Читать книгу Опыт остановленной жизни. Основание всеобщей науки - Гульшат Назифовна Суханова, Елена Васильевна Казанцева, Владимир Николаевич Васильев - Страница 7

Призыв в армию и служба не стали каким-то особенным событием в его жизни. Во время службы тягостное течение времени скрашивалось только созерцанием природы да размышлениями на посту во время несения караульной службы. Казалось в мечтах, что после возвращения домой начнется новая, другая, какая-то настоящая жизнь, которой он еще не жил, но только собирался. Но вернулся домой и потекла такая же, как прежде, бесцельная и нелепая жизнь в недовольстве ею и томлении без настоящего дела. Хотелось жить полной жизнью, но ни жить, ни общаться не умел. Все еще был отроком. Размышлял о возможности изменения себя, чтобы быть таким, как все. Искал себя, свою способность, дело для души и вечности.

Наступает время, когда птенцы улетают из родительского дома, чтобы жить самостоятельно. И ему нужно было решиться на перемену жизни. Грезилось ему однажды во время дневного сна, что идет гроза, льется дождь. От большого камня, лежащего на улице, отделился обломок. Бурным потоком воды его унесло в дальний конец улицы, на зеленую поляну. На той поляне солнце ласково пригревает, птицы поют, ветерок освежает. Хорошо там было камню, легко, привольно. Возвратился все же обломок к своему родному камню, но той поляны не может забыть. Хочется обломку вернуться туда, где ему так легко дышалось, где птицы пели и солнце согревало, но жаль бросить отца – родной камень. В августе 1978 года он сжег тетради со своими записями и уехал из города, в котором прошли детство и отрочество, уехал, полный надежд на жизнь, из стесняющей атмосферы родительского дома и родного города к свободе. Во время службы в армии и в последующие неспокойные годы он не размышлял систематически, но всегда думалось, конечно, о чем-то; что-то зрело, наверное, в голове. Было понимание, еще не высказанное, не сформулированное, о необходимости единой науки, единого научного языка, поскольку не объяснить в категориях атомно-молекулярной теории ни биологических, ни социальных явлений. Единство понимания было необходимостью познания, и мысль в нем искала путь к этому единству. Но непроизволен был этот поиск. Он не осознавал еще своего призвания, не знал себя, не нашел себя в своем деле.

Влекла к себе, ошеломляла, притягивала взор женская красота. Но женщины и красота их были для него недоступны. Смел с женщинами тот, кто устойчиво утвердился в общей мирской жизни. Тот, кто не включен в мирскую жизнь, кого нет в мире, тот не имеет успеха у женщин. Он избегал толпы, не мог ее психически и физически выносить и тем обречен был на одиночество. Женщин около него не было: они там сбывают свою красоту, где многолюдство, где успешно устроившиеся в жизни благополучные самцы. Красивых женщин не бывает на окраине мира, там, где был он. Однообразно текла его жизнь. Он словно пригвожден был ко кресту или к скале на краю земли и, не имея возможности ничего изменить в своей судьбе, отстраненно взирал с высоты своего отчуждения на окружающую мирскую жизнь. Быть в молодые годы исключенным из жизни – это страдание, горькая участь. Мир не видит такой трагедии, крест этот невидим, он в духовном мире возвышается. Муки те знают только испытавший их да вечный Отец, пославший его на распятие.

Проходили годы, но в жизни его ничего не менялось. Другим доставались расцветающие каждую весну молодые женщины, а его взгляд – взгляд с креста – становился все более безжизненным. Много расцвело за годы его молодости женщин, но ни одной не было рядом с ним. Живым, но не живущим он был. Не имея своей части в окружающем его кипении жизни, он становился все более безучастным в отношении к ней. Люди с увлечением бросаются в океан мирской жизни и теряют в нем себя, найдя свое место и свое счастье. Он оставался на берегу, оставался посторонним наблюдателем жизни. Быть исключенным из жизни, не иметь в ней участия значит быть противопоставленным вечности и бесконечности. С необходимостью судьбы индивид, противопоставленный вечному и бесконечному миру, становится равным ему в духе. Изъятый судьбой из жизни, противопоставленный вечности, он созерцает ее умственным взором. Перед ним – все существующее, а не своя только часть. Противопоставленность вечности есть жизнь духа, самопознание. Познание есть жизнь наедине с вечным и бесконечным Отцом. Мышление несовместимо с мирской жизнью. Мирская жизнь имеет своим предметом частное, преходящее и конечное. Предмет жизни духа, мышления есть общее, вечное и бесконечное. Есть мирская жизнь бездуховной плоти, и есть бесплотная духовная жизнь. Индивид, ничтожный и нелепый в мире, становится великим в жизни духовной. В прикованном и пригвожденном, сущем на краю земли рождается высокий дух.

С высоты и дали своего изгнания смотрел он на мир и человека в нем. Разделение с миром есть и разделение с жизнью. Мысль в нем искала путь к единому пониманию сущего. Мышление протекало независимо от его воли, непроизвольно. Словно он был орудием познания, словно познание не индивидуальный труд, но дело всего мира. Обычно думают, что мысль ни от чего не зависима, но это не так. Мысль – не прихоть, не произволение индивида, но она так же необходима, как необходимы поступки. Мысль так же определяется условиями жизни индивида, как и его действия. Форма психики есть форма индивидуальной жизни. Сын, разделенный с Отцом, обретает дух самопознания. Что открывается людям, то им вечный Отец сообщает непосредственно или посредством Своего распятого Сына. Только на кресте Сын может сообщаться духовно с Отцом – живущий в мире Отца не слышит. Только к скале пригвожденный может обрести дух и принести в ветхий мир свет обновления, новой жизни. Образ Прометея прикованного, Христа распятого, человека страдающего есть лучшее приближение к пониманию познания. Человек страдающий есть человек познающий. Объективное мышление не зависит от частной воли индивида. Можно сказать, мышление использует индивида, протекая в нем. Не так это происходит, как думает обыватель, что индивид размышляет, движимый «любовью к мудрости», но в действительности в нем начинает свою деятельность необходимая, объективная мысль. Объективное мышление, божественный дух древнегреческие мыслители называли логосом.

