на этом поприще, развязном, благовернейшей супруги…

Не испытывая комплекса неполноценности по поводу изъянов зрения и слуха, Таня беззаботностью успеха самоутверждалась в вольной жизни. Ослепленный прелестями танцпартнерши и под впечатлением бодрящей выходки лучистой, не хотелось думать, что меня, безоговорочно, подмяла необузданности самобытной власть очарованья. Безусловно, обещание по исполнению желаний – прозвучало, а как же быть с непредсказуемою отсебятиной в поступках?

Наверняка, банальное топтание, по-стариковски, ревизией знакомых улиц или берега морского, с придыханием перетирания вчерашних светских новостей – не приобщить к воспоминаниям, как и сухую скупость послетанцевальных поцелуев.

Хотелось предложить парадоксальное, ошеломляющее неприемлемостью, действо, выводившее архитектурную бытийность отношений на прорывный уровень. Какого возраста она? Говорят: мужик быстрей признается, когда умрет, чем женщина раскроет грузность лет…

Со мною – ясно, а у Тани есть проблемка…

Порывистая, непосредственно задорная, и, в то же время, взвешенной чувственностью, осторожная… Моментами, в веселости парящая, – девчонка, а то вдруг, угасающая изоляцией, – печальная вдова. Как будто бы наверстывая что-то, она металась в поисках утерянной в дороге жизни, возрастной судьбы, не находя соответствия душевному настрою… К сорока годам?.. Внешность признаков старения – обманчива. И все же, эмоциональная раскованность, своею молодостью поражавшая, преобладала в ней.

Приберегая пару часиков в запас, я выехал на встречу, понадеявшись на местности определить мероприятия на предстоящий вечер.

За окнами вагона электрички мелькал унылый, узнаваемостью, блеклый пейзаж. На фоне сосен, горизонта, выделяясь высотой, виднелось здание пансионата, бывшего когда-то центром развлечения, заезжей массы отдыхающих. Времени избыток позволял мне прогуляться интересом, посмотрев, что там располагается теперь, и не задела ли всеобщая разруха санаторный комплекс, как большинство объектов-здравниц, еще недавно праздновавших бешенную популярность у тружеников разваленной державы.

Строение, заботливо ухоженное, перестроенное в современном стиле, имело респектабельный, коммерческим успехом вид. У проходивших мимо женщин я поинтересовался: «Что это за достопримечательность среди всеобщего раздрая?»

– Гостиница… А где подружка ваша? Вы ей вчера так увлеклись, что ничего вокруг не замечали.

Реплика меня ошеломила.

Предложение в пирушке поучаствовать, вызвало у них прилив веселья добродушного. На этом мы и распрощались…

Гостиница у моря! – вот что, наряду с прогулкой и кафе, могу я Тане предложить в совместном плане проведения сегодняшнего и, возможно, завтрашнего дня. Интуицией подсказанная мысль стала подавляющей…

Но, с какой же радости, без обязательной, трагично-смехотворной процедуры изнурительного волочения, она решится переночевать с малознакомым наглецом, сбежавшим от нее в момент знакомства? И не отвергнет ли наглядное нахальство предложения, как только я его озвучу? А если шуткой высказать намек предметно, ненавязчиво, но веско?..

Комплекс отдыха от места встречи располагался слишком далеко, требовалось поискать ночлег поближе, что я и сделал…

В ожидании, салон машины утопал в лирической идиллии звучащей музыки. Улыбка Тани, посланная мне навстречу, показалась саркастической, но, в купе с оптикой, глаза светились праздничной иллюминацией. Губами прикоснувшись к шее, чуть повыше впадинки ключицы, властностью бесстыдства возвестил я о своем прибытии, схлопотав в ответ смущенье узнаваемой реакции – удивленное поеживание, с налетом бледной грусти.

Оставив «бусик» на стоянке, мы облюбовали близлежащее кафе, расположившись на открытой свежести террасы. Таня скромно заказала рюмочку «Бальзама», я – бокал вина, сухого.

– Что запомнилось Вам после нашей прошлой встречи? – поинтересовался я.

– Дятел, столб долбивший в тишине. А Вам?

– Машины гул, исчезнувшей в мерцанье бликов; эффект желанья, зрелищный, усмешка всхлипов…

После сказанного, ощущением озноба, леденящая прохлада пробежала по телесной шерстке, и несносный смрадный запашок окутал, как вчера, в мгновенье памятное пригвождения безжалостностью фар. Зябкий аромат, пропитанный карболкой… Где я вдыхал его? Один момент, и улетучился бесследно он… Передо мной, безвинно, улыбалась Таня.

Таланта дар природный не скупился вдохновеньем, поработав над ее улыбкою: любуясь, невозможно было отказать ей во взаимности.

