Читать книгу На первом дыхании (сборник) - Владимир Маканин - Страница 8

Проходная общежития, как и всякая проходная, складывалась из двух движений – туда и обратно. На повышенных скоростях.

Я стоял и курил. Около.

– Эй, привет! – Я увидел знакомое лицо.

Он приостановился. Еле-еле узнал меня. Когда я был на пятом, он был на первом. Нет, на втором. Играли в баскетбол в одной команде. Или Витя, или Митя.

Оказалось – Олег. Как и я. В команде его звали Олег-два.

– Да постой, – удержал его я, – не беги. Проведи-ка меня в общежитие.

– Идем. – Он пожал плечами. Лицо его радости не выразило. Ничего не выразило.

Вдвоем легче пройти мимо вахтера, в студенческом общежитии это знает каждый. Привет – привет. Вахтер новый. Доска объявлений новая. Я надеялся, что хоть жизнь старая. Ан нет – жизнь, видно, тоже переменилась, потому что Олег-два очень уж доходчиво и современно сказал:

– Что-то у тебя вид голодный.

Он повторил и при этом не оглядывал меня с головы до ног. Он успел оглядеть меня раньше.

– Что-то у тебя вид голодный.

– И холодный тоже, – сказал я. – Я ведь иду погреться. Буду у тебя ночевать.

Он улыбнулся куда-то в четырехмерное пространство:

– Может быть, будешь. А может быть, не будешь.

И, подержав паузу в воздухе, добавил:

– Как ребята посмотрят.

Ваньку валяет. Не верю. И ни за что не поверю. Первейшая мысль: а почему, собственно, я ДОЛЖЕН тебя приютить? Обыватель особенно нажимает на это ДОЛЖЕН. У него аж сердце щекотится от этого словца. Я таких очень хорошо запоминаю. А они меня.

Когда мы в свое время встречали «старичка», мы не рассуждали. Мы просто вели его в общагу, а там говорили. Так, мол, и так. Ребятишки, придется вам потесниться. Ребятишки чертыхались. И теснились… Конечно, если б я приволок с собой ящик пива, меня и сейчас бы приняли веселее. Если бы.

– Ты откуда?

– Удрал. Строили полигон. А я не выдержал.

– Удрал со строительства полигона? – Он даже присвистнул.

Мы поднимались на этаж. Так и надо – красиво солгать. Я прямо-таки вырос в его глазах.

Теперь моя потрепанность была не в укор. Была в плюс, а не в минус.

Мы вошли.

– Ребята, он кончал наш институт – помните его? – Ребята что-то промычали и потеснились. Их было четверо в комнате. Как и нас когда-то.

Вечером я им рассказывал, как строятся полигоны. Мне постелили на полу. Я лежал на спине, глядел в потолок и рассказывал; было чуть дымно – в темноте двигались их руки с огоньками сигарет.

– А как оклад? – Весь этот треп их очень интересовал. Потому что выпускники. Им вот-вот предстояло распределение. Более того: распределение, оказывается, уже началось. И слово «оклад» они произносили не просто так.

– Началось? – удивился я. – У нас распределение начиналось только в апреле.

– А у нас заранее.

С утра они ушли учиться. К обеду я заскучал и пошел бродить по общежитию. Общага не переменилась. Те же ковровые дорожки. Те же огнетушители. Та же дежурная по этажу с единственным карим глазом. Она мне улыбнулась. Сказала, что помнит меня. Как же, как же. Сказала, что помнит и меня, и моих товарищей. Сказала, что отлично помнит. Но так и не вспомнила.

Я увидел кактусы. Тут мы сиживали с Галькой. Ладно, сказал я себе, не вздумай хандрить. Если тебе хочется скулить, то каково тем, кто кончил вуз десять, а то и двадцать лет назад. Тогда им волком выть. Или в окно выпрыгнуть. Как Колька Канавин. Был такой: бедолагу застукала дежурная у девчонки в комнате – и тарабанила в дверь. Колька полез в окошко: он думал, что у него вырастут крылья. От большой любви. И он не грохнется с седьмого этажа, а спланирует на газон с желтыми головками одуванчиков. Этих одуванчиков было тогда видимо-невидимо. Была весна.

