Читать книгу Вор - Владимир Росс - Страница 6

Она появится внезапно,

Со вздохом восхищенным внутрь проникнет,

В крови растает безвозвратно,

И сердце дерзкое погибнет…

Фома жил на тихой улочке вполне респектабельного района и имел веское основание гордиться огромным особняком, унаследованным от дражайших пращуров. Тюремный срок, оторвавший Фому от родового гнезда, превратил старинный дом, некогда отличавшийся ухоженностью, в ветхое запущенное строение, но благородство архитектурных форм оказалось сильнее хозяйского легкомыслия – как и раньше редкий прохожий не останавливался под впечатлением пышного барокко. Освободившись, Фома недвусмысленно отослал приютившихся в нем бомжей, расчистил от грязи и хлама одну комнату и, отложив наведение порядка во всем особняке до лучших времен, вернулся к старому промыслу. Кто знает, что мешало сорокалетнему крадуну2 взяться за ум? Не сложившаяся жизнь часто отторгает красоту, и нищета материальная, как правило, – не пара богатству духовному.

Последняя ходка3 здорово изменила его. Опустошенный взгляд на бутылку по вечерам и отсутствие каких бы то ни было целей, кроме дневных рысканий в поисках «прожиточного минимума», – вот и всё кино. Так бы и спился позабытый друзьями и врагами, если бы вскоре не появилась она.

Увидев её – бойкую, энергичную, с озорными глазами и смешным хвостиком на макушке, мужчина, уголовник незапятнанной репутации, не имеющий ничего общего с донжуанством, прошел, ни разу не обернувшись. Помня предательство подельника4, обеспечившего сознанкой5 последний срок Фоме, а себе свободу, он поклялся никогда впредь не промышлять в паре. Тем более, делать исключение ради девки, пусть даже идеально подходящей на роль стрёмки6, не собирался. Жизнь, однако, распорядилась иначе.

Паразитка прибилась к нему в ходе одной рискованной вылазки в соседний квартал. Забравшись в лакомую хату, Фомка уселся возле холодильника, выложил из него съестные припасы, мысленно распределив порядок их употребления, и хотел было приступить к трапезе, как услышал звонкий свист. Домушник7 насторожился и прильнул к окну, удачное расположение которого позволило узреть отворившего калитку хозяина. Не забыв ухватить часть продуктов, крадун под лязг дверного замка, аккуратно снял выставленную при проникновении раму, перешагнул подоконник и тихо смылся.

Чумазая малолетка8 в запомнившемся желтом жакете необъятных размеров крутилась неподалеку, сияя гордостью за своевременный сигнал. Фома протянул спасительнице палку колбасы и молча откланялся. Глупости добавить к родной статье «с проникновением» ещё «вовлечение несовершеннолетних» его солидный опыт и знание уголовного кодекса не позволяли. Но наглость юной леди меры не ведала. Девчушка липучкой клеилась сзади и не отставала ни на йоту, чем изрядно трепала нервы. Кому же хочется засветить9 домашний адрес? Битый час петляя по городу, Фома на каждом хитром повороте надеялся потерять преследовательницу, а когда сие в конечном итоге произошло, облегченно вздохнул. И всё же Фортуна разыгрывала свою партию, ибо по возвращению домой на завалинке родительского терема его поджидала смышлёная не по годам малолетка, рассекретившая тщательно оберегаемые координаты в ближайшей пивной.

Напустив на себя, насколько позволяли мимические способности старого эРЦэДэ10, устрашающий вид, Фома грозно прошамкал:

– Ух, я тебя! Вали отсюда, клопиха.

Девочка, щуря миндалевидные глазки, мило улыбалась, словно перед ней тряс кулаками не уголовник, а потерявший квалификацию кукольник. Смутившись нулевым эффектом, крадун ретировался:

– Ну как хошь…

Примирительной фразой всё джентльменство и ограничилось. Оставив девку на улице, Фома, в предвкушении торжества по случаю благополучно провернутой операции, прошел в дом. Уже поднеся граненый стакан к разверзшимся устам, услышал за спиной:

– Не пей!