И неожиданно услышал мысль, вдруг прозвучавшую открытым текстом: «Лицо – совсем другое».

– Вы это обо мне?

– Да, когда Вы улыбаетесь, лицо у Вас преображается.

– Мольбой о счастье?..

Ни одна из незабытых женщин не обезоруживала так бесцеремонно комплиментом: я, по-видимому, покраснел, ее улыбка уступила место всплеску заразительного смеха. Более удачного момента случай мне не представит… Из кармана я извлек пронумерованный апартаментной значимостью ключик, положив его на центр стола под взгляда обсуждение.

– Мужчина ищет место, а женщина причину…

Таня, Вы смеетесь потому, что –

– Нет, после сказанного мною, Вы тут же спрятали улыбку.

Не оставалось ничего другого, как возвратить ее на прежний пьедестал, а со стола убрать бессовестное приглашение ключа, желанье отпиравшего не более минуты.

Радужное настроение комфорта эстетического, расслабляющим спокойствием поддерживал погодный сговор дружелюбного тепла и солнца, поощряя климатически взаимопонимание сторон. И не смотря на выходной, на взморье толчеи не вызвал он, что создавало впечатление уединенности для доверительной открытостью беседы.

Рассказ о вегетарианском образе существования, с ежедневно истязающей физической нагрузкой, был воспринят Таней с холодком непонимания, сочувственным: – «Зачем себя так мучить, жить надо без напряга, придаваясь удовольствиям. Действительность достаточно трудна, чтоб дополнительно обременять ее нагрузками ограничительными…».

Планов будущего иллюзорно не разглядывая, она жила днем настоящим, и идейные увещевания: здоровьем о грядущем позаботиться, отбрасывала без вниманья.

Не ориентируясь в курортности ландшафта, Татьяна простодушно шла маршрутом по указке моего путеводителя, по направлению скрывавшему:

Достопримечательный объект располагался в живописном уголке, недалеко от моря, и служил в недавнем прошлом базой отдыха, измученной служением народу партноменклатуры.

«Сегодня дня гостеприимное подворье, – указав на аккуратное, не броскостью архитектурное строение, – сказал я Тане.

Зайдем, посмотрим, если номер не понравиться, подыщем что-нибудь другое».

Выйдя из кафе, из солидарности, я нацепил на нос полупрозрачность солнечных очков, бесстыдно позволивших мне разглядывать Татьяну, пытаясь уловить во встречном взгляде тень разумную сомнений, или робкую тревогу нежелания: тому, что предлагалось угождать. Сдержанность – достоинства, уверенность – доверия, – вот что гордо нес прекрасный облик Тани.

С объятьем рук перешагнули мы порог гостиницы.

Уютный номер предлагал, по описи, достаток комфортабельных удобств для парного времяпрепровождения. Номенклатура не жалела средств на пребывание в повышенной благоустроенности: тщательно продуманный, заботой о престиже, интерьер был сделан капитально и, почти, со вкусом. «Нормально» – подытожила осмотр апартаментов Таня. И мы продолжили прогулку, не спеша, на это раз, идя к машине.

При разношерстном опыте интимных отношений, Таня стала первой, с кем мне предстояло покорить услуги платности казенного жилья. Та взвешенность спокойствия, с которой Таня шла навстречу предлагаемому, отвечала полностью, ее концепции – брать удовольствия в наличии. Но я не обольщался мыслью, что в таких условиях нагрузка секса – обязательна; отведав опытом пикантным, что даже приглашение домой и сон в одной постели – не всегда вознаграждался близостью интимной. Выпячиваясь в роли провокатор-затейника, решение вопроса щекотливого о доверительном общении предоставлял на усмотрение «пассивной» стороне терзаний, оставляя за собой позицию бесстыдности надежды, отстраненной наблюдением, но заинтересованной участием.

В такой свободоразъяснительной манере я высказал позицию Татьяне. На что она, с лица не отпуская каверзной улыбочки, добавила поверхностное удивление, слегка наморщив лоб…

Находясь в супружеской, надзорной изоляции почти два года, я не использовал, без спроса, сексуальной предназначенности пола супротивного. Застой потенциала вызывал тревогу озабоченности, вспоминая инцидент на танцах, но мужественный оптимизм, готовый к испытанию, рассчитывал на бодрость буйственной фантазии и на бросок решительности низменных инстинктов.

Нагулявшись, около семи, мы возвратились на стоянку. Я предложил: «Заскочим в магазин, закупимся, а уж потом – в гостиницу». Кивнув, Татьяна заняла водительское кресло. Предстояло, приобщившись пассажиром, ознакомиться с манерою ее вождения и навыками мастерства, проверив безопасность на терпимость.