Он часто задумывался в своем одиночестве о человеке в вечности, хотел понять его будущее, направление исторического развития. Человек был постоянным предметом размышлений. Картины фантастов не убеждали, в них не было понимания. Искал место человека в научной картине мира: органическая и одушевленная материя не укладывалась в общую физико-химическую картину мира, была непонятным, необычным исключением в ней. Единого подхода к пониманию материи в науке не было. Человеку не было места в прежней научной картине мира. Материя в современном понимании, как и во времена господства механистического воззрения, не оставляет места жизни и мышлению. Потому-то и не было прежде науки о жизни, человек не был предметом научного познания. Лишь немногие мыслители видели в человеке проблему. Немыслящее большинство не догадывалось даже о том, что и человек должен быть предметом науки. Не поняв человека, как можно достичь единства познания? Ведь и человек есть часть мира, часть сущего. Не было в прежней науке даже понимания, что человек, его жизнь должны стать предметом научного, теоретического, понимающего познания. Обыватели, далекие от дела познания, много говорили о «единстве мира». Но в их писаниях это выражение было пустой, ничего не значащей фразой. Понимания единства мира не было.

Современная так называемая научная картина мира представляет собой странное явление. Мир существует в единственном числе, мир один. И наука о мире как об одном предмете познания должна быть одна. Но мир разделен в современном представлении на отдельные части, отдельные миры. Это мир так называемой неживой, или неорганической, материи, мир организмов и социальный мир. Им соответствуют физика, включающая химию и космологию, биология и наука об обществе, социология. Эти науки есть словно науки о разных мирах – они имеют каждая свой научный язык, свои категории, понятия. И, похоже, нет даже понимания учеными умами в настоящее время, что это нездоровое, незаконченное состояние научного познания. И материя разделена в бездумном мнении обывательской толпы. Разделяются во мнении «живая» и «неживая», «косная» материи. В свою очередь, «живая» материя есть разделение материи сознательной, обладающей сознанием, и материи бессознательной, не обладающей сознанием. С такими разделениями не достичь, конечно, единства понимания и построения единой науки о жизни, о материи. По этой причине и нет в настоящее время ни понимания жизни, ни понимания сознания: ведь понять нечто значит отождествить с другим, свести это нечто к единому роду сущего, к общему понятию. Нет и разумного понимания материи, поскольку она разделена в бездумном мнении на «косную», «неживую» и «живую». В разделении истины нет.

Определить предмет значит определить и выразить свое отношение к нему, понятие. В это время, в 1979—1981 годы, он был, наверное, на пределе своей отстраненности от жизни, на пределе безжизненности. Не было своего дела, которое наполняет жизнь смыслом, дает радость и удовлетворение. Не умел сходиться с людьми, жил одиноко, поэтому не было и женщины, которая является необходимым наполнением жизни. Жизнь была пустой; жил в совершенно общей, абстрактной форме. Даже и не жил, но только был, существовал. Не было ничего из того конкретного, что увлекает и наполняет жизнь. Он только созерцал отстраненно, безучастно внешнюю ему человеческую жизнь. Помнится отношение его в то время к людям, к мирской жизни. Отношение это, принявшее форму определения «человек – это материя», есть, конечно, предельно общее, абстрактное отношение и понятие. Это было его отношение к мирской жизни, из которой он был исключен. Этим общим, абстрактным отношением и понятием была его жизнь. Быть безжизненным, быть живым, но не живущим значит жить в общей форме, значит только существовать и созерцать. Форма жизни, предельно общей, абстрактной, выразилась в мысли предельно общей: «Человек есть материя». Он смотрел на людской мир отчужденно, не принимая участия в мирской жизни. Чуждо было ему, потому что недоступно, все то, чем живут, чем увлекаются люди. Мирская человеческая жизнь, являясь для него только предметом созерцания, воспринималась как часть мирового материального процесса. Отстраненность и неучастие в жизни, безучастность способствовали тому совершенно общему взгляду на человека и остальной мир, тому отношению, в пределах которого материя не делится на живую и неживую, одушевленную и неодушевленную. Для мыслителя, сущего в пределе отчуждения от жизни, для того, кто прикован к скале на краю земли, человек не отличается от остального мира, но есть одна из материальных форм.

Индивид не изолирован от внешней среды, но даже в самой общей форме существования жизнь его происходит в мире. Внешний мир в состоянии изгнания из него есть предмет созерцания, но не присвоения. Индивид, переживающий бессмысленность своего существования, и во внешней среде не видит своего, ближнего себе смысла, присущего всем благополучно живущим индивидам. Внешняя среда для него есть не благо, но зло, поскольку он злополучен. Недоумение и вопрос его о смысле есть вопрос и о смысле внешнего наблюдаемого им мира. Он смотрит безжизненным, общим взглядом на внешнее сущее и определяет в мысли свое к нему общее отношение. Отношение, определяемое в мысли, есть понимание действительной сущности. Если жизнь остановлена, то сущность внешнего мира есть чуждая материя. Смысл внешнего сущего определяется в пределах жизни. Если жизнь бессмысленна, то и внешний мир как сторона ее бессмыслен. С креста все существующее воспринимается иначе. У существующего на кресте равное отношение к деревьям, камням, организмам. Это все есть материя сущего в многообразии ее форм.