Читать книгу Алфавит грешника. Часть 2. Было Не было Могло - Владимир Лузгин - Страница 36

Дабы не стало будущее темью,

Где, как тела, ждёт души тлен и прах,

Господь уравновешивает семьи,

Коль заключён их брак на небесах.

Так праведница к грешнику стремится,

Чтоб возвратить его на верный путь,

Чтоб он забыл про выверты с блудницей,

Вкус опьяненья и похмелья муть.

А верующий в царствие благое,

Взяв грешницу, не расстаётся с ней,

Во имя общих счастья и покоя

Воспитывая праведных детей.

Даже не видя лоно,

Порченное изменой,

Встал я ошеломлённый

Сценою откровенной.

Слёзы, как сварки брызги,

Мне обжигали веки,

Был я родным и близким,

Стал я чужим и неким.

Разве я мог сдержаться,

Статочное ли дело,

Если под скрип матраца

Она на меня глядела?

Было – не отрицаю.

Стало – на время легче,

Всё рассказав полицаю

С мордою типа брекчий.

И будто бы кто их режет,

Женщины закричали:

Две – на могилах свежих,

Третья – в судебном зале.

Где адвокат отпетый,

Путал мозги присяжным,

Как не казалось это,

Лишним мне и неважным.

После сорокоуста,

Просьб и молитв бесплодных,

Понял я, как мне пусто.

Между себе подобных.

Нет никого на свете

С кем без напряга просто,

Будь он хоть тем, хоть этим:

Грешник или апостол

Но и в краю таёжном,

Шествуя лесосекой,

Помню я всё, что можно

Некоему о некой.

Далеко-далеко от высокой звезды,

Что укрылась туманом как белою маской,

Наклонились деревья у вечерней воды,

У пруда, где кувшинки купаются с ряской.

Там меж сотни домов есть один небольшой,

Крытый толью и сам от дождей почерневший,

Под защитой которого с чистой душой

До шестнадцати лет жил пацан загоревший.

У дощатых ворот тот же клён и скамья.

Но теперь я боюсь не хулы и не дрына –

Вдруг забыла родная своего соловья,

Белолобого, гордого, нежного сына?

Пусть судьбу не удастся мне переиграть,

Пролетевшую путая, муча, встревая,

Всё равно я приду, чтобы бедную мать

Попросить о прощенье, покуда живая.

Пересилю себя, постучу и войду,

Раскрасневшийся вмиг и внезапно уставший,

Брошусь в ноги её и скажу, что найду

Средь листвы прошлых лет, бесполезно опавшей.

Девушка с фигуркою гимнастки,

Вот и хорошо, что молода,

Если исчисляешь без опаски

Мною зря прожитые года.

У тебя глаза свежей сирени

И горячий заводящий взгляд,

Под которым робок и смиренен

Я, как тридцать лет тому назад.

Это уже было. Мы с тобою,

Невзначай отбившись от друзей,

Прикрываясь холодом и тьмою,

Оказались в комнатке твоей.

Где, не обменявшись именами,

Разжигали, истязая ночь,

Искру, пробежавшую меж нами,

Что не погасить, не превозмочь.

А когда иссякла страсти сила

Иль проснулась грозная родня,

Утро нас, казалось, разлучило

Навсегда – до нынешнего дня.

И хотя ты обновила тело,

Но, едва притронусь я, оно

Вспомнит, что желало и умело

На двоих, со мною заодно.

Только вот обидно мне отчасти,

Зная продолженье наперёд:

Кроме кратковременного счастья,

Это ни к чему не приведёт.

Девчонке купили коробочку мела,

И тут же она принялась за дела,

Раскрасив асфальт, как могла и умела,

Снабдив его текстом таким, как смогла.

Чтоб знали прохожие, не перепутав:

Вот мама, отец, младший брат, вот она,

Собою довольная, как и дебютом,

А все они вместе – родная страна.

Но дождик прошёл и рисунки исчезли,

Как будто и нет ни страны, ни семьи,

Ну, что тут поделаешь, ежели, если

Так Бог исполняет задумки свои.

Державы чьей и где – не знаю,

Открытый ливням и ветрам,

Стоит, провалами зияя,

Величественный, древний храм.

Там тишина, там жизнь в опале,

Лишь меж дымящихся камней,

Среди чудовищных развалин –

Клубы беснующихся змей.

Никто не видел, но поверьте:

От незапамятных времён

Там обитает ангел смерти,

Владелец тысячи имён.

В жару и стынь, и в тишь, и в ветер,

Не упустив черты любой,

Он в нас, во всё живое метит

Неотвратимою стрелой.

Не ускользнуть, не отвертеться –

Что суждено, то суждено:

Чуть вздрогнет раненое сердце,

И остановится оно.

Но не заметит мир и город

В том ровным счётом ничего,

И только те, кому я дорог,

Всплакнут у тела моего.

Диакон с молитвою.

Купчиха с купцом.

А друг с острой бритвою

Глядит молодцом.

Монах с камилавкою.

Купец у купца.

А друг мой с удавкою,

Держи молодца.

Алтарник с подсвечником.

Куражист купец.

А друг мой с тэтэшником,

Каков молодец.

Епископ в кукольнике.

Меха на купце.

А друг мечет стольники

Петь о молодце.

Игумен в подряснике.

Мент лезет к купцу.

А другу всё праздники,

Всё в кайф молодцу.

Послушник с перловкою.

Купец вдрабадан.