Знакомый тоненький голосок прозвучал совершенно иначе, нежели у дома «клиента». Казалось, вырвавшись из глубин девичьей души, он вобрал в себя вселенскую нежность и хрупкость.

– Да кто ты такая?! – оторопел Фома. – Какие причины помешают мне делать, что хочу?

– Самая главная, – тихо прошелестела «гостья», – я. Ты ведь будешь моим другом? Мимолетный интерес промелькнул во взгляде мужчины и тут же угас. Плоская грудь юной особы, претендующей на роль подружки, лишала переговоры даже призрачного консенсуса.

– Ни-ког-да! – отрезал он.

– Да? – донеслось сквозь веселый ответный смех.

Девочка приблизилась, бесцеремонно забрала у Фомы стакан и преподала ему, умудренному лагерными перипетиями, первый урок:

– Ты ведь не злой. У тебя глаза добрые, сколько ни притворяйся – все равно выдают. А это, – показав пальчиком на едва пробивающуюся грудь, добавила с завидной непосредственностью, – вырастет. Вот увидишь.

Что мог противопоставить избитый жизнью уголовник обезоруживающей откровенности? Он тупо уставился на экспроприированный стакан и выдавил:

– Фома… Аквинский…

– А меня зовут Ляля… Ляля Босоножка.

И Фома увидел, если быть конкретнее – прозрел! Понадобились несколько лет и крепкие нервы, чтобы действительно рассмотреть в подросшей леди секс-символ! Теперь домушник часто слышал:

– Ну и… Чего вылупился? – Беззастенчивая непринужденность девушки с первой минуты сковала волю Фомы. Стоило ему попытаться уяснить детали из прошлого Ляли, лукавая колдунья чарующе улыбалась, заставляя мужское сердце сжиматься, и безжалостно щелкала друга по носу:

– Нет, ты не джентльмен…

Стремление стать им предусматривало неслыханные жертвы. Имперский статус единственной дамы огромного дворца вмиг обрел величественные очертания, в связи с чем Аквинскому пришлось применить всю свою гибкость. Бархатная революция промчалась по его жизни, изменив уклад, привычки и принципы работы. Если раньше он выходил на промысел, когда заканчивалась выпивка, и финансы пели романсы, то ныне – с периодичностью, какая довлеет над законопослушными работягами, спешащими на фабрики и заводы. Друзья вновь зачастили к нему. Иногда просто посидеть, чаще – перекинуться в картишки и почти всегда – с презентацией верняка11 – наводящей информацией о денежных квартирах и домах. Наряду с хлопотами гостеприимство несло Босоножке золотые яйца – за год с небольшим она умудрилась организовать ремонт в доме, уютно обставить интерьер и настояла на приобретении Фомой машины, разборного бассейна и сауны с солярием. Телефонизация особняка стала прорывом в области информационных коммуникаций, а вскоре на обновленной черепичной крыше забелела и спутниковая антенна. Наперекор консерватизму соседних хибар, бережно лелеющих признаки старины, Аквинские хоромы подверглись неизбежным преобразованиям времени, управляемым дирижерской рукой Босоножки.

Сама Ляля проявила себя несравненной хозяйкой и требовательной подругой. В вопросах быта любые споры с ней обретали неуместный подтекст, а иной раз венчались унизительным эпилогом, ибо всё, к чему она притрагивалась, наполнялось непредсказуемым смыслом. Фома, идя на поводу природной Лялькиной интуиции, безропотно дурел от несоизмеримых с прошлой умеренностью трат. Скрывая недовольство под глубокомысленной маской финансового стратега, вкладывающего резервы в высоколиквидные активы, он, скрипя зубами, давал добро на очередное приобретение, а после, тайком, безбожно клял свою уступчивость, женскую «магазинную» болезнь, а заодно и научно-технический прогресс. Оставалась единственная область, где Фомой по праву удерживался лавровый венок непревзойденного маэстро и непререкаемого авторитета. Моральной компенсацией за бесчисленные уступки служили отрывы на Ляльке в работе. Если Босоножка на скоке12 портачила бок13 – просто ли совершала ошибку в краже или занималась на стреме своевольством, Аквинский, проявляя порой чрезмерную суровость, раздалбывал её, не стесняясь в выражениях. Ни к чему, кроме штормов, словесные вольности не приводили. Легкая перепалка превращалась в шквал, а не так уж и редко – в цунами. Тогда каждый отсиживался на своей половине, ожидая, пока стихия успокоится, и в океане Выплескиваемых Эмоций наступит прежний штиль. Иногда на погодные катаклизмы уходили месяцы, бывало, благодаря отходчивости хозяина, апокалипсис сворачивался за несколько дней.

