Читать книгу Пролежни судьбы - Владимир Кукин - Страница 5

«Когда совершается таинство смерти, душа, отделившись от тела, в течение первых двух дней пребывает в пространстве земли, посещая, под оком Архангелов обыкновение мест, где творила душевную «правду».

Активность хаотичная, а временами ступор настроенческого пессимизма Тани, укорачивали руки планам отношений с нею. Пропасть факторов в ее неосязаемом миропространстве, возникавших неожиданно, влиянием на поведение Татьяны, делали его непредсказуемым, возможности лишая на него оказывать воздействие. Оставалось ждать, что вскоре доверительность сближения наградой приведет к устойчивой взаимосвязи с долгосрочною перспективой… Обусловленное внутренней охотою, общение с Татьяной исключало проявление эгоистичной вольности, влекущей негативные последствия и риск разрыва. Ублажая – предугадывать желания? Но за время встреч, не удалось мне на поверхность вызволить ее мечтательность приоритетов. Семья, работа?.. Однако скрытая неудовлетворенность постоянной подзаводкой напрягала Таню, вырваться из повседневности размеренной текучки. Поиски энергетической отдушины или нескончаемое бегство от испуга одиночества? Чем увлечь ее, чтоб блиц затворный парного общения захватило притягательно-волнующее содержание, а не только ослепляющее секса ликование. Переживаниями поделиться, болью сотрясавшей прошлое, Татьяну сделав соучастным персонажем, ожидая выплеска встречных откровений? Россказни «бывалого»? Рановато – беспричинность сватовства, разбором обольстительных заслуг, безвозвратно может оттолкнуть ее.

Хотелось, видеть Таню, как партнершу, удовлетворявшую разнообразие интимных и житейских притязаний.

Откровенность дерзкая высказываний иногда граничила с заносчивостью оскорбления, но правдою она разоблачала молниеносную сознания работу. Внимательный и чуткий собеседник, обладающий подвижным, проницательным, фотографическим умом, блок информации охватывавшим сразу, а отснятое в словесный снимок обличавшим. Фраза, – «Я – девушка простая, у тебя же – все организованно, по полочкам распихано», – лишь камуфляжное прикрытие ее богатства сложного духовного эмоциями мироощущения, куда я заглянул всего лишь через скважину замочную лихаческого секса.

Знала бы она,

Субботу наступившую я встретил без натуги ожидания глубокомысленности планов. Неопределенность, заполнявшая стиль отдыха Татьяны, – интриговала, но конкретизацию порядка гласности событий – исключала.

К павильону танцевальному я подошел в восьмом часу; машина Танина отсутствовала. Ситуация назойливостью всесомнений и окраскою переживаний – повторялась. Пару месяцев назад сказал бы кто, что в здравии ума, на пережитках прошлого натасканный:

решил бы, выражаясь мягко: недоразумением меня с романтиком мальчишкой перепутали; и тем не менее – я ждал… И не напрасно: две Татьяны осчастливили терпение патетикой прибытия.

Приземленность безразличия высокомерного Татьяны возвратила мне благоразумное спокойствие самоуверенности. Уважением прикрывшись дружелюбно-платоническим, мы окружению отказывали в праве позволять себе скабрезные намеки. Эту, Тани, установку я, негласно, чувствовал, со скрытностью преподнося скупые колкости интима ей. И все ж, танцуя в полуосвещенном, дышащем седой раскованностью зале, в нарушение, сквозь стоны мелодичности, я позволял стихийно вольность сексуальностей, движением касаясь элегантности неудержимой, ревностно себя оберегавшей, отстраняясь, с выговором изумленных глаз. И в этом – разноликость норова «Близняшек» им не изменяла…

Танцзал переполнялся задушевной пылкостью, выискивавшей чувств взаимосвязи. У Тани появился новый запах задушевности, с духами: сладковатый, романтично-ветреный, с играющими нотками воздушной, освежающей прохлады, – пылкий аромат.

– Благоуханием с тобою «Бабье лето» поделилось?..

Гордым удовлетворением Татьяна воссоздала сказанное. Наши вкусы обоняния совпали, благосклонностью скрепленные.

– Что, ты запомнил с прошлой нашей встречи?

По-видимому, секс тантрический, неделю будоражил Танино воображение, покоя не давал, раз она перехватила у меня инициативу веховую. После предыдущего свидания, я обзавелся персональным календариком, отметив в нем событие: явление к Татьяне духа гормонального.

– Запечатлелось? «Кружавчики» и запах возбуждения.

Таня, непричастно отведя глаза, стыдливостью поморщилась. А я улыбкою ответил:

– Надеюсь их еще увидеть.

– Регулярно. А мне запомнилось: рассвета пробуждение с букетом роз…

– Роз ароматом регулярно баловать не обещаю, но один цветочек, к пробуждению, дразня Татьяну наслаждением, по-богатырски утром чувством расцветет.

Мне показалось, поначалу, к цветам ты совершенно равнодушна.

– Почему?..

Вопрос был задан ей, самой себе, и тут же, улыбнувшись, без смущения сказала:

– Тот, что ты пообещал, меня уж точно равнодушной не оставит…

– Пойдем, подышим уходящим летом.

Мы окунулись в зелень парка, ландшафтом украшающего павильон, где надлежало публике достопочтенной пыл дуэтный остужать, партнера лицезрея, при разоблачительности «Света Божьего».

Неожиданно, Татьяна обронила: «Я сейчас», – и направилась стоявшему неподалеку одинокому к мужчине…

На чем завязаны их отношения, подсказывали лишь догадки, наблюдавшие за непосредственной радушностью общения. Говорила Таня в основном; эмоционально и улыбчивой жестикуляцией задабривая сказанное. Мужчина, из моей греховной группы возрастной, вначале выражал к беседе интерес, но постепенно это становилось ему в тягость; и он, зевками, стал в рассеянности озираться, изредка бросая реплики пинками. Мне казалось, Таню захватил круговорот воспоминаний, но ни разу взглядом, не коснувшийся меня…

К былым привязанностям женщин относился равнодушно я, но если оные, попытками возобладать претензиями, – не вторгались представительством в интимный круг завоеваний…

Состояние мое, следящее за ускользающей победой на тщеславия аукционе, называлось не иначе, как душительной нервозностью.

Пытаясь защититься от оскала конкуренции, прессующей увиденное в сгусток желчи, я придумывал различные отмазки, но воображение противилось, упершись «рогом» чести в примирительную импотенцию. Пять минут еще, и я бы навсегда покинул зону наблюдения, но мысль – курс послушания издевкой начался – остановила, охладив меня; характер же замыслил мщения ответ, вступив в полемику с приспособленчеством, дерзание игры крамолы отгонявшим:

Возвратившуюся Таню распростертая улыбка встретила, держащая в одной руке досады маску раздражения, в другой – радушной мести возбуждение; на что, явившаяся лучезарность, глазками играючи, щебечуще спросила: «Ты обиделся?» В вопросе прозвучал отмщения руки неподанной урок с благодеянием наивностного удивления, сошедшего на терпеливость…

Я взял Татьяну за руку и в зал увлек.