В столовой я обедал и специально вглядывался в лица. Но знакомых не было.

Вечером я спросил у ребят:

– Слушайте. А где ваш Чиусов? (Я долго вспоминал его фамилию, когда обедал, – и вспомнил.)

– А-а, – небрежно сказал Олег-два, – болтун этот. Его давно выгнали.

* * *

А Чиусов был болтун интересный. Не просто так. Худющий и хлипкий парень с запущенными пшеничными волосами. Мазал их зачем-то бриолином, от которого со временем шла вонь.

Он был первокурсник, а мы уже кончали. И конечно же, ему было трудно в спорах с нами. Первокурсники вообще к нам носа не совали. А он лез. Не мог без этого. Таким и запомнился. Ничего не скажешь, боец был, отчаянный был спорщик. Ему, может, грамма какого-то не хватило, чтобы прослыть пророком.

Помню, он утверждал, что мы должны бросить науку и уйти из нее. Ни больше ни меньше. Уйти из науки.

– Выпей воды, – говорили ему. – Выпей водицы.

И все смеялись.

А Чиусов (по прозвищу «чушка», он и правда был грязноват) не смущался, гнул свое. Наука, говорил он, была хороша во времена Галилея. Когда ее преследовали. Тогда это были гении. Это были личности. Человеки. А сейчас их нет в науке. Разумеется, они славословят друг друга. Возвеличивают. Поют дифирамбы. Но все равно личностей там нет. Стандартно обученная, безликая, однообразная и продажная толпа. Вот что такое наука сегодня. Так он говорил.

И люди в этом не очень виноваты, пояснял Чиусов.

Просто наука свое сделала. Снесла яйцо. И больше в науке настоящей личности делать нечего.

– Куда же нам, бедняжкам, теперь деваться? – спрашивал кто-нибудь.

И Чиусов отвечал:

– В и-ис-искусство.

Произнося это слово, он почему-то каждый раз заикался. Он заявлял, что именно художники в наши дни становятся прозорливыми и, стало быть, смущающими всех, как Галилей. Только ис-ис-искусство глядит сейчас в глубь глубины. Начинается новая эра. Эра искусства.

По утрам Чиусов имел вид самый жалкий. Весь выложился в ночном оре. Иссяк. Утром он шел и пошатывался, будто наглотался таблеток, – шел с полузакрытыми глазами. Выжатый и пустой.

В таком вот виде он тащился на занятия. Однажды среди лекции он вдруг забрел к нам – к пятикурсникам. Ошибся дверью. Наши студяры страшно оживились.

– Чушка! Чушка! – орали со всех сторон. – Иди к нам! Садись! Мы все пойдем в искусство!

Чиусов сонно и долго смотрел на нас. Потоптался. Кое-как до него дошло, что не туда попал. Он развернулся и ушел – искать своих.

В перерыв мы опять на него наткнулись. Он так и не нашел, где идут занятия. Он забрел в закуток уборщицы и спал там на старых стульях.

Но мы любили его. Мы смеялись, но мы всегда его выслушивали. Пускали к себе. А таких, как Олег-два и его компания, мы и близко не подпускали. Уже тогда они были для нас не свои. Сладковатые, но не больше того. Как неспелый горох. Вечно зеленый.

Впрочем, может, вся штука в том, что они меня кисло приняли. Без размаха. И брось на них капать, говорил я себе. Не брюзжи. Смотри веселее. И расскажи-ка им, как устанавливаются на полигоне ракеты в зависимости от цвета боеголовок. Пусть ловят каждое слово. Пусть внимают.