Характер, не щадя, накладывает отпечаток на стилистику развязности вождения, рисуясь затаенными повадками. Доверившись водителю, попутчиком, без психологических морщин, открыта расшифровке наблюдением, принципиальность тактики вождения ведущая по жизни, и установка поведения во время сутолоки стрессовых напрягов. Экстремального вождения по запустенью дачному курорта – ожидать не приходилось, но понаблюдать за Таней, оценив ее умение вписать в движение громоздкий «бусик» – было интересно…

Полная расслабленность посадки, с неприметною игрой рефлексов, доведенных до автоматизма; завидная реакция взведенного курка, готового пальнуть по ситуации, – вот что я увидел…

Отоварившись необходимым, мы поехали в гостиницу. Без пререканий и сомнений, чередой естественности, одолев необходимость слов указки, мы переключились на интуитивный уровень – когда взаимопониманием – один другого дополняет. Явление редкостное, даром заявившем о себе еще на танцах, в первый миг знакомства…

«У меня есть свечи, – сказала Таня, из машины выходя, – возьмем с собою?» Я не возражал, молчанием…

Застолье, постное, украшенное скромностью походной сервировки, дополнялось легкостью непринужденной обезличенной беседы. За вечер Таня выпила «Бальзама» рюмку, я – вина сухого пригубил. Стрелочки часов ушли за десять…

– Я свечи запалю? – спросила Таня и по комнате расставила пылающие огоньки свечей – «таблеток».

– Это – ритуал?..

– Так красивее, – еле слышно, отражая взглядом свет мерцающих свечей, прошептала скорбною грустинкой Таня.

– Будем почивать? – непринужденно, по-семейному, осведомился я…

Сюжет затянутых жеманных раздеваний не вязался с энергичным брючным платьем Тани. Память сразу одарила мемуарностью натужных и перемежающихся комплексным массажем ласк, дрожащих нетерпением, от отмыкания устройств запорных, нескончаемых предметов туалета, с аморфной и смешливой заинтересованностью раздеваемой. Я улыбнулся.

– Что вызвало у Вас улыбку?

– Я представил завтрашнее утро…

– И каким же быть ему?

продекламировал я, расстилая гостевое ложе для желаний сна…

На несколько мгновений, я позволил взору Таню потерять из вида, а обернувшись, замер в изумлении: она предстала обнаженной, только синяя полоска трусиков, преградою манящей, бедра украшала. Миг, и они, ненужной тенью, с тела упорхнули, и, на указательный надевшись палец, закрутились, развлекая наготу, пропеллером. Затем, растянутые, как рогатка… выстрелили в направлении меня, рассчитывая поразить срамную область ниже пояса. Сомнения рассеялись: прицельно-фамильярная «стрельба» в мишень анатомическую означала приглашение на секс.

Сорвать стремительно с себя одежду и наброситься причинно, словно лев, и в схватке сексуальной разорвать – мысль, полоснувшая приличие мужицким нетерпением, увидев оголенное… Возможно, этого и ожидала Таня. Но для особи, питавшейся заботой плотоядной недоступности, Бог знает сколько, ринуться без промедления в бой, означало: завершить его бесславно, обессилив на исходных предложением натурных подступах. Интимное взаимодействие необходимо было отложить, сбивая первую волну активности слепого побуждения – смутиться и, стыдливой нерешительностью, предпринять затянутое, интригующей прелюдией, начало…

Секс – тантрический: партнеры, в соприкосновении телами, но вне усердия контакта, полового, предвкушая наслаждение взаимности, преумножают сексуальную энергию.

Приблизившись, я приподнял ладошки рук Татьяны, и, поцеловав их сердцевинку, положил себе на плечи, подхватив безропотное тело, окунул его в терпения постель. Губами, обласкав ложбинку раздвоения грудей, я стал разоблачаться, сбросив все, за исключением набедренного «покрывала», эффектность укрывавшего «бойцовского» начала.

Лежа на спине, с подогнутыми, сложенными вместе, и игриво завлекавшими ногами, Таня наблюдала зрительским небрежным скепсисом, не ждущим новизны сюрпризов. Подойдя к постели, я любезно захватил игруньи ножки, и, не отпуская взгляда с глаз Татьяны, бережно и без усилий, очень медленно, раздвинул их. Пред вечным женским искушением встав на колени, сблизился вплотную с ним и, приподняв за талию хозяйку, посадил ее себе на бедра. Обнял сердцем мягкую раздвоенность податливой груди, спокойно, ровно дышащую без каких-либо эмоций и волнения – затишья состояние услуги неопределенной подчиненности и ждущей пустоты, симпатией готовой поделиться, если… Теплотой подобия, улавливая ритм ее дыхания, я отвечал ей выдохом на вдох, создавая впечатление слияния тел с источником единым жизненным энергии. Нескончаемостью длительного поцелуя обнимало нас желание. Дыхание у Тани сбивчивостью проявляло нетерпенье, просочившись теплотою влажности на генитальном интересе…