Молчаливый танец легкомысленности, вставшей вдруг на цыпочки, и гордости карающей натужности моралитета…

Воображения неугомонность напрягая, заставлял ее наглеть наружными размерами, снимая с Тани белизну «кружавчиков». Руки, повинуясь предложению запальчивому, зримым образом подпиткою, содействовали, осязательно поставленной задаче. Поддавшись искушению, осанка модуляциями танца рассылала близким формам почестью охальные сигналы. Такой заинтригованности, беспардонно-сексуальной, к беззащитности партнерши танцевальной, я еще не проявлял. Заигрывая с темпераментною одержимостью, Татьяну не желал я доводить до всплеска судорожного, хотелось, взбудораженности гневное услышать, как в постели: «Это все?..»

Закончившийся танец оборвал бесстыжее занятие бунтующего, плутовски, либидо; но, не унимаясь, в следующем туре, баловство продолжило охотничью замаскированную пляску обольщения…

Всей ловкостью мне данных чувств-рецепторов, я обратился в датчик, чутко реагирующий на сигналы подопечного объекта, контролируя его дыхание, биенье сердца, влажность тела, глаз переживания.

Раза три, как мне казалось, Таня близко подбиралась к танцевально-эротической развязке, непривычной формой проявления неподвластной даже ей самой; но, на финальной стадии, я, причастно отстраняясь, не давал вкусить ей сладостность спонтанного забвения. В завершении очередной попытки, только внутреннее возбуждение сквозь кофточку горячностью наружу просочилось, а я, с безжалостною планомерностью, аскетно самоустранился, Таня с удивлением, растерянно спросила:

– Ты что со мною делаешь?

Безразличием рассудочным инспекции контрольной приговором, я поинтересовался:

Танец продолжал упрямить тело Тани, а мозговой фото-компьютер, выпустив из-под контроля внешнее изображение процесса, негатив заснятой информации поспешно проявлял. С азартом восхищенного творца, я наблюдал «Близняшек» перебранку, перебивающих аргументацией друг дружку, отстаивая право окончательный провозгласить вердикт; гримасными морщинками – борьба за это отражалась на Татьянином лице.

Музыка закончилась, а мы, под аккомпанемент одноименных мыслей, продолжали танцевать…

– А как же Таня?..

Ужимка неуступчивой соперницы цеплялась за последний аргумент, но танцем сдобным лакомка обласканная, в споре родственной вражды «близняшек» – побеждала.

– «Ты не представляешь, как нетерпеливы мужики», – цитаткой сравнодушничал, пожав плечами я…

Сквозь танцующих я наблюдал, как тезки хают мужиков, и Таня тратит время драгоценное со скорбью на лице, вымаливая извинение за необузданный и жадный похотливостью мужицкий пол.

Решался там не только мщения прожект – какой сценарий вечер изберет; а думаю – судьба дальнейших наших отношений. Это не презент за панибратскую беседу с демонстрацией бестактной независимости: пренебрежительное отношение ко мне потребовало показать характер. Соглашаясь на манерносную дрессировку, я оставался вспыльчивым «Драконом» с правом скалиться и пламя изрыгать. А месть – она уж состоялась в рамках пляшущей незавершенки…

Через четверть часа мы подъехали к гостинице…

Сентябрь – «Бабье лето»… Время утонченного, расслабленного, романтического, с ангельским поскуливанием, секса…

Приблизительно такой сценарий заготовило воображение, поглядывая на медлительность степенности господской, щепетильно отозвавшейся услугой дерзостному приглашению. Что творилось в Таниной душе, какой ответ она готовила? Интимный ракурс наших отношений представился подруге гласностью, пикантность добавляя, не предвещавшую в итоге прогнозируемый результат.

Осторожничая, пессимизм ошибся.

Как только мы перешагнули номера порог, Татьяна, с ловкостью трюкачки, на меня запрыгнув, оплетя руками и ногами, остротой желания вонзилась в губы…

Свечи, стол, общение – все будет, но чуть позже.

«Няма» фанатично отыгралась за устроенное прошлым разом физиологическое изуверство, и за штурм «кружавчиков» – «Тараном», и за пыточную недосказанность импровизации на танцевальном полигоне. Казалось, Таня прежней «скромностью» открытости прикрас уже продемонстрировало все, на что способно жаждущее тело, и в этом, к счастью, я ошибся. К фейерверку страстности, прильнули чувств раскаты «грома», переливавшиеся молнией фантазий. Где воображение ее плутало, упиваясь эротизмом волшебства? – не знаю, я присутствовал, усердно потакая власти царствующих побуждений. Глаза Татьяны, пока она творила наслаждение, скрывая отражение души, за плотною завесой сжатых век, смотрели вглубь неведомого мира, поклоняясь ей одной доступному видению. По впечатлительной игре лица я мог судить: происходящее – «Близнящечкам» по вкусу. Аромат духов, обогащенный секса привкусом, дал фантастическую смесь насыщенного спектра возбуждения, которое с трудом мне удавалось сдерживать, меняя ритм и позы равноправного соития… Сухим я вышел из корыстной битвы удовольствий, сберегая полнокровность энергичного желания, телесно предвкушая следующих серий паритет постельный.

После потрясающей разрядки первые слова, произнесенные Татьяной, поразили смехом… Она, смущением оправдываясь, прошептала:

– Ампулы оставила в машине. Как ты без них?

– Вот так!

Изобразив понуростью «Мыслителя» раденовского, локтем я облокотился на «Безумственный» инстинкт… Сомневаюсь, что изобразительная память Тани, сверившись с натурой, изваяла образ названной скульптуры, но поза ей, величием опоры, – приглянулась.

Наблюдая за Татьяной, поражался я: с какою артистизма легкостью дается ей сменяемость психофизического амплуа. Два персонажа, подменяющих друг друга настроением инициативой ситуации, руководили ею. Напряжение с отдачей полной взрывчатых эмоций, с лихо обнажившимся сарказмом, сменялось заводью успокоительного расслабления с меланхолической задумчивостью грусти. Открытый собеседник на общечеловеческие темы, Таня запиралась несерьезностью уклончивого флирта в откровениях симпатий чувств, о которых, не стесняясь, с искренней бесхитростностью «Идиота», я бескорыстно распекался, выставив на обозрение, усмешку вызывая недоверия с растерянностью лестной изумленья. Тело отдавая полностью в безудержную власть взаимности,

Задушевная застольная, насытившись, постельный предпочла режим. Благостный настрой гостеприимной «нямочки», готовой к трепетному диалогу с «Энергоемким возбудителем», до удивления Татьяну возмущал.

– Почему моя телесность подчиняется тебе?

– Это потому, что заждалась…

В своем ухоженном великолепии, она, действительно, декоративной пестроты внимания и терпеливой обожательности знаков нежности уж заждалась…

Мартовский, беспрецедентный страстный секс, минуя фазу летнюю, осенним плодоносным смакованием, раскрыл расслабленность волнообразного прелюбодействия… где наши пики сладострастия совпали воедино эмоциональным взрывом – это чудо.

– Теперь и умереть – завидно, – обнимая Таню, прошептал я отрешенно.

– Ты что? Не говори так никогда.

Интонаций голоса ее коснулась скрытая тревога.