* * *

С утра у них был разговор с представителями – так называемое предварительное распределение. Я тоже отправился с ними. Потолкаться.

А готовились они не меньше часа. Очень тщательно. Вся четверка была при галстуках. Олег-два сиял, как солдатская пуговица.

– Как мы глядимся?.. А? – спросил он звонко.

Мы как раз проходили мимо большого зеркала. Отразились в нем.

Я ответил, что они глядятся просто блеск.

– Товар надо предлагать в хорошей упаковке! – пояснил Олег-два. Держался просто потрясающе. Знал себе цену. Я чуть не свихнулся, глядя на них. Не понимал. Не ожидал, что за три года чувство упаковки так здорово подпрыгнет. Чувство моды и чувство хорошей одежды.

Разговор с представителями происходил в просторном холле. Была толпа. И был порядок. Были аккуратные столики с табличками. На табличках надписи организаций. «НИИ-7, ПОДМОСКОВЬЕ». А рядом: «КОНСТРУКТОРСКОЕ БЮРО. СВЕРДЛОВСК». И так далее. НИИ и КБ… На столиках были стопки чистой бумаги. Очиненные карандаши. Как в лучших домах.

Мои галстуки разбрелись меж этими столиками. Я нет-нет и подходил к ним – прислушивался. Ребята ругались вовсю. Отспоривали себе место под солнышком. Прощупывали не только какая работа, но и какая жизнь. Сражались за каждый квадратный метр жилья. За каждые десять рублей в зарплате.

– У-у-у-у… А-а-а-а… Гу-у-у-у, – гудели голоса.

Я вдруг замер на секунду. Я стоял посреди рынка. Вот именно.

– Ты куда? – спросил я, увидев стремительно вышагивающего Олега-два.

– Я?.. В туалет.

Я зашел с ним за компанию. Я пошел к писсуарам, а он к ним не пошел. Он пошел к зеркалу. Вытер вспотевший лоб, причесал волосы. Поправил белый уголок платочка, который глядел из кармана. Поправил – и вышел. За этим и приходил. Проследить, как товар упакован.

Из стадности я тоже посмотрелся в зеркало. Лучше б я этого не делал.

– Ну как? – В коридоре ко мне подлетел один из галстуков.

– Что «как»? – спросил я.

– Ч-черт!.. Ошибся!

Он круто развернулся – метнулся – и тут же прикипел сердцем к представителю какой-то солидной военной организации.

– Товарищ подполковник, товарищ подполковник… Ну а через год вы можете обещать квартиру?

Я слушал и говорил себе: не брюзжи… Мальчики идут зубастые. Еще более зубастые, чем ты. Очередное поколение, вот и все. Знают, что почем. Не дадут себя в обиду. Ты им просто завидуешь. Вот и заткни фонтан.

Я увидел еще одно знакомое лицо. Тоже из их выпуска.

– Привет, – сказал я.

– Привет.

Мы постояли. Поулыбались друг другу. Говорить было не о чем.

– Слушай, – спросил я, – а что ваш Чиусов? О нем было что-нибудь слышно?

– Нет. Ни звука.

– Так и исчез?

– Так и исчез.

Я хотел подробнее расспросить о том странном неопрятном пареньке. Как будто среди этой деловой толпы вдруг захотелось на секунду его, неделового, увидеть. Кольнуло что-то. Я хотел расспросить о нем, но спросить было некого. Этот уже исчез. Ему было не до меня. «А-а-а-а… У-у-у-у», – гудели голоса под сводами холла.

* * *

Я увидел Рябушкина – конечно же, он тоже был здесь. Громышевский представитель, крепыш с золотыми зубами. Вид у него был явно нерадостный. Ловец человеков. А сети-то плохонькие и уж совсем несовременные.

– Привет, – сказал я.

Мы все равно шли друг на друга – не убегать же.

– Здравствуй, Олег.