Но в тот момент, под «фиговым» тряпьем, оставшемся на теле, непричастной отстраненностью дух равнодушия царил. И если (в отдаленности былых времен) от проскользнувшей мысли об интимной близости на брюках молния напрягом расходилась нетерпения, то на поверку «блажь» мужская, игнорируя готовность мыслей, отказалась стать наизготовку, ничего не вздыбив, акт оправдывая своего присутствия. Одним желанием не удавалось вразумить инстинкты, заставив их воспрянуть духом: что-то тормозило их размерный пафос. Пальцы, ошалев, бродили по округлостям, лаская, без разбору, шею, бедра, ягодичности роскошную лояльность, пребывая наслаждением в давно забытых ощущениях – не помогало.

С обеспокоенной настойчивостью вероломства Таня страстностью пыталась оголенность уровнять, сдирая лоскуточек туалетного предмета, опекавшего бесстыдность пораженчества самца…

Возможно, обоняние не подключилось, и, чтобы возбудиться, мне необходимо заглотнуть движенье сексуальных запахов на игровой площадке тела?..

Влажными, чуть приоткрытыми губами, я скользил охватом поцелуев по живописной обнаженности, нескромно предлагающей себя натуры, двигавшейся в нескрываемом желанья танце. Востребованный, но дремавший неохотой, «благостный ленивец» был не в состоянии, и набегающая мягкость шелковистых волн эрекции стойкого энтузиазма в нем не вызывала. На протяжении десятков лет, привыкшие обслуживать одно и то же тело, заскорузлые инстинкты на непрошенном давали сбой… Вероятно, и «чванливый» молодец, не избежавший пагубной эпохи нарциссизма одиночества, артачился, не чувствуя механики ручного управления, не позволявшей в годы сексуального застоя горестно ему усохнуть? Добавлялся, видимо, и стресс стервозности, обрушившийся на меня в перипетиях жесткого развода, рефлексам не дававший горделиво вскинуть «голову».

Анализ в случаях упрямства плоти – бесполезен. Мужчины суть во мне близка была к позорной панике…

Я сблизился губами с самой сокровенной частью Таниного тела… Очаг стоической эрекции в азартном прошлом игр, питавший умиленный интерес у потребительниц желанного, препятствовал приобретенью навыков орального общения со скрытно-удаленным уголком, влекущим на себя с необъяснимой силой, значимой эффектностью не выставляясь на глади визуальных достопримечательностей женского многообразия. Я упивался запахом и вкусом слезной плоти, раскрывшейся, изнемогавшей нетерпением отдать себя веленью страсти. Творившееся с Таней, сравнимо только с пыткой током: все тело сотрясал неудержимости порыв, переполнявший силой ощущений. Ногами, устремленными в зенит, она то силой голову сжимала мне, то, расправляя чресла, рук указкой направляла разносолы ласк оральных в самые чувствительные точки «беззастенчивой девчонки», приглашая: «Ублажи еще». Резвясь с закрытыми глазами, Таня умоляюще шептала: «Что же ты творишь?..» Внедрение оральное, ей, наконец, позволило со мною перейти на «ты». Если, только, пыл ее меня не перепутал с кем-то.

– Не царапайся! – вдруг резко вскинувшись, воскликнула Татьяна.

– Рыбка золотая искупалась в прелестях наглядных, – оправдался я, показывая медальон на шее, самовольно влившийся в умильное лобзание.

По-видимому, возглас неожиданный и ускользнувшая от губ разгоряченная натура отвлекли, остановив, уничижительность непродуктивных мыслей, направленных на поиски эрекции, и, улучив момент (в антрактовом затишье) «основной инстинкт», припомнив о своем предназначении – охотника на право стать незаменимым, выказал себя во всю распутинскую мощь. Трусами, да такое скрыть? – старания уловка безответственностью бесполезная. Таня усмотрела боевую стать, готового к взаимодействию «Лазутчика». Лукаво, пальчиком ноги, на ощупь, проверяя работоспособность дебютанта-незнакомца с удивлением, она слегка его коснулась, и, тут же, ухватив меня за плечи, силою взвалила на себя, и сжалась в напряженном ожидании…

Голова чуть запрокинулась назад, лицо прекрасной одухотворенной жизни блаженною улыбкой предвкушало трепетность услады. Глаза прикрыты, уголочки губ слегка подрагивали; носик нежным завихреньем крылышек хватал нетерпеливо воздух, колыханием энергии все тело наполнявшим страсти принуждением.

Я сделал несколько замедленных ознакомительных движений в полости ретивой «лакомки».