Удовлетворение Татьяны окунулось в сон, мое в бессоннице, порожней плутало ожиданием. С закрытыми глазами наблюдал, как нескончаемо, в сознании, кричащим клипом несется цепь бессвязных впечатлений. Находясь в одной постели с Таней, я погружался в состояние трансфертной подчиненности со скрытой, непонятной энергетикой томительного возбуждения проекцией, направленною на нее, и неустанным напряжением, державшим, как на взводе «стартового» пистолета. Будто чья-то воля, оперевшись на меня, недополученное Таней в прежней жизни наверстать стремится. В беспомощной растерянности, я не знал, печалиться иль радоваться этой силовой обязанности похотливою направленностью и отливом новизны дразнящей, поглощающей, изматывающей безоговорочной распущенностью…

Утра я дождался первым, не позволив сотовому телефонному будиле застать врасплох расцветшего ретивой статью «Полуночника». Взяв руку Тани, я вручил обещанный и ожидавший пробуждения владычицы, наполненный фаллической энергией «Росточек», подхвативший «нямочку» в сплетении любовном рук и губ, вознесший наслажденьем маленького «лягушонка» в восторженные небеса…

Традиционное прощание.

Татьяна вынужденно отправлялась на работу; мой путь лежал к заслуженному накоплению сил. Улыбка притаившейся печали провожала мой открытый взгляд, пытавшийся найти на свежести лица прикосновение угрюмой тени утомления от массы запасенной удовольствия, с такой охотой поглощенной…

Извинением смущенное за раннее отбытие: «Спасибо», – услышал я в ответ на лаконично-сдержанный прощальный поцелуй. Сияющие лучезарностью глаза и буйственный налет мурашек подтвердили искреннюю благодарность.

«До субботы, – сказал и удивился наглости заботы, обозначившейся тусклой нерешительностью, ожидающей согласия… Но, преодолев ее, добавил, – буду ждать. Удачи…»

Происходящее (после знакомства с Таней) не вписывалось в рамки понимания осознаваемых реалий, преимущественным правом подминавших неподвластной обреченностью сопротивление поступкам безрассудности. И что же нового? Да ничего. Схема, до банальности, стара и неизменностью – верна привычкам мира.

Случайное знакомство… Она гротеском отражает представления твои о красоте; особенно себя ведет, имеет «нестандартный» образ мыслей и вдохновенным стимулом, раскрепощая, будоражит созидательную мощь фантазий; угождая ей, теряешь независимость, придатком становясь у генератора эмоций…

Ты поражен любовью взгляда первого? Стоит ли, в который раз, вопросом задаваться – убеждаясь: вот она, в свои права законные вступила, ускоряясь чувств сумбуром в жизненных процессах…

Образ Тани прелестями завлекал, и, возбуждая мысли нетерпения, преследовал – бред юнца, впервые таинство познавшего интима.

Изнуряющей альтернативой необходимо разрядиться и отвлечь изнеможенное воображение… Подарок?

Распорядок календарный жизни временем ближайшим значимости дат застольных – не припас, и все же захотелось похотливую неадекватность сублимировать в восторга материально-ценностный приход, Татьяну зацепив игрою: «Отношение к подаркам». Желание вручить вещицу вызывающую символическим значением воспоминаний трогательный зуд о наших встречах, – закрутило помыслов шматок…

Обзорную открытость тела Таня украшала скромностью, как в наслоениях косметики, так и драпировкой самоутверждающего благосостоятельного блеска драгоценной атрибутикой. Кроме кольца (на самом умном пальце) подчеркивая стройность, шею обвивала цепочка – тонюсенькая, золотая, с подвеской в виде дырявого бочонка, со стекляшными глазницами, и не броский, на руке, браслетик. Миниатюрный завиточек ушек покусывали простенькие клипсы. Рациональная немногословность стиля сказывалась и на этом; и вторгаться в область ювелирки было рановато. Подношением дорогостоящим шикуя – требовало и в дальнейшем взятую обременительную планку не снижать.

Бриллиант преподнести, а следом – плюшевого зайца…

Наверняка, неудовольствия воспрянут мысли ревностью угроз: «Мужицкое отродье – жмоты. А предназначенные мне щедроты, направились в иное устьице, и на другой повисли».

Нас объединяла: танцевальная риторика, обласканная радугой постельных впечатлений; деяния красноречивой виртуозности похожего порядка, совмещенные пассажами чувственности и желания. Как выразить их в осязательную форму дарственного подношения?

Я топтал подмостки магазинов в поисках упрятанной идеи, «Поле Чудес» разыгрывая сам с собой, пока не натолкнулся на экзотику восточно-безделушных регалий-украшений – кладезь удивления фантазий для улыбки неленивого затейника…

«Он» ожидал субботней презентации с не меньшим нетерпением, чем имидж, подряжаясь на дебютное свидание. Церемония навязчиво твердила об интимной обстановке, сговором не закрепив желание. Роль экспромтной группировки сохла нетерпением признания…

Таня привезла удачу: без одноименной, подсадной, пожаловав нагрузки. А значит, исключался принудительный процесс переговоров о ее возврате к месту дислокации.

Зал обнял нас многозначительной таинственностью полумрака. Мы танцевали… Изредка ловил я на себе взгляд, вопрошавший, – «Что ты на этот раз придумал?» – атмосфера зала выдавала, отражаясь на моем лице.

– В воскресенье, прошлое, уж очень тяжко мне работалось.

– Ты увезла с собой натруженное возбуждение?

– Цветочек утренний стоял перед глазами.

– «Цветку» природою положено стоять, но не пред взором на работе. Ему в нефритовом чувствительности гроте, стеснительность интима ростом ублажать.

– Его росточек… глубине… покоя не давал…

– А мне запомнилось счастливое лицо, ведущее переговоры с тезкой…

Не вздумай повторить его, а то засомневаюсь в их успешном завершении, необоснованными уговорами самой себя.

В знак благодарности мной приготовлен для тебя подарок.

За руку вывел я Татьяну в разноцветье золотисто-радостное буйного осеннего дыхания природы.

Из кармана бережно извлек пакетик, ярко-красный, с золотом, на тоненьких витых тесемочках: «Угадай, что там?»

Игра в угадывание с самолюбивостью не получилась: сорвалось оно и закружилось в экзотическом пчелином танце около цветка, пахучестью нектара сладости зовущего к себе. Нетерпеливость в чувствах поз, руках, глазах – такою откровенною порывистостью Таня выражалась лишь в постели.

– Отгадывать не хочешь… Хорошо, приближу я разгадку, – и достал из красного, переливающийся лоском черный бархатный мешочек, раздразнив Татьяну пуще …

«Благодушно» предоставив залу завлекать других таинственностью, мы, нетерпением загадочным, заполнили пустующих гостиничных хором знакомый интерьер.

Впервые удостоился я чести красоты разоблачать покровы, сам с интересом наблюдая, как возбужденная трясучка торопливостью рукам мешала отвоевывать одежды у смеющейся фигуристой бесстыдности. Но победив, я уложил роскошный, обнаженный стан на игровое ложе и, по бархатистому ландшафту, пляшущими кончиками пальцев стал медленно, кругами выводить терпения узор, при этом руки баловали осязанием, выискивая вдалеке от приложения другой различность достопримечательностей. Примеряясь к мягкости «Когтистостью пантеры», «отзеркаливая», по обеспокоенности тела, кончики ногтей движением охотника сквозь дебри пробирались нервных джунглей. Шумя листвою восхищения, «Капли свежести дождя с сырого дерева» игольчатыми точечками падали на чувственную раскаленность кожи. Парочка, «змеиная», замысловатыми зигзагами обводы лучезарности жеманного узора, щекотанием ластящихся чешуек, ленточкой оглаживала нежности…

Рукотворный эротический массаж с жадной визуальной, проникающей поддержкой встретил затаенную улыбку, но оценкою войдя во вкус и выражая удовлетворение всем телом, Таня отдала раздолье «персика» лучистым страстным проискам «ухватов».