В их отношениях замечалось много странностей. Так, например, спальня Ляли была персоной нон грата, святыней, порог которой Фома никогда не переступал. Того потребовала девушка, и Аквинский, дав страшную для каждого арестанта14 клятву, обрёк себя на гордую невозмутимость импотента. Соблазнительные формы созревшей подруги, коих он жаждал с минуты знакомства, уже давно маячили в глазах, но приверженность кодексу каторжанской чести15 была сильнее вольных слабостей. И даже после того, как однажды Лялька осчастливила его ночным визитом, позволив сотворить с ней долгожданный coitus (акт совокупления), Фома не изменил обещанию.

Босоножка появлялась, когда хотела и исчезала не менее загадочно, руководствуясь исключительно личными прихотями. Винить в том кого-то, кроме себя, Аквинский не мог. Душенька уголовника, скудная на фантазии, грезила классической позицией «дама снизу», а удовлетворившись, тут же забывалась сном. Утром повторить подвиг не удавалось, ибо Лялька не задерживалась у сожителя, и тогда невосполненные потребности девы били днем по сэкономленной энергии самца коротким:

– Эгоист!

Что поделаешь, альтруизмом уголовник не страдал, разве только по праздникам, да и то после длительных воздержаний – следствий затяжных ссор.

Фома кожей прикипел к малышке, хотя вслух, несмотря на приличествующий возрастной ценз, он ни разу не осмелился так её назвать. И справедливо. Маленький родничок превратился в фонтан энергии, сметающий на своем пути всё и вся. Подруга бурлила жизнью, будто подпитывалась неведомыми космическими источниками, заряжающими её божественной силой. Спорить с богиней – невозможно, доказывать очевидное – себе дороже, настаивать на благоразумии – всё равно, что головой об стенку биться. Стоило ей свернуть пухленькие губки суровым узлом, взметнуть молняшку из грозового неба бездонных глаз, как сердце начинало нестерпимо болеть, хотелось уступить и согласиться со всем, чего она просит и требует.

Отстаивая в неравной схватке право выпивать с друзьями по выходным, Фома поступился азартными играми, до которых был охоч с молодых лет. Бойкая шантажистка угрозой навсегда покинуть дом нанесла серьезный контрудар по приятелям-каталам16, зачастившим к сожителю. Привыкшие считать дом Аквинского уютной малиной17, они мечтали вернуть ему, утратившему громкое имя в силу последней ходки и пристрастия хозяина к зеленому «змию», былую славу, но, столкнувшись с босоногой грозой в юбке, предпочли исчезнуть до более благоприятного случая. На этой почве произошел дворцовый переворот. Крича об оскорбленных чувствах потомственного шпилевого18, Фома бил себя в грудь, хватался за бритву и даже разок полоснул по татуированному запястью. Отвоеванное таким образом право на выпивку, окропленное полулитром крови, хоть и вылилось дорогой ценой потери острых азартных ощущений, зато открыло двери старым друзьям.

Одним из завсегдатаев субботних посиделок стал аскетичного вида строгий старичок с профилем Гомера. Философская внешность жарким греческим солнцем растопила сердце Ляли, а усилия, приложенные обстоятельным дедом к воспитанию безалаберного Фомы, моментально нашли в женской душе благодарный отклик. Педагогические приемы вызывали восхищение. Достаточно было старику хищно втянуть ноздри и произнести магическую фразу: «Есть к тебе, брат лихой, интерес с претензией19», как Аквинский жалко съеживался и шел на попятный, чего бы те претензии не касались.