Приподнявшись от истомы страстно дышащей груди, я отказал желанию в разгуле, и, резко удалив «Кормильца», примостился рядом с Таней. Она, задиристо, буквально взмыла восклицанием: «И это все?» Позаимствовав приемчик приказания, теперь уж я тянул ее неистовство в свои объятья. Мой интерес прекрасно знал, что нового себе он не покажет; а хотелось лицезреть, как распорядится Таня правом удовольствия в спектакле бенефиса тел, уважив «бенефицианта».

Вспоминая… этим фантастическим и ставшим явью сном, я буду любоваться всю оставшуюся жизнь…

Присев на корточки, бесстыдством, надомной, в пружинной позе лягушонка изготовкою к прыжку, она, лизнув ладонь, «Мальчонку» приголубила, погладив по головке. Убедившись в стойкости напыщенной «Слюнтяя» растревоженностью, приступила, искушенно, медленно, к внедрению его в гнездовье рабства, и чем глубже «Проходимец» погружался, силой заполняя грез гостеприимство, тем все шире открывались удивлением уста Татьяны, вдохом новизны «Пришельца». А когда он погрузился полностью, в восторге Таня издала предчувственный протяжный, с хрипотцою, стон…

Еще бы!

Ночь, ясная на удивление, подглядывала светлоокостью небес за нами. Свечи, полыхавшие контрастным полумраком цветовых аккордов, создавали лучезарностью неповторимую мелодию сопровождения, аккомпанируя признаньем эротическому танцу.

С какой прелестной гаммой сладости сменявшихся эмоций на меня лицо Татьяны откровением смотрело:

Сжимая женской властности, объятий глубиной изголодавшегося гордолюбца, Таня, голову склонив, чтоб не терять его из вида, ревностно следила за происходящим в тупике старательной «лощинки» между ног ее. Скользя по тонусному проявлению опоры жизни сверху вниз, она играла в прятки с гордецом, то выводя его наружу, то до основания бесстрашно поглощая, любовалась с восхищением интимною раскачкой противоположностей. Было в этом шаловливостью ликующим подглядывании что-то детское, наивно-неприличное, в ней вызывавшее, по-видимому, красочный переполох воспоминаний, возвращавших в прошлое усладное.

Чрезмерная активность Тани на меня накатывала возбуждения неуправляемой волной и вынуждала приостановить спонтанность пика отрешения. Помогали отложить финальный выброс сверхчувствительной мокроты – часы, вернее, их наличие: присутствуя во время секса, тиканье второго плана отвлекало взбудораженное сном реальности сознание, раздваивая восприятие истомы, ощущения переводя в другую плоскость. Отслеживая время, я пытался на мгновение неумолимость хода стрелок приостановить… Ни разу сделать этого не удалось, но обуздать несанкционированность отсебятины оргазма – получалось.

«CANDINO» – мой хронометр любимый, с подсветкой циферблата, подаренный себе в день памятный решительного шага, с заявлением стартующих мытарств бракоразводности – знак символический свободы, красуясь на руке, сопровождал меня на сексуальной ниве…

Таня продолжала отрешенно любоваться бодрою картинкой, открывавшейся в просвете предоставленной ей власти, между ног; сколь долго это продолжалось – неопределимо; лаская повсеместно энергичную нетерпеливость, я телепатическим нажимом тормозил бег безвозвратно утекающих секунд, и удивлялся жадности энтузиазма, с которым самоутверждался «лягушоночек» на «Пьедестале»…

Неожиданно случилась следующая фаза сексопредставления. Поглотив захваченное «достояние», и, шерсткою идя на абордаж лобок в лобок, производя неимоверное количество разнонаправленных по амплитуде колебаний, Таня попыталась выкорчевать из меня «наследство», по рождению доставшееся от отца. Препятствуя насильственности притязаний, я придерживал танцующую грацию руками, а по ней, поверхность кожи обволакивая, эротической горячей влажностью неслась волна, основою напоминавшая «амброзию», которую я фамильярно дегустировал прицельным удовольствием в разверзнутой навстречу плоти женщины, купая в ней «зубастый медальон». Окутал плечи возбуждения захлест; и, в напряженном ожидании, Татьяна словно бы от боли голову со стоном запрокинула назад… тело замерло… и, встрепенувшись, – сорвалось.

Руки, сжав в объятьях груди, яростным порывом исступления, старались распахнуть грудную клетку, выпустив на волю напирающий лавиной шквал неистовства эмоций, истязавших тело судорогой.

Зачарованный, я наблюдал за изумительнейшим, самым превосходным танцем в исполнении Татьяны. Вдруг страстью дышащее тело – замерло… и взвилось. Руки грудь освободили, и, раскинувшись по сторонам, как крылья, растопыренными пальцами нащупывали жесткую опору в стремлении сиюминутном, оттолкнувшись, устремиться ввысь… Из скрюченного лягушонка дивность превратилась в фантастическую птицу, вознесшуюся в благодати ощущений.