Переворачиваясь, то вставая на колени, Таня ожидала вольности распутного прикосновения, и вздрагивала трепетно от неожиданного места пиццикато. К массажу подключились губы, намечая сладостную цель: раздольною прогулкой по изнанке бедер, вышли к плодоносной «розочке». Раскрывшаяся, алая, своими лепестками плакала она слезами оголившегося возбуждения:

Настало время для вручения подарка, леденцом пригревшись у меня во рту, он участи завидной, ожидал. Раздвинув складочки растроганной «предательницы» и нащупав «сокровенного гостеприимства» лаз, язык легонько пропихнул в него сюрпризного избранника.

Поцелуем Тане в губы я выдохнул вопрос, интимный: «Центром мироздания ты чувствуешь подарок? Он внутри тебя».

Таня сжала бедер створ, прислушавшись по внутренней экстазной связи к импульсному шепоту презентного вложения…

– Теплое, твердое и шевелится.

– Прильнув к душевному началу, он зашевелился?..

Не может быть?! Дай глянуть. – И снова к яшмовому расслоению «девчонки» оплодотворенной я прильнул губами и объял ее глотками нежности, усладой доведя до пламени неистовства.

Несдержанности буйство прилегавших форм зажало мой мыслительно-обзорный аппарат в тиски, да с безысходностью, так, что, украшавшие лицо открытостью надменной, вопиющие глаза наружу попросились с мест насиженных, чему я воспрепятствовал, захлопнув выход веками.

По мостику телесному, воздвигнутому в сказочную неизвестность, перенеслась Татьяна страстностью в загадочную область счастья, под названием – оргазм. Припав губами к облюбованному удовлетворения источнику, я дожидался выплеска экстазного.

Вручение произошло!

Отпрянув, Таня руку приложила к створке губ и предъявила обозрению горячее свидетельство пронесшегося ураганного экстаза. Красуясь на ладошке, перекатывалось черное нефритовое, в точь размерчиком с перепелиное, яйцо, переливавшееся и сияющее цветовым парадом золотящихся вкраплений. Не в силах взгляда оторвать от гипнотического блеска, им любуясь, в изумлении, второй рукой она ощупывала место отторжения природного шедевра. О, если б удивлением оцепеневшую фигурку лицезрел Роден, то изваял бы на века…

Яичко Таня в кулачке зажала, как достояние искусства органического синтеза, и мне не суждено его увидеть впредь…

– Предлагаю окунуть глаза в манящий кобальт синевы пространства водного, – сказал я Тане одаренной.

Мой ненасытностью блуждавший взгляд, вторжением Татьяну одевал – бесспорно, облачения процесс намного шел быстрее, чем у распоясавшихся дланей обнажать ее.

– Рук прикосновение твоих впечатляет на раздетом теле…

– Не ощупывая нервы, раздевая? – комплимент пришелся «ладушкам» по вкусу, и в сторонке отсидеться, сдерживаясь от контакта с чувствительностью оголенной, не успевшей под одеждой скрыться, не смогли, – «захватчики».

– Помнишь, как на танцах ты взяла под управление бесцеремонной жесткой сцепкой возбуждение мое?

– Понравилось? Только это не проделывай сейчас со мной, иначе руки не дадут глазам пощупать море…

Пустынный пляж в лучах закатной розовости солнца; всхлипы сонного прибоя с хрустом под ногами вечности песчаной, и рук сплетение взаимное – воспоминаний навивали грусть.

– Расскажи мне, что-нибудь. Я чувствую, ты накопил богатство жизненного опыта, – шепнула Таня.

– Богатство опыта ты ощутила телом?

– И не только…

Была ли это провокация расчета или Таня продолжала мыслей чтение, сопровождавшим неотступно прошлое, гулявшее со мной по взморью?.. Призыв я, по-простецки, подхватил…

Видишь эти выступы фундамента на берегу? Когда-то здесь располагался комплекс отдыха с прокатом пляжных принадлежностей. Бушующее временами море и неудержимый времени поток строением нещадно распорядились, лишь зарубки в памяти о платонической любви оставив… Алла.

Стройная брюнетка, лет на … старше, с проницательной задумчивостью карих глаз, сидела за соседним столиком кафе. «Нет у Вас пятикопеечной монеты? Музыку хочу поставить», – зацепила подстрекательством к общению она…

Для поднятия культуры в общепита, повсеместно, устанавливались автоматы музыкальные, крутившие пластинки с утвержденным, «свыше» списочным репертуаром.

Помню… Утесовская – «Сердце, тебе не хочется покоя…», в исполнении певички зарубежной… Широкая натура, щедрости беспечностью, подсев за столик к даме, два коктейля винных поднесла, не соразмерив стоимость с разгулом аппетита побуждений.

Разговоры о духовном, с легким головокружением от инициативности бравадного поступка и коктейля – разом прервала незвано подошедшая подруга, лишившая меня бесцеремонно собеседницы…

Счет увидев за хмельное подношение и посчитав наличность скудную, я понял: расплатиться мне сегодня не удастся. Официантка сердобольная, под честностью обещанное слово и часов наручных добродетельный залог, все ж соизволила мне с нею распрощаться…

На следующий день, я посетил кафе и рассчитался с долгом. А передо мной предстал все тот же интерьер и карих глаз задумчивая глубина – причина обаятельная мотовства – со вкусом кофе, пачкой сигарет и на ребро поставленной монеткой на столе.

Назначать свидание необходимости не возникало: каждый день в одно и то же время, с пятаком, входя в кафе, я заводил знакомую мелодию на автомате, которую за столиком ждала загадочная Алла. Общение флиртующих симпатий длилась часа полтора, затем с друзьями Алла уходила в ресторан, располагавшийся напротив. Амбициозностью вторгаться в праздность ресторанной жизни, с ресурсными возможностями бедного студента – грозило крахом остальным статьям его бюджета. Я шел на пляж и впитывал в себя накопленную за день морем теплоту и, одухотворенный, уезжал домой. Мои попытки сблизиться с ней в отношениях, таинственной надменною улыбкой отвергались; а фраза: «Муж меня всецело удовлетворяет», – приговором обрекала…

Встречи продолжались больше месяца. Без карих глаз, смотрящих в зачарованную синь лавандную моих, и всхлипов вкрадчивого смеха обходиться я уже не мог, настолько Алла, сдержанностью обаяния монашки недоступной, в душу мне запала.

Интуиция, с ее неоспоримой вездесущностью, подсказывала:

В один из дней, стремление на взморье побыстрей уехать – привело к ошибке: с расписанием не сверившись, я оказался в поезде, решившим прогулять меня по незнакомому маршруту. Безрассудное упрямство юноши толкнуло на отчаянный поступок – я спрыгнул с поезда. Спортивная закалка помогла без травм серьезных обойтись. С ушибленным коленом, чуть прихрамывая, я не опоздал.