– Ну и как? Кого заманили?..

Он спешно выпятил грудь и придал себе более или менее процветающий вид. Дескать, ловим. Дескать, кое-что в сетях имеется.

– Понемногу ловим, – ответил он с важностью.

– Да неужели? – засмеялся я. – Из нашего выпуска вы смогли уговорить всего-навсего пять дурачков. Таких, как я. Недоделанных. А из этих деляг вам ни одного не заарканить…

– У меня есть фамилии – даже несколько отличников есть.

– Бросьте!

– Ей-богу, Олег.

– Знаете что?.. Даю совет. Вы им намекайте – туманно, конечно, – будто вы строите ракетные базы. Может, один-другой клюнет…

И вот тут-то он прямо на глазах погрустнел и сник. Видимо, именно так и намекал. Но не помогло. Не на тех напал. То-то.

– В одном ты прав, Олег. Ты был наивнее и лучше, чем они.

– Да ну? – засмеялся я.

Но теперь он, в свою очередь, меня рассматривал. И исследовал.

– А как ты, Олег?

– Я?.. Замечательно!

Он оглядел меня с головы до пят.

– Замечательно! – повторил я.

Но он так же мне поверил, как и я ему.

– А ведь нам есть что вспомнить, Олег. Мы хорошо жили. Верно?

И он, можно сказать, подарил мне вздох. Я промолчал.

– Не собираешься к нам вернуться?

– Нет.

– Жаль… А Горчаков болен, ты слышал? Он хотел тебя видеть зачем-то.

Горчаков – это был Кирилл Сергеевич, второй представитель. Тот, который высокий и болезненный. Который выделил мне полсотни рублей на гранатовый сок.

– Как он сейчас?

– Плох.

– Ну пока. – И тут у меня тоже вздох вырвался. – Алексей Иванычу привет.

То есть Громышеву. Как-то вдруг вырвалось. Само собой.

– Спасибо. Между прочим, он тебе письмо отправил.

Уже с расстояния я крикнул:

– Не получал.

Вечером выпускники вернулись умиротворенные, каждый из них полупродался в два или три места и теперь имел в запасе несколько вариантов, где жить и работать. Несколько вариантов счастья. Они были довольны. Сняли галстуки. Легли. До трех ночи они обсуждали и перебирали. Олег-два вставал и пил холодную воду, от волнения.

Я то просыпался, то засыпал.

У Громышева я вкалывал, как лошадь. Я отвечал за энергопитание, за передвижные станки и насосы, за планировку и за артезианские колодцы. Специалистов не было. И как инженер я, конечно, здорово там вырос. Стал профессионалом хоть куда. Потому что нет худа без добра, а добра нет без худа. Три года на износ. Как сказал золотозубый коротышка, есть что вспомнить.

* * *

В больнице на этот раз получилось не совсем складно.

– Ты что же это, родной, – ядовито сказала старуха с передачами.

Мои груши и яблоки лежали в левом углу ее огромной корзины.

Мы столкнулись на этаже. Возле самой палаты.

– Я таскаю твои посылки, а ты, оказывается, и сам тут.

– Тсс, бабуся.

– Чего это «тсс»! Ты думаешь, у меня руки колхозные?

– Я врач, бабуся, – залепетал я, стараясь потише. – Я врач, и ты не имеешь права…

– Какой ты врач! – махнула она рукой и, даже не дослушав, пошла по палатам. Наметанный глаз. Ведьма.

А получилось вот как – тот самый, непросыхавший вцепился в меня как клещ. И в голосе нищенство:

– Проведи, а?

– Бог подаст, – отмахнулся я.

– Проведи…

И я провел.

– Он со мной, – сказал я на входе и помахал листками и рентгеновским снимком, свернутым в трубочку. Это был риск. И немалый. Я провел, но сгоряча и наскочил на старуху с передачами. Пока обошлось. Однако это уже было как предупреждение свыше.