А друг с остановкою –

Опять в Магадан.

Для кого-то как божья милость,

А кому-то, грозя бедой,

Русло речки переменилось,

Льдами сдавленная весной.

Забивая протоку илом,

Топляками, сырым песком,

Так что летом её схватило

Задернившимся языком.

После, быстренько, лоскутами

Всё вдоль берега заросло –

С черемшою между кустами

И ромашками, где светло.

Птицы певчие свили гнёзда

По обычаю своему

В гуще вымахавших подростов,

Кооптируемых в урему.

Вместо заячьих троп рябые

Муравейники наросли,

И пропали следы любые

Обрабатываемой земли.

Словно не было слёз и пота,

Крепких изгородей и меж

И напрасной была работа,

Ради жегших сердца надежд.

Так что думайте, братцы, сами,

Что к чему, и о чём это я

Пересказываю стихами

Часть природного бытия.

Для чего у опушки,

Где лесной виноград,

Мне три разных кукушки

Куковали подряд,

Обещав ненароком

И с разбросом таким,

Что до самого срока

Срок неопределим.

Первой крик, словно плачет,

Словно просит: «Не пей!

Или года иначе

Не прожить меж людей».

А вторая с подхода

Вторит ей: «Не кури!

Будешь жить больше года

И не меньше, чем три».

Что последняя хочет –

После тех не секрет!

И за это пророчит

Мне несчитанно лет.

Но не знали кукушки,

Да откуда им знать,

Что чеченские пушки

Заряжают опять.

И что муфтий Кадыров

Объявил газават

Для убийства кяфиров

Беспощадно, подряд.

Что сынок его младший,

Горделив и горласт,

Над останками павших

Резать русских горазд.

А когда в самоходке

Я убитый горел,

Было мне не до водки,

Не до с бабами дел.

Лишь в небесном овале

Мать в обнимку с отцом

Чадо бедное звали,

Исчезая – втроем.

Так зачем у опушки,

Где цветет резеда,

Куковали кукушки,

Куковали тогда?

Или чтобы не струсил,

Честно идучи в бой,

Объясни мне, Иисусе,

Вот я весь пред тобой.

До тверди грешной снизойдя,

Не затеряться чтобы всуе,

Потоки буйного дождя

Резвятся, тешась и танцуя.

Который день течёт, течёт.

Никто, ничто их не ослабит:

Разверзлись хляби вечных вод,

Неиссякаемые хляби.

Давно затоплены ряжи,

Поникли липы и берёзы,

И в норках спрятались стрижи –

Живые средства для прогноза.

Зато довольна детвора,

По лужам прыгая с восторгом,

Передвигаясь средь двора

В дырявых ящиках горторга.

Да продавщицы из ларьков

Довольны выручкой спиртного –

Два выходных у мужиков,

И нет им отдыха другого.

А у кого посменный труд,

Когда из транспорта вылазят,

Те красной армией клянут

Засилье сырости и грязи.

Но безразличны небеса,

Не тронет радость их и горе,

И за грозой спешит гроза,

Как мысли в пьяном разговоре.

Долдонят мне учёные страны,

Что энтропия – главная причина

И смысл того, что смерть и жизнь равны

Для человеческого сына.

Чем хуже я секвой или елей,

Баньянов, тисов, сосен, баобабов,

Тысячелетьями исчислен возраст чей

В трудах ботаников известного масштаба.

Чем хуже я гранита и кремня,

Отрогов горных, скального откоса –

Рождённые задолго до меня,

Они не знают времени износа.

Чем хуже я заливов и озёр,

Ключей болотных, забереги края –

Всего, что видит человечий взор,

Из окружающего выбирая.

Чем хуже Солнца я или Луны,

Фотонов, кварков, атомов, нейтрино,

Создавших мир, где жизнь и смерть равны

Для человеческого сына.

А как же бог, евангелии, ад,

Стигматы, епитимии, спасенье,

И почему беспомощно молчат

Об этом воды, чащи и каменья?

Дорог без счёта – путь у всех один,

Будь раб ты или грозный господин.

Но как он сладок, этот грешный путь,

О чём, пройдя его, не позабудь.

Благодаря за дар их мать с отцом

В преддверье встречи с сущего Творцом.

Друзья мои смеялись надо мной,

Что перенять не мог их блеск и лоск:

Среди говорунов – почти немой,

Среди задир – податливый как воск.

Но мне Господь, пусть он велик и строг,

А я пред ним беспомощен и мал,

Трудами матери моей в урочный срок

Жену для продолженья рода дал.

Тьму жизни красотою оттеня,

Достоинствами, что не перечесть,

Не ровня мне, но приняла меня

Она, как крест свой и таким, как есть.

И не боясь трудов, невзгод и мук,

Пока искал я истину в вине,

Теплом и лаской где души, где рук,

Вернула мной потерянное мне.

Чтоб перестали мы смотреть поврозь,

Чтоб нас у нас никто не мог отнять,

И даже невозможное сбылось,

О чём просила пред всевышним мать.

Не всем же жить в столичных городах,

Ходить на Эсмеральду и футбол,

Тогда как фруктами мой дом насквозь пропах,

И я себя в трудах своих нашёл.

Хотя, как прежде, прост и нелюдим

В сравнении с друзьями, что умны,

При власти, на виду, и, как один,

Уже по паре раз разведены.

Им собственное мнение – закон,

Им не принять, что люди говорят:

«Любой мужчина счастлив, если он

На настоящей женщине женат».