Искрящаяся радость карих глаз ждала меня, но, выведав причину хромоты самоуверенной, лик Аллы украшением улыбчивым, в тот вечер, более не озарялся. Беспрецедентный шаг – откликнуться ее заставил чувством, дружеские отношения переоценив…

Вечером она не променяла общество мое на ресторанную компанию. Мы засиделись допоздна в уединении уютного междусобойчика, а напоследок Алла попросила проводить ее. Вот тогда передо мной предстало раскладушечно-матрасное убежище пляжно-сервисных услуг, где Алла комнату снимала, отдыхая на курорте.

Безмолвие усыпанного блеском звезд нескончаемого мрака, нарушаемого беспрестанным гомоном и плеском волн, несущих на песчаный берег, с морского горизонта, свежесть… К природным проявлениям – контрастом – знойные объятья Аллы. Таких горячих поцелуев нежности, струящихся с губ ослепляющего воплощения желанной красоты, не приходилось мне еще испробовать. Растревоженная полюбовными позывами, непокорностью характера, напоминающая о себе эрекция рвалась упругостью наружу, привлекая ласковость сидевшей на моих коленях Аллы.

Тому растроганному эротическому «изречению» «Он» верность до сих пор хранил.

Благодарствуя за несказанность дышащего новизною утешительного подношения, я сблагородничал и искусительницу на руках вознес, как символ одухотворенных побуждений; но поврежденному колену чужд высокопарный распорядок романтичного полета, и вместе с воспарившим идеалом, я упал на мягкое песочное береговое покрывало.

– Теперь ты видишь, – с грустью прошептала Алла, – тяжелая я ноша для тебя…

Мы расстались. Я отправился, хромая, на вокзал… где встретил утренний рассвет и оклик первой электрички…

В следующий раз я посетил в кафе спустя недели три. Столик наш – приветливый свидетель выпитого кофе откровений – пустовал.

Пробыв там больше часа, я собирался, памятный уют кофейного «сентиментального пристанища», приветливый, покинуть

«Сердце, тебе не хочется покоя…».

Впервые в жизни к чуду прикоснулся: Алла – появилась. Воспринимая музыку, в растерянном оцепенении она оглядывала зал, – он пуст; Я стоял у барной стойки, за спиной ее.

– «Сердце…» – остынь, меня не беспокоя…

– Где ты провел ту ночь? – на голос обернувшись, задала она вопрос…

Я не ответил. Из сумочки она достала небольшой пакетик; «Я, к сожалению, должна идти. Мы встретимся… Это – для тебя», – Алла протянула мне пакет и попрощалась поцелуем в мочку уха.

Коробочка с прекрасной, дорогой, такой же, как и у нее, роскошной зажигалкой «Ronson», с гравировкою на ней: «Другу милому»!

А ней записка с адресом и телефоном…

Сколько времени прошло, а море и песок – все те же…

Чувства? Какие чувства может вечность пробуждать…

Возможность предоставив прикоснуться к неизведанной и взбалмошной причуде, под названьем: «Романтическая, робкая привязанность…», – Алла навсегда исчезла…

– Сильный мальчик, – молчание нарушив, вымолвила Таня.

– Нет, совсем не сильный.

А в этом сил подпитку с радостью не черпают.

– Главное – поступок. А почему ты приберег «цветочек» свой для Тани?

– Об этом я когда-нибудь поведаю…

Расставшись с Аллою, я подарил себе часы в награду за поступок, противоречащий угодливому, упрощенному желанию мной повелевать. Жизнь, своею мудростью открывшись, отвратила от порожней муки. Пляжной выходкою Алла, покорив мою доступность, сладостью взаимности не расплатилась. Она ошиблась, и за ошибку «покарать» меня решила адресной привязкою, чему я воспротивился инстинктом внутренней свободы.

В неведении я Таню оставил о печальной вехе, отмеряющей эпоху расставания; кто знает, как в дальнейшем сложатся судьба. А память бережно еще хранила два десятка, отвоеванных у жизни, приключений, о которых знала лишь одна душа… Диана.

Нагулявшись, мы отправились в гостиницу. Праздник наступил и для меня, прелестной теплотою обнажившись.

Пластики интуитивная синхронность танца, переносясь в интимное касание, гармонизировала ощущения взаимности в желании и понимании достигнуть удовлетворения. Но в единстве побуждений притаилась и опасность:

Таня в сексе опиралась на стереотипный применением, испытанный подход налички арсенала средств, как в поз нагрузке, так и в лакомстве движения, не изменяя им, боясь остаться без благоухания итогового транса, в пустотелом разочаровании. Зуд ненасытности не выпускал Татьяну из объятий ослепления оргазмом, и только после третьего «улета» наступало время томного, дразнящего отвязною игривостью, непредсказуемого секса.

– Как ты можешь? – вопрошала Таня, удивляясь всяческим оттяжкам чувственной слезности кончины «Мальчугана».

– Наслаждение мое в тебе, и чем сильней эмоциональная волна, тем красочнее зазвучит успеха заключительный аккорд…

У Тани понимание себя захлебывалось в сласти, счастья результата, и необходимо терпеливо ждать, когда откроет в ней: неизведанная обморочность алчного настоя томительности бесконечной смакования процесса…

В преддверии ожидавшего Татьяну неминуемого, трудового будня отказать себе, еще разочек, прикоснуться «обонятельным соблазном» к распустившемуся по утру «Цветку», она была не в силах…

Расстались мы, договорившись не препятствовать потоку нежности, прихода будущего ожидавшего. Татьяна уезжала с распростертою улыбкой, пресыщения и с черным бархатным мешочком – эксклюзива выделки искусства, наделенным чудотворным образом остросюжетной страсти…

Я увозил – неудовлетворенность хищную стремления великодушного охотника за пропастью оргазмов, страстно вожделенной мною женщины. Тело возбужденное утихомирить не могло соперничества неучтивого эмоциональной и физической структуры плоти, раздираемой дележкой власти. Домой вернувшись и на пару часиков укладываясь отдохнуть, призрев мои попытки, даже вопреки бессонной ночи, расслабление найти пристанища, в среде бушующих навязанных флюидов, не могло. Не спадало напряжение и у энергичного «Дружка». Лишенный утренней разрядки, он сохранял в себе, укор – безукоризненную стойкость… только душ прохладный после «изнурительных» попыток совладать с неодобрительной торчковой несговорчивостью «Спутника», отток бравады вызывал.

Что, кроме танцев, секса, заострило бы внимание Татьяны? Думая об этом, я пытался опереться на какой-то скромный речевой намек, но тишина в отличие от выброса эмоций, необузданности при взаимодействии телесном, со словами Таня расставалась очень скупо. Вопроcы откровенные, с попыткой оголить задел ее желаний, получали приглушенную загадочность улыбки. Мы жили атмосферой праздника, дарящего возможность отрешенно наслаждаться им, и лишенным мракобесия условностей надзора и закоснелости обязанностей быта. Но, как любой досужий праздник, длиться вечно он не мог, как и разгульные эмоции его переполнявшие…

Тем словесного общения с Татьяной у меня хватило бы на жизнь, а вот интима ипостась нуждалась в инновациях поддержки, хлесткими сюрпризами подогревать амурный интерес к дальнейшим воздаяниям.

