Читать книгу У подножия необъятного мира. Хроника деревенского городка - Владимир Шапко - Страница 8

С насыпного вала крепости Шаток первым увидел их. Телеги с людьми, подпрыгивая, скатывались с парома на берег, копились обозом на озяблом осеннем гольце. Густой липкий снег ветер гнал над вжавшимся в берега Иртышом. Трепал хвосты приседающих лошадей, крылато накруживая, шарил под понтонами боязливую воду. Паром быстро отвалил и сразу пропал в снегу. Вязко заскрежетала, заклацала галька, телеги закряхтели, обоз двинулся к городку.

Вдоль вала навстречу снегу раскрылённо проскакал странно маленький военный на странно большой лошади. Шинель была подоткнута, как у бабы подол, из-под задних копыт лошади сыто летела грязь. Витька кинулся с вала, побежал вслед.

Военный подлел к обозу, вздыбил лошадь и, ярясь на месте, визгливо закричал:

– Кто разрешил в город?! Н-назад! Мать-перемать! В объезд! – И снег сдёрнул со вскинутой руки красный хлопок выстрела. Ещё один. Ещё.

Не добежав до обоза, Витька упал, пополз вбок, к валу, юркнул в ложбинку. Осторожно выглянул.

С телег сыпались залепленные снегом люди – женщины, дети, старики. Порывы ветра толкали их к крутящемуся с лошадью маленькому военному, но они, оставаясь на местах, точно пятились от него, уходили назад в белую снежную занавесь. А военненький всё ярился, хлопал выстрелами.

– Конво-ой! Мать-перемать! Перестреляю всех!

Пожилой дядька в серой шинели что-то тащил, дёргал из-под мешков первой телеги. Высвободил, наконец, винтовку. Испуганно вздёрнулся перед военненьким, приставил приклад к ноге. Обмотка на ноге предательски раскрутнулась.

– Как стоишь! Фамилия! Где остальные? – визжал военненький. – Па-ачему гонишь через город?!

Торопливо конвойный начал что-то объяснять. На Иртыш показывал, в стены снега, на телеги, на людей…

– Я тебе покажу «писледню пэрэправу»! Я тебе покажу «голодны людыны»! В трибунал, мурло хохлацкое, захотел?! – взвизгивали злобные словёнки. – Где сопроводиловка?!

Конвойный начал рвать крючки шинели, выдернул пакет. Протянул. Тут же отскочил назад, опять приставив приклад к ноге.

Курьеришка сразу как-то успокоился, засунул пакет под шинель, взвизгнул: «Ждать здесь!», развернул лошадь и полетел со снегом к городку.

Со всего обоза люди сразу сбежались к конвойному, окружили его.

Когда обоз поравнялся с насыпным валом, на бугорке возник радостный белый Шаток. К нему, как к равному, подошли конвойный и старик чеченец в башлыке. Пожилой конвойный наклонился к Витьке и усатым голосом сапожника Нечипоренки с Отрываловки ласково спросил:

– Сынку, далече будэ до Бабкиной мельници чи ни?

И уже в следующую минуту шёл впереди обоза, ведомый за руку Витькой.

К Бабкиной мельнице можно было проехать мимо городка вдоль Ульги, напрямую, но Шатку как не пройти с такой компанией мимо своего дома – и, обогнув крепость, обоз стал прижиматься к городку, потом точно свернул в Витькину улицу.

– Анфимьевна, глянь… геолух-те кого привёл… – только и смог пролепетать Подопригоров, и ветер гудел в его беззубом рту, как в дырявом улье.

За городом, когда обоз оврагом лез за сопку, где и пряталась Бабкина мельница, в спину ему вдруг встало слепое вечернее солнце – и, будто башлык старика-чеченца, весь овраг запылал огненным, жёлтым. И снег, словно пепел, метался, места себе не находил. Так же внезапно солнце пропало – и под ногами опять зачернело, зачавкало…

Часа через два, с градусником уложенный в постель, Витька уверял мать, что ни капельки не заболел. Подумаешь, ноги промочил. Подумаешь, лицо горит. Первый раз, что ли? Время-то какое на улице. Не то осень ещё, не то уже зима. Самое смутное и непонятное время, если разобраться. И теперь, когда идёшь…

– Помолчи! – оборвала его мать и приказала: – Лежи!.. Десять минут!

Лежать… Десять минут… Попробовала б сама – узнала б тогда.

За столом, высветленным светом абажура, словно за ровным и ладным полем раздумий, сидел друг Витькиного отца Шишокин. Сам отец, приобняв больную руку, взад и вперёд ходил по комнате.

– Коля, сядь! – приказала мать и ему, но он, приостановившись, посмотрел на неё поверх очков и ничего не понял. Продолжил ходьбу. Вдруг как-то издалека начал тихо и удивлённо закипать:

– Нет, это ж надо придумать! «Предатели»… Целый народ – и предатели. А, Лёша? Кучка негодяев дарит коня на золотых подковах другому… всемирнейшему негодяю… и за это целый народ рассеивают в морозы Казахстана и Сибири! А?…

– Не то ещё будет, Коля, – спокойным голосом отвечал Шишокин. – Наш любитель медового табаку не то ещё надымит трубкою своей. Дай срок.

Николай Иванович нахмурился. Но не кинулся, как обычно в спор, промолчал. Опять ходил, обнимал руку, ёжился от боли.