Очень скоро пожилой господин завладел уважением Босоножки, а с ним – безграничным доверием, что само по себе приравнивалось в этом доме к подвигу, и мог без опаски для ушей заявиться посреди ночи, встретив гарантированное радушие хозяев.

Виктор. Слава о его мастерстве гремела по всей стране, когда Фомки, а тем более Ляльки, еще и в помине не было. Непревзойденный карманник20, щипач-одиночка21, Вор22 по духу и образу жизни23 доживал долгий век в поисках того, кому бы смог передать секреты древнего мастерства. Навыки тонкого искусства требовали исключительно талантливого ученика, потому за свою многолетнюю жизнь пришлось поменять добрую сотню претендентов, но счастье встретить человека, способного в будущем творить чудеса, так и не улыбнулось. Беспардонное молодое поколение раздражало старого урку24 и убивало надежды, однако вера в нетленность высокого ремесла и яркий пример Диогена, днём с огнем искавшего, делали вдохновенным даже отчаяние.

– «…просите и дано будет вам, ищите и найдете…», – грустно цитировал дед слова из Евангелия и поднимал на Ляльку огненный взор. – Так разве ж я не ищу?!

Фома в такие разговоры не лез и помалкивал, хотя мог сказать многое – ведь он тоже был учеником Виктора, правда, самым неудачным. После первых же занятий Аквинский, тогда еще зарившийся на журавлей в небе юноша, осознал свою никчемность в карманном искусстве и получил от прямодушного учителя старую добрую фомку с рядом полезных наставлений. Это и определило имя и дальнейшую судьбу домушника, ставшего виртуозным мастером проникновений в чужие жилища. Впрочем, Виктор зла на бесталанного воспитанника не держал.

– Фома, – часто повторял он, – уникал. Ни Богу свечка, ни черту кочерга. Одним словом, наш человек.

Обычно компания усаживалась за кухонным столом и, основательно подкрепившись, вспоминала былые времена. Пожалуй, старик был единственным посетителем, кто на дух не переносил спиртного и посторонних лиц, но при этом никогда не заглядывал с пустыми руками. Потому кухню вскоре окутывал терпкий дым шалы25, и, смеясь до упаду, обкурившаяся троица проводила незабываемые часы. И вообще, вечера с Вором кардинально отличались от других. Они затягивались до утра и радовали спокойной домашней атмосферой. Босоножка, пристроившись рядышком, грациозно орудовала кухонными приборами, и Виктор, не в силах отвести взгляд от её длинных белых пальцев, часто восхищенно охал:

– О-хо-хо! Надо же какой набор у дитя! Боже мой, почему ты не послал таку диточку мне?

Лялю не смущали слова друга. Где-то в глубине души ей нравились отеческие нотки в устах притягательного деда, тайком от Фомы показывающего хитрые штучки из криминального репертуара.

– Деточка, подай салфеточку, – ласково просил Виктор, когда ситуация требовала уединения с хозяином.

Городские проблемы, новости из тюрем и лагерей обсуждались в её присутствии, но резюме выносилось в сугубо конфиденциальной обстановке.

Не обижаясь на причуды старика, Босоножка чмокала его в лоб, и понимающе пропадала в комнате. Исполнение просьбы растягивалось до притворного возмущения Виктора:

– А где же наша салфеточка? – после чего Ляля возвращалась к заскучавшим друзьям…

Уроки не проходили даром. По воскресеньям, во время закупочных мероприятий, она грузила Аквинского провизией, а сама, пользуясь временной слепотой взмыленного, как мул, спутника, оттачивала в базарной толчее освоенные приемы Виктора. Ловкость, с которой кошельки прилипали к рукам, дарила ей удовлетворение, какого не давал Фома, и наслаждение, какого не мог дать ни один мужчина. То, ради чего женщины кидали на панель бренные тела, она брала легко и без самоосквернения, а, учитывая и вовсе не материальную заинтересованность игры в чужие кошельки, Босоножка по праву считала себя высоконравственной леди.

Одна милиция знает, к чему приводят психологические шалости, если объектом их приложения служат платежные средства законопослушных граждан.