Бесчисленное множество развернутых пособий и трактатов, философских измышлений, неувядающих повальным спросом дум, написано о сексе. Его позывов плоть, неугасающей законодательной душой и движущей основой устремлений в жизни и искусстве, – волнующая тема, не теряющая актуальность. Как беспредельна ширь познаний окружающего мира, также несоизмерима пышность внутренних душевных ощущений человека, со стремлением достигнуть совершенства в сексе, завлекающего темпераментной непредсказуемостью и загадочностью личностного разнообразия. По мере возмужания, расцветка восприятия его меняется, обогащаясь эстетической палитрой ассоциативных образов, не говоря уже о видимой неисчислимости партнерш и расточительной невиданности разнообразия, им уготовленного чувства. Спонтанный, наделенный юношеской безрассудностью желания: поболее и побыстрее, – секс в осенней возрастной риторике, лениво проникается глубиною чувственностью созерцания с неповторимой, всесторонней радостью услужливого обладания…

В общем, я решил упрочить завлекательную базу сексуальной подготовки. Путешествуя по дебрям экзотических советов, уяснил, в какие джунгли плотоядной опытности угодил, и как далек от совершенства, если в этом увлекательном и изнурительном занятии оно бытует; не упоминая мудрости, собою знаменующей венчание с позором импотенции.

«Ключ» мой, родовой, стал беспощадной опекунской хватки достоянием, и демонстрировал прижимисто-завидную напористость, и без позорности «осечек» увядания, замок заветной дверцы открывая наслаждения. Но, притираясь эксплуатацией к капризной скважине, он проявлял усталостные признаки морального износа пресыщения. Да и «замочек», каверзный, секретничал, артачась, степенями сложности фантазий неповиновения, мешавших гарантированно отпирать

Неделя, проведенная в инертном отдалении, гостеприимством порождала чувство новизны, призывной, провоцируя острастку ощущений предстоящей близостью…

Мы танцевали… Зал наполнялся одухотворенною радушностью «Дунайских волн». Татьяна, напускной загадочностью, затаилась…

Вид делая, что этого не замечаю, я шутками подогревал ее желание открытой «скромности», запасом образности комплиментов растекаясь по заслугам «изваяния», в награду получившего экстазное яичко. Татьяна вспоминала оплодотворенное, подаркосодержащее лицо дарителя.

– Я приготовила тебе сюрприз, – с учтивостью серьезной заявила Таня.

– «Кружавчики»?

– А ты их ждешь? – смешком ответила она.

А для сюрпризности необходим интим?

– Обойдемся. Он уже произошел…

– Произошел? Так все-таки зевнул?..

– Пойдем, раз дорожишь, стесняясь не оттоптанною непорочностью сексимиджа.

– Им? Да! И только для тебя; но больше, все ж, – тобой, предвидя секс разбой…

Обоюдное стремление нас вынесло на улицу. Неожиданно и резко, будто оступившись, как подкошенная, Таня опрокинулась назад… С трудом, но удалось ее мне подхватить, смех приземления опередив.

– Такой бесстыдно-экстремальной позы мы еще не пробовали! Это твой сюрприз?

– Он там, – сказала Таня, показав зажатый кулачок. – Угадай, что это?..

Но нетерпение попытку пересилило, меня вопросом в тупике словесном запереть. Не дожидаясь плясовой мольбы, она разжала пальцы…

Я предполагал, что плодовитость завихрений необузданных ее фантазий – не беднее моих, хотя и более закрыта в проявлениях публичных, не бравируя словами; но увиденное, неожиданностью – поразило, тронув.

– Вот, вылупился! – выпалила Таня, – с озорством наивного задора показного достижения.

На ее ладошке, головасто скорчившись готовностью к прыжку, сидел нефритовый малюсенький, потешный лягушонок…

Я пригубил ладошку «мамочки» и обаяшку-изваяние пригрел в бороздке «жизни» линии своей, любовью охватив его руки.

– Ты не Леда?… Поздравляю! – мы уже семья! А он не одержим наследственностью мании полета?

– Ты не Зевс… И шкурку не пытайся снять с него…

– В ожидании чудес? Но чудеса же ты творишь.

– Оно уже произошло!

И чтобы насладиться ею в полной мере – интим радушно нам объятия открыл.

Восседая на почетном месте, молчаливый лягушачий «выродок», окрасом изумрудным отражая всполохи свечей, лояльно наблюдал дебют внедрения вновь обретенных базовых познаний в обнаженную, практически, действительность.

Экстерьером – мощен и сутул, в речах – заносчиво немногословен, привычней – мимикою и на кулаках. Желание и разновидность женской особи значения не представляет, подходит все, что расстояние руки перекрывает. Лоб с точностью определим на ощупь: он ниже места, где вросла щетина. Подавляющий и основной рефлекс – хватательно-держательный. Не расстается, пропитавшись, с запахом дубленки…

Под напором оголенного и измененного одномоментно имиджа Татьяна ошарашено обмякла. Однако, нехотя, интуитивно сориентировавшись, танцевальными изгибами податливости, предоставила себя экспериментам узурпаторскому хаму – «вепрю однорогому», напористо-угрюмому и подавлявшему с трудом в себе желание: окрестную «чащобу» огласить надсадно характерным звуковым подпевом: сопением и сладострастным хрюканьем…

Вхождение в зловредный образ осложнялось несоответствием ни внутренним, ни внешним под, обозначившийся тип брутального кабанчика, описанного выше, но примеряя на себя шкурень упорного маньяка, я получил взамен болтанку впечатлений с сопряженной стороны, что представлялось доблестно заманчивым.

Долго и ритмично…

После испытательного разогрева на спине, Таня, доброй волею, была задействована ракурсом заявленному «Факту», встретившего – неприкрытость удовольствия «фасада заднего», и воспринявшего очарованием, нещадно-неминуемый звериный натиск иступленного инстинктом власти тупорылого животного.

Явно, не справляясь с ролью – угождать «по стойки смирно», – мягкие, ластящиеся форменные половинки всячески противодействовали радостью общения в бесстрашном соприкосновении с остервенелостью зоологического типа. В первом акте торжества, стремительного тупостного искушения, Татьяна таяла в восторге… После второго излияния признательной голосовой отрадности подопытная попыталась прекратить животный прессинг – безуспешно. Когда же у нее случился третий выплеск… она взмолилась интонацией невинности фальцетом, на этот раз с желанием обратным: приостановить мытарством затянувшуюся вязку.

– Там все живенько, ну, дай передохнуть. У тебя что, секса не было давно?

– Дремучестью повадок стойкости решил покрасоваться перед лягушачьим отпрыском.

– Теперь желаешь, чтоб я борова зачала?

– Дракона…

Не в силах более стоически держаться в позе исповедно-ритуальной, колено преклоненная Татьяна опустилась в раскоряченном бессилии, но вепренность неугомонная, удерживая под контролем ход секундной стрелки, продолжала властвовать, над самостийности лишившимся объектом добровольной сладостной агрессии.