Стоны, всхлипы и рыдание телесной страсти, разогнали потрясенную, завистливую тишину. У Тани слезы по щекам стекали неудержимостью эмоций, а возможно, и от жалости к себе, что ей попытка птицею взлететь – не удалась. Но я, под впечатлением увиденного, – в небесах парил…

Татьяна плюхнулась без сил, и, гулко барабаня сердцем по моей груди, взывала о взаимности. Взыскательными струйками ее горячность слез, стекала по моим щекам, а бедра накрепко сжимали расторопного виновника метаморфозы: внутренние мышцы, бешено пульсируя, как сердце, обнимали и дыханием затягивали вглубь его. Таня покрывала поцелуями мое лицо, но патетическая устремленность чувств ее отрадных, направлялась к нижний части тела, где располагался центр отдачи самолюбования души…

Потихоньку Татьяна начинала приходить в себя и, набирая шевелением энергетическую мощь, забеспокоились охватом «сладкоежки» бедра. Излучая счастья агрессивную улыбку, Таня ловко пригубила медальон. С трудом предполагаю, что изобразил мой лик. Возможно, стремную хозяйскую обеспокоенность за «рыбку», погруженную повторно в ей неведомую чувств стихию… Но игнорируя мимический указ, в зубах зажав, злорадствуя, цепочку, Таня стала за нее меня приподнимать… Ей одного захвата оказалось недостаточно: для пущей убедительности, цепь для выполнения господской воли понадежнее бренчала. Не выпуская медальон, она легла под добродушного раба, желая с мягкой взлетной полосы попытку совершить повторного улета. И он случился… Слез и всхлипываний этому парению из-за горючести растраты не досталось; радость обретенного блаженства, искренне украшенная знойными вибрациями, в нежности приливах ласк на встречных направлениях – был он ознаменован…

Уловив покорность Тани, медленно отстыковался я, «свободу» обретя. Она метнулась вслед за «беглецом», но утомленное желание – проныру не догнало. «Реакционная» способность «Компаньона» несколько ослабла, но являясь центром двусторонней озабоченности – сладости оргазма он не получил. Я же испытал, любуясь увлеченно зрелищным показом самоосчастливливания, катарсис удовлетворенности…

Распластавшись на постели, Таня, проверяя целостность покрова, ощупью ручною по нему бродила. Поконкурировать решив с наперсниками томными, я взялся обрамлять крикливой лаской губ ухоженную гладь, а двух безбожников от крестного знамения, чтоб не блудили, пристроил Тане между ног. Раздвинув влажность сдобных складочек лохматенькой «затворницы», я чувствовал: при каждом поцелуе от него к глубинам «сладкой искусительницы» шли афферентные сигналы, заставлявшие ее, стесняясь, вздрагивать испуганно, по коже рассылая возмущение мурашек. Я играл на совершенном виртуозном инструменте под названием: губительная наслажденьем плоть, природой созданная в удовольствие и в рабство поклонения. Лобызанием исследуя запас округлых форм, не обнаружил я глухих участков, не передававших импульсных сигналов благодарного взаимодействия, улавливавшим остроту вибраций, пальцам, захватившим низменную женственность…

Доигрался: в многозвучии телесного органа нарастало возбуждение. В восторженной руладе извиваясь, словно жаждущая продолжения фантазия, Татьяна, подставляясь, опрокинулась на грудь, и, подобрав колени, тоненьким, по-детски вкрадчивым, молящим голосочком попросила: «Я хочу! Войди в меня… и нежно обласкай. Не бойся: у меня там ампула…»

Упоительной коснувшись области воображения струн, оголенных бесноватой прихотью, тлетворной, нервных окончаний, указательным перстом я проскользнул в раздолье узенькое, пышущее страстью. Испытывая низменное, проникающее в каждую живую клеточку рассудка, величавое блаженство вседозволенности, и не в силах удержать всклокоченное возбуждение – я выплеснул его наружу…

Этот холостой оргазм – стал самым тихим и стыдливо-скрытным в практике моей карьерной сексуального мечтателя. Не беря в расчет заслуги указателя, во чреве основной причинности наглядного подспорья, Татьяна выгодной признательности для себя не получила, да и не смогла в свой обольстительный актив внести еще одну победу над упрямой слабостью мужчины.