Когда в четвертый раз Татьяна содроганием оповестила о приходе неудержимо-стонообразуещего пика… для пущей схожести, самодовольно хрюкнув, бескопытный подражатель отделился от подвергшейся чащобным стилем испытуемой интимом «крохотули», и косматым рыльцем тыкаться стал в тело загнанной хозяйки. Обойдя владения и убедившись в их животрепещущей, непритупляемой чувствительности, для острастки зоной занялся – уступчивость которой не испытывала рук моих досужий интерес. Незатейливое рукоблудство, проверяющее стойкость у опорно-ходовой чувствительности, встретило истошность бесконтрольного отпора с выплеском эмоций, посоперничать решившим с пыткою оральным изысканием истоков в «нямочки» владениях. Методы, практиковавшиеся на других частях доступности, – укусы, поцелуи по наглядности воздействия разнились от ручной работы на скоплении нервоза этой зоны также, как погонный хлыст – от перышка лебяжьего. Пытаясь скрыться от бесившего до невменяемости говорка манипуляций, Таня, принуждением, брыкалась и металась до тех пор, пока не придавила парною окружностью секрет чрезвычайной возбудимости своих ступней, мытарства прекратив, но оголила доступ к «сладостнице», чем не преминули, с наглостью, воспользоваться пальцы заскучавшие без осязания. Это спровоцировало Таню обратить внимание на «скромность Работяги», дожидавшегося благодарственного снисхождения. Пленив его руками, а владельца на лопатки опрокинув, трепетностью поклонения ретиво должное воздала…

Такого лестного набора одобрительных эпитетов, отпущенных в его красотный адрес, мне от нее, пожалуй, не дождаться… Знакомство близкое ль с «кабанчика» задором, или с Аллой – мимолетное, заочное, толкнуло в беспредельной нежной обходительности выразить себя? В финале же, раскрыв объятия «сладчайшей», стиснув ноги, все ж заставила «Обласканного» и растроганного излияниями – сладостью проплакаться, склонить натруженную дикими экспериментами «головку».

Фантастический оргазм…

Увлекшись, в самоотречении, зоологическими типажами до прогулки мы не добрались; и вечер, расслабляя и дезорганизуя темнотою, плавно поглотила ночь…

Таня доверительно спала, меня оставив под надзором сказочно-безропотного, очевидца земноводного…

Сказочка – «Царевна лягушачья»?..

А во всем ли Таня распрекрасная царевна? В сексе – несомненно. Ну, а в остальном? Лишенная дразнящей сексуальной шкурки, порадовать-то сможет чем? Заманчивою праздничною зрелищностью ностальгического танца? Жизнь – длительное изнуряющее упражнение; одной угодливою пляской взаимопонимания поз – не разживешься; секс – всего лишь плод прожорливой игры воображения, а настоящие межчеловеческие отношения – осмысленная уникальная реальность.

Скептицизм обычный после насыщения…

«Если я о чем-то, долго думаю, у меня боль головная начинается», – признательное откровение Татьяны. Не это ли причина молниеносности реакции, разящего простецким остроумием прорыва дерзостного речевого шквала? Прекрасная, не замутненная многообразием бессвязных впечатлений и зубрешкою белиберды образовательной системы, не изношенная многочтеньем – сообразительная память делает ее опасной проницательной и восприимчивой отзывчивостью собеседницей. Никакой двусмысленной корысти и надменности неискренних обходов, ввязываясь наобум в рискованные темы, с ней допускать нельзя. Таня не страдает въедливостью любопытства и не копается в подробностях ненужных «грязного белья»; интуиция и наблюдательность – вот верные ее помощники…

На шевеление зевоты под соседним одеялом откликаясь, мой помощничек интимный любопытством среагировал, угодливо приободряясь, – подсознания работа! Мы спали каждый под своим укрытием! Пришлось отвоевать себе пространство для маневра бодрости бессонными ночами, выслушав от Тани пару замечаний «лестных», вдовою обидою пропитанных.

Да и неусыпная мужская возбудимость беспринципностью «родительского дара», заявлявшим о себе нуждою в нем красотной ауры, бодрым беспокойством габаритных пожеланий, спать не позволяла и не только мне. Характер поведения партнерского, в постели, принято считать моделью проходной взаимоотношений в жизни. Внебрачная действительность у нас происходила в мягком ложе секс даров – когда мы бодрствовали, а сновидений послеактовых потребность – разделяла нас, как и публичность маеты за стенами гостиницы, которая у каждого была своя. А если заговор бессонницы добавить, цербером следящей за спокойным сном «сожительницы», то образчик данный сосуществования устраивал лишь выспавшуюся половину.

Руки Тани даже под опекой сна держать себя под одеялом не могли и в жажде, бессознательной, ощупывая окружение на стойкую взаимность, бороздили сном попутную окрестность. И не безуспешно: «интерес» манил любовной целеустремленностью, желавшей утро продуктивностью хотения зачать для плодотворной «нямочки».

Крадучись, с закрытыми глазами, вспорхнула Таня на угодливый наследный «ключик», готовый отпереть экспрессию заветной дверцы гаммы цветовой оргазма, и, взяв его объятия угодницы, позволила глазам картинку зрительности ощутить…

Неожиданно, оцепенев и пригвождено охнув, «лягушонок» шкурку сбросил, и нарядно окрылиться не успев, конечности дрожащие раскинул, обречено плюхнувшись на подлежащий торс.

«Не хочу так быстро. Что ты там нажал?» – плаксиво простонала Таня… Какие припасла она еще сюрпризы на удивление самой себя?

Настала очередь моя, фантазией перемещаясь, по ее дворцовому атласному великолепию найти «запоры» новых ощущений…

«Коронная» позиция, познанием поз этикета, предъявляла раздвоение «фасада заднего» наглядность испытателю, заканчивая церемонию терзаний утреннего пробуждения. Работа на «фасаде», для привыкшего с утра поститься «Труженика» неугомонного, была предельным испытанием, настолько соблазнительно-чарующе-нескромным представлялся вид архитектуры. Гротескно приноравливаясь хваткостью, в противоход стараниям партнера, Таня стоном правила моей рукой, лежавшей на лобковой шерстке и, кончиками пальцев забавлявшихся укромной «кнопкой» пуска механизма окрыления.… Несколько движений в бархатистом напряженном «своде», и подшефная спина изгибом поднялась и резко провалилась: рук растерянною дрожью попытавшись, воздух ухватить… Птичка – упорхнула. И я вознесся вместе с ней, низвергнув лаву из вулкана наслаждений…

Машина тормознула возле станции…

Прощаясь, отдалялись мы нежнейшей преданностью взгляда, страстью рук и поцелуев. Я увозил желание пресыщенное и обласканное благодарною признательностью страстной и далекой женщины, удобной недоступной толстокожестью, похожей на нефритовое земноводное, пригретое душой. Татьяна, как мне показалось, покидала близость с затаенной грустью расставания…

Ожидание субботнего свидания, навязчивым мечтательным пристрастием, вписалось в планы повседневной жизни; испытаний завистью не омраченная – сказка продолжалась. Свободные, не связанные долговыми обязательствами, мы наслаждались праздником беспечной жизни, отвечавшим широте взаимных блудных помыслов.

Танцевальная разминка стала имиджевым инструментом – предваряющим прелюдию игры дальнейшей, в обстановке камерной влечений. Зал, наполненный мельканием суждений, завлекал, как многоликая витрина, где, не стесняясь, выставляли показухой отношения. Мне было все равно, о чем судачат, прыская бесплодной завистью, поглядывая вслед, завсегдатаи вечеринок скороспелой дружбы. Таня, свыкшаяся с беспорядком вольностей, навязанных брожением экстазной зыби, гулявшей под ее одеждой, и заслугами моими по ее ласкательному усмирению, вела себя достаточно раскованно.

С барской фамильярностью, очерчивая круг своих владений, Таня, снизойдя, представила меня подругам. Подчеркивая холодностью безразличие к знакомству, взамен мне возвратился озадачивший, приблудный, не формальный интерес. Однако та лоснящаяся беспринципностью свобода, при наличии контрацептивов под рукой, стоящих подпаркетно на охране танцевальных нравов, из русла общей озабоченности одиночеством не выбивалась.

Сложившиеся впечатление о двуликом отношении подруг ко мне, осмеянное вскользь, у Тани вызвало нервозную задумчивость, и доверительный контакт на танцах с ними прекратился.

Желание собой украсить интерьер общения живого, в центре находясь внимания – наклонность, неотъемлемая у «близняшек», продолжала благодушием присутствовать; но отлучек на беседу – по «душам», с мужским расположением, под моим надзорным оком, показательным нравоучением, – Татьяна впредь себе не дозволяла. А если с кем-то и вступала в разговор «за жизнь», то опираясь разрешением на ласковость моей руку.

Возникали нагловатые попытки, позаимствовав Татьяну, подменив ей танцевального партнера. Пару раз понаблюдав за шармом залихватским, с которым Таня отдается танцу, и на возбужденную охотливость ведущей стороны, уступчивые опыты ревнивца прекратить пришлось. И ни один мужчина, с той поры, в моем присутствии, не удостаивался чести обольщаться ею…

Расслабляя память, я рассказывал о поражающей ее забывчивости, подвергаясь, одновременно, уклону опекунской дрессировки: в любой момент Татьяну настигала блажь «падучей», проверяющей безжалостно реакцию оберегающей заботы окружения. Держать опеку в изнуряющем надсаде – своеволия забава, страстности страхуемой, распространявшаяся темпераментом не только на постель.

Мысль о том, как отучить капризную потребность от замашек цирковых – меня на прочность проверять – пришла, разглядывая профиль тем прогулочных бесед. К Татьяне повернулся я лицом, возможность предоставив глазу, третьему, прокладывать дорогу. Пустые улицы курорта и песчаная равнина пляжа позволяли двигаться мне вспять, вручив Татьяне функцию «впередсмотрящего» и охраняющего ока безопасности… Расчетливо ронять себя в мои объятья после этого – Татьяна продолжала, только ощутив комфорт постели…

Радуя участников безоблачностью отношений, действо – продолжалось, и сегодня танцы ждали нас…

Таня прикатила на призывность встречи в длинном кожаном плаще. Вид ошеломляющий, открывшийся услугой гардеробной, перечеркнул наметки планов предстоящей вечеринки, предложив сыграть роль пылкого и нежного юнца.

То, как Таня одевалась, – сюжет отдельного повествования. Щепетильный безупречный вкус, на генном уровне привитый, бодрость стиля в выборе цветастости фасона; хорошо подогнанная по фигуре праздничность одежды, взглядом завладев, вводили откликом в смущение его наглядной откровенности мимических желаний…

С бархатным отливом, платье черное, с коротким рукавом, открытой спинкой, декольтированное до пупка… и с вызывающей длинной к показу предъявляло к композиции: опорной формы притягательность ажура черной стройности – безумство кружевных чулок, на шпильках лаковых. А как она благоухала –

От увиденного, потрясающего антуража, юноша растаял, млея. Соблазнительность фигурки Тани, ставшая «повесткой дня», влечение накопленное за неделю тормоша, настойчивостью требовало слово предоставить. Образ (страстностью обуреваемого юноши), угодный мне по духу чувств, терзал жестоким искушением, подбадривая низменных позывов громадье. А мнительность, обязанная их усердно подавить, посмеиваясь отошла в сторонку.

Трогательность романтической влюбленности: когда прикосновение любое – сердца замиранием врезается навечно в душу откровением и с угрожающей реакцией порока, в нижней части тела; с нехваткой слов, от угловатого смущения, с желанием неописуемым сомнения тревог, запутавшихся в бесконечности неразрешимых тем, и, наконец, – слепой и скоротечный, долгожданный первый секс…

Мы танцевали. Зал застыл от провокации наглядной, в помыслах восторга нагловатость затаив, нетерпеливо выжидая…

Никаких объятий – подавляющая завороженная отстраненность, робостная скованность движений и потупленность застенчивого взора. Всполохи, короткие, без концентрации острастки взгляда, на округлых прелестях фасона соблазнительной партнерши…

Разительная перемена в поведении, разыгранная мною, не могла не зацепить недоумением активность расторможенности, завлекательной, Татьяны; а окаменелость нерешительности вызывала у нее обратные позывы. Разрывая «пионерскую» дистанцию, она буквально повисала на «невинности» открытостью кокетливых посулов, оповещая о своих желаниях. Устроенною пыткой я делился с окружением, посылы хищные перебирая окопавшихся на танцевальных рубежах, слюной завистливой захлебывавшихся, престарелых ловеласов, следящих неотрывно за движением резвящейся ажурной стройности, на шпильках. Таня, думая, что внешний вид ее сковал объятий шоком, погрустнев, спросила, – «Ты стесняешься меня?»

Накрыть Татьяну водопадом комплиментов, затмив подобострастных взглядов суетливость, – равносильно было выходу из принятого на сегодня имиджа, но и пассивным истуканом отстраниться от соблазнительностью дышащего облика – грешно…

– Я тебя хочу, – шепнул я ей, губами прикоснувшись к ушку.

– И не приближаешься, боясь сорваться прямо здесь?..

– Этого не позволяет платья твоего длина.

– А я подумала – застенчивость.

Скрыть истинный портрет завесой нерешительности мне не удалось.

– Считаешь: я искоренил в себе застенчивость?..

У меня она всеобщей скромностью запугана.

Посрамлена добропорядочностью… поругана…

Стыдиться показаться в обществе развенчанном…

– И где ее ты прячешь? Что ей нужно, чтобы проявить себя?

Придерживая талию, страховкою уверенный, что шпильки могут оказаться слабенькой опорой равновесию от сказанного мной, шепнул: «Интим».

Хотелось покраснеть, потупившись смущением, от наглости, дерзнувшей предложением, но не давал неусмиримый внутренний, соперничавший с наблюдаемым и заставлявший дергаться низину живота смех судорожный.

– Я для тебя не тяжела, как ноша?

– Предполагается ночевка, внекроватная, на станции?

Смех разом оборвался. Язвительность роль робкого юнца оставила заслугам прошлого; но вот одним сюрпризом с Таней, возвращающим в волнительную юность, я готов был поделиться – в обстановке подобающей…

Разгадать ход мыслей, зарождавшихся в блондинистой головке, мне не удавалось, даже направляя их. И то, что выходило в результате неожиданностью проявления сценарной смуты, удивляло восклицанием раскрытых широтою глаз и автора, и режиссера.

Соединяя, танец нас разъединял. Я, предельно отдалившись, был предусмотрительно галантен. Ни полунамеком не касаясь антуражем интригующей тематики, не откровенничая тем, чьим откровением не распоряжался, в нижней части тела. С такою скрытностью незримых, скованных обледенением морали сил, кружащих в роли айсберга вблизи доступной роскоши порочности «Титаника», я никогда еще не танцевал, стараясь, правда, до поры, крушащим волеизъявлением не врезаться в купающийся в восхищении оплот заманчивого шика…