Любуясь и поглаживая, я сидел у «заднего фасада» Тани, привлекательной активностью показа клянчившего: «Я хочу еще»; но всплакнувший в одиночестве «мальчонка», подневолия размерной статности лишившись, околачивался с компанейской парочкой в беспомощной стыдливости родных пенат…

В приоткрытое окно чуть приглушенно, слышалась заутренняя звонкая побудка птиц. Утро наступило. Укутав Таню одеялом и поцеловав взгрустнувший уголочек губ, шепнул: «Поспим…»

Состояние послеоргазменной безвольности: физическая, умственная апатичность в ощущениях, безликая аморфная подавленность в желаниях, душевной анемией – тяготила, поэтому стремился наступление его притормозить, а если посчастливится – и вовсе избежать. Подобный эгоизм у половой пресыщенной потусторонности взыскательное изумление, а иногда протест досадный вызывал. Желанье секса никогда во мне не вызывало маниакальною потребность порождающую ступор и, безраздельно властвуя, желало бы добиться близости любой ценой. Главным в соприкосновении с угодным полом, в том числе, и в сексе, – ироничный своеволия процесс, навязанный великодушным удовольствием общения. На какие эрогенные узлы желания мозга женского воздействовать флюидами уступок провокации, их оголив развязностью признаний? Игра, в которой обладанье телесностью – награда самобытная шкодливой интеллектуальной разработки, приложенной развязкою к кроватной сцене. Если же объятья сексуальной неразборчивости легкою добычей становились, то у раскрывшей их на продолжение знакомства шанс был минимальный.

Образ Тани не вязался с поведением легкодоступной женщины. И хотя ее концепция свободы в потреблении к себе зовущих удовольствий, и моя лихая провокация, сподвигли Таню к близости, но гордая самодостаточность обязана заскоком выкрутасов о себе напомнить. Так что будущее, несомненно, неожиданным катарсисом припрет еще не раз…

Она тихонечко спала, посапывая…

Не отрывая взгляда, любовался я ее точеным детским профилем. Спадавшими на лоб (преданного нешуточного) перышками ветреных волос, и нежным подбородка очертанием, и впадинкой на шее, вызывавшей умиление с желанием коснувшись приласкать губами.

Поспать бы… Я закрыл глаза, но чувство (с ощущением подноготной тревоги), что нахожусь под чьим-то пристальным, отягощенным заинтересованностью взглядом, не давало утомлению расслабиться. Я, приподнявшись, осмотрел покинутую беспорядочность убранства кубатуры…

Кого я здесь хотел увидеть, самолично двери запирая от неравнодушия негаданных советчиков?.. Возбуждение, переусердствовав, держало психику на взводе…

Сна я так и не дождался; скомканная мыслями легкогонимая дремота – все, чем помогала коротать мне время до подъема ночь ужимистая; и как ни старался обесточить восприятие охвата жизни, постоянно находился внешний раздражитель, не дававший сну запропаститься в более глубокой фазе…

Привычка (не потребность) спозаранок зенки отворять, не связываясь с продолжительностью сна, дневальным заставляла мой биологический настрой часов сверять с ручным.

Что дальше? – мысль, сверлившая рассудок, убыстряя вихревой поток фантазии, разглядывавшей воплощенье прелести, в покое пребывающее рядом. Телепатического дарования пинка я за собой не замечал, но бодрости рассудочной однонаправленный процесс привел к тому, что Таня стала просыпаться.

Рукой коснулся я к горячей, пышно дышащей груди. В приветствии Татьяна, кончиками пальцев, поощрением по ней скользнула нежно, а затем, закинув руки вверх, потягиваясь томно, издала зевотный клич. Пробуждение ощупывая оголенности, рукой я сблизился с излучиной раствора ног, где соискатели усердные коснулись шелковистости стеснительного веера. Перевернувшись резко, Таня села на постели, ноги под себя поджав.

«Ты кто?» – серьезностью обескураживая, прозвучал вопрос.

Молча, со смирением, я указал на медальон. Захваченный (на этот раз руками) он подвергся всестороннему анализу, особенно метрические данные и группа крови с его обратной стороны. Такой внимательной сосредоточенности я в ее глазах не удостоился. Она фотографировала надпись памятью, в то время как руками я, поглаживая, дефилировал по ботичелевским округлостям…

Таня, выяснив кто перед ней, коленки спрятав под себя, легла на грудь, и, взяв руками в плен подушку, простонала безнадежно: «Как я спать люблю…»

Моим же сном была она…

От исследований, полусонного томления, приподнятою озабоченностью ожидая единения, наглядно пробудилась, спозаранок, прихотливая эрекция. Крадучись, проходчики ретивые, исследуя, приблизились к прелюбной «заспанной красавице».

Не открывая глаз, Татьяна, лик приблизив неразбуженный, искала уст моих дыхание, а ощутив его, накрыла возбудитель растревоженным и пахнущим желаньем телом. Обе пары губ ее держали крепкими объятьями меня, настаивая дать им удовлетворенье. Насладившись вкусом верхних воздыхателей, она решила ознакомиться, кого лобзали нижние ее уста. Бесстыдным интересом любопытства, извиваясь, устремилась в вниз Татьяна, поцелуй дыхания перенося все ближе, ближе… И остановилась… у преграды, подбородком встретившись с нешуточным упорством «Аппетитного стояльца», настроением готового угодничеством на контакт. Она коснулась пальчиком его… и я увидел: восхищеньем, удивленный взгляд… «Какая Няма – Няма», – сказала со слащавостью она ему.

Впервые «Друга неизменного» назвали женской кличкою.

…Таня попыталась спрятать «Отпрыска» в ладонях, куда упрямством горделивым, отказался поместиться Он. Тогда, поглядывая на меня, и как бы спрашивая разрешения, наивною невинностью, она его попробовала на прикус… Я потерял «Приятеля» из вида – не надолго, рассудив приятность по достоинству, она решила, что «Сластолюбивого» нежнее обласкает в чреслах затаившаяся, «скромность губ», и, без излишних церемоний дозволения, себя надела на него. И вновь я гладил маленького «лягушонка», любовавшегося прелестями сочленения и, по мановению волшебной «Палочки», отрадой превращавшегося в дивную, парящую в оргазме, птицу…

Для Татьяны главным в сексе было ощутить надежный плен связующей опоры (мужского рода); далее она все делала сама. Мои попытки робкие перехватить инициативу, оставались без внимания: она хранила верность независимости и в руках мужчины. Кто позволял ей над собою властвовать, беспрекословным становясь орудием ее желаний? Надеюсь, в будущем, – мы поменяемся ролями. Используя возможность данную и ситуацию, напористостью контролируя, она, своим умением владея превосходно, знала на какие точки и в какой момент воздействовать для достижения результата. Татьяна отрешенно погружалась в буйство ощущений, и партнер, как возбудитель на конечной фазе представления, ее не занимал. Подобная

Что означало: «слой» мужчин, которым «отдавалась» Таня, секса длительной отдачей красоту не баловал.

Постараться подсадить Татьяну под зависимость, ей навязав свою манеру: черпать удовольствие не только от оргазма, а от процесса длительного, чувственного секса. А для этого необходимо отношения продолжить…

Нескрываемое лестью удовольствие – наслаждалось, возвращая Таню к жизни после темпераментного «птичьего» улета. Поцелуями и легкими укусами перемещался я по телу эротических меридианов, проверяя их чувствительность: опаской вздрагивавших, извивавшихся и ускользающих от нежного, узорчатостью броского рисунка ласки. «Я не люблю секс утренний…», – шептала Таня, не в состоянии умерить прыть назойливого и дразнящего разгулом раздражителя. Накормленное тело выбирало: сызнова ль предаться наслаждений энергичной встряске или окунуться в томную расслабленность крадущегося сна, и этой благодатью – распоряжался я. Урывками, меняя позы и стараясь не нарваться, заигравшись с «логовом», на финишный оргазм, я ускользал, дразня Татьяну и себя, но не давая зацепиться ощущениям за сладостность концовки. Возбуждение волнами нарастало, распаляя аппетит и увлекая за собою страсть.

Какой там сон! Забыв о нем, дрожа всем телом от перевозбуждения, Татьяна в поисках «Пронырливого беглеца» металась…

Приподняв Татьяне ноги, также как в тантрической попытке памятной вечерний сессии, я положил себе на бедра их. Не дожидаясь помощи, Татьяна усадила ласковость пульсирующей нетерпением «девчонки», на «Вожделенного трудягу». Я ощутил, как сжалась вся она, в оцепенении дыхание прервав, в неведомую сущность словно погружаясь и… обжигающими струйками слезинок благодатных, омывая моего достойного «Соперника», на бренность наслаждение таинственное снизошло…

Без конвульсивных судорог, в расслаблении свободного парения, она достигла глубочайшего телесного восторга – чувств бездонной эйфории, данной женщине в интимно-сексуальном столкновении природных противоположностей…

Укротив эгоистический позыв заклятой стойкости, переполнявшейся желанием, я уложил Татьяну на постель и вышел из телесной теплоты расслабленной, упившийся услугой трепетной дыхания позыва жизни. Заботливостью пальцев Таня провожала «Бескорыстного умельца», родничок ощупывая, где нерукотворное он чудо сотворил. С испугом изумления глаз, Таня руку поднеся к лицу, с вопросом: «Что это было?» – попытавшись уловить ответом аромат.

Я приложил ее ладонь к своим губам, вдохнув вкус приторного секса…

Укрыв Татьяну одеялом, я поцеловал губ вкусовую благодарность. Так, душа, должно быть, ощущает рай – покой и умиротворенность. Время и пространство перестали бытностью существовать. Сон, от сновидений жизни утомившись, спохватился, что не получил в ночи покоя, наверстать решил потерю…