Читать книгу Одиссея одинокого волка - Владимир Виленович Лиштванов - Страница 8

Дед по отцу, Василий Терентьевич, был родом из той же губернии, что и дед Прокоп, но из беднейшей крестьянской семьи.

В семье детей было много. Не всегда ели досыта, бывало зимой, на всех четверых детей были одни только валенки. Вот и бегали в туалет, или босяком, или по очереди за сарай.

Прадед, Терентий дожил до 93 лет, а собирался прожить 110 лет. А не прожил лишь по собственной вине.

У него был огород, а рядом росли вербы, которые мешали. Он одну вербу спилил, а пень остался. Терентий пень обкопал, обрубил корни, и надо было вытащить. Прадед был маленьким, щуплый, пятидесяти килограмм веса в 93 года.

Он обвязал пень вожжами и самостоятельно принялся тянуть. Нет, чтоб людей позвать, лошадь взять. Но так и не вытянул, пошел домой, сказал бабке, что завтра надо будет позвать людей, чтоб вытащили. После этого он сел обедать, выпил, как обычно, чекушку водки и отправился спать. Утром начали будить, а он мёртв.

Перед революцией 1917 года Василию Терентьевичу удалось закончить четыре класса церковно-приходской школы, но больше учиться не пришлось.

Начавшаяся революция вселила надежду на лучшую жизнь. Революция всем нужна была. Кому-то с жиру, кому-то с дури, а кому-то от безвыходности.

В начале апреля 1918 года немецкие войска оккупировали территорию Грайворонского уезда и приблизились к Белгороду. Белгородский Совет обратился к населению с воззванием об организации отпора немцам. Срочно приступили к формированию вооруженных отрядов из рабочих и крестьян.

Василий с братьями и друзьями, в числе первых, отправился в Белгород и записался бойцом красной гвардии, воевать за светлое будущее.

В 1919 году Василий уже в составе РККА воевал на Южном фронте.

Он был пулемётчиком. В одном из боёв его дивизия понесла большие потери и её отвели на отдых и переформирование в Киев.

В это время в городе пронёсся клич, призывающий к погромам.

Многие бойцы дивизии поддержали это воззвание и принялись грабить, убивать евреев, насиловать евреек.

Эти зверства были явно хорошо кем-то организованы. Василий не стал принимать участие в погромах, удивляясь этим бесчинствам. Он был противником всего этого.

Руководству Красной армии пришлось снять с фронта две дивизии, чтоб усмирить погромщиков. Зачинщиков арестовали, самых активных расстреляли, а всю дивизию расформировали и бойцов отправили в другие дивизии.

Так Василий попал на Туркестанский фронт. Там он продолжил служить пулеметчиком, где участвовал в разгроме Южной армии Колчака. К концу 1920 года его назначили командиром пулемётной роты.

В конце 1920 года, как хорошего командира и преданного бойца с врагами молодого социалистического государства, его направляют в кремлёвскую охрану, где он становится чекистом и прослужил там шесть лет.

Кроме Василия, в охране были и другие люди. Приходилось сопровождать и Ленина, и Троцкого на выступления на заводы. Четыре раза ездил с Лениным и шесть раз с Троцким.

Ленин был таким маленьким, рыжим шибзиком, но когда начинал говорить, это всё, веришь только ему.

Вот он говорит, и все заворожено внимают ему. Он всё говорит, доходчиво и понятно, как есть, всю правду, то, что надо людям, то, что они хотели для себя и своих детей.

Троцкий, мужик такой, скромный, борода такая, представительная, и голос мощный. Начинает говорить Троцкий, и думаешь: «Да, Троцкий прав, Ленин не прав».

Начинает говорить Ленин, то думаешь: «Нет, Ленин правильно говорит, а Троцкий неправ.» У Ленина с Троцким всегда были разногласия.

Потом, когда Троцкий стал врагом народа, Василий Терентьевич боялся за свою жизнь. Когда Берию расстреляли, то снова боялся, т.к. был в НКВД. Да ещё у В. С. Абакумова работал. Всё время жил в страхе. Лишь при М. С. Горбачёве стал носить все награды.

Возможно, лавина репрессий его миновала, так как он никогда не был палачом – «катом», и самолично ему не приходилось расстреливать, как потом он рассказывал старшему внуку.

Он зверства на допросах не уважал, хотя были среди его сослуживцев конкретно любители допросов с пытками.

Бывали и другие случаи.

Знал он одного начальника НКВД, так тот любил брать несколько человек арестованных, сажал в машину и увозил в поле. Там он их отпускал, а когда люди отходили от него, то начинал их расстреливать из пистолета, используя людей как живые мишени.

Через некоторое время его самого арестовали, осудили, как врага народа и расстреляли.

При И. В. Сталине хоть и были каты, которые много натворили из боязни за свою шкуру, но масса чекистов были порядочными.

Затем он работал в транспортном ЧК с Ф. Э. Дзержинским, а позже с В. С. Абакумовым, к которому Василий Терентьевич относился с большим уважением.

Как он рассказывал старшему внуку, хоть В. С. Абакумов был из семьи чернорабочего и швеи, не получил какого-то образования, но был умнейшим человеком. Он многие вопросы народа держал в душе.

Будучи неграмотным, он стал одним из великих разведчиков, крупным деятелем той системы. Будучи из низов, ему претило уничтожать людей, но система и безысходность вынуждала его это делать.

Во время Великой Отечественной войны, Василий Терентьевич был в рядах СМЕРШа. Ему приходилось ловить врагов, давать указание на отстрел шпионов и полицаев.

Когда освободили его родное село, то вскоре все полицаи в округе были пойманы, набралось около ста десяти человек. Этим занимался отряд СМЕРШа под руководством Василия Терентьевича. Их повели под конвоем в райцентр.

Проходя мимо болотистой низины, Василий Терентьевич подумал:

– Пока мы дрались с фашистами, они хорошо жили в тепле и сытости. Работали на фрицев, убивая коммунистов, партизан, грабя, издеваясь над мирным населением. Жировали, ели, пили, девок трахали, а суд им даст всего десять лет лагерей. Это не справедливо!

Обдумав всё, он приказал:

– Конвой, слушай мою команду! По изменникам родины, предателям – огонь!

Конвоиры открыли огонь из автоматов. Никто не выжил.

Придя в райцентр, Василий Терентьевич написал рапорт в управление о массовой попытке к бегству полицаев, и что живым не ушёл ни один. За то, что не дал уйти ни одному полицаю, получил от командования благодарность.

В другой раз, Василий Терентьевич проехал в село, недавно освобождённое от фашистов.

Народ пришел к нему и жалуется. Был в этом селе староста при немцах.

Когда пришли наши войска, то этого старосту солдаты арестовали, допрашивали и командир приказал повесить его на мосту вверх ногами.

Хотя всё село просила не трогать его, он им очень помогал, он был их староста, спасибо ему, но командир не послушал.

Василий Терентьевич нашёл эту часть, нашёл и командира, совершившего самосуд.

– Каждый должен заниматься своим делом, – сказал он командиру, – армия – своим, а СМЕРШ – своим. Вы могли того старосту арестовать и передать в СМЕРШ, но допрашивать, пытать и вешать – это не дело регулярной армии. За это я тебя накажу.

Командир понёс заслуженное наказание, но какое, так дед внуку и не сказал.

Из органов госбезопасности Василий Терентьевич был уволен в начале шестидесятых годов.

Тогда же его приняли на работу в трест инженером по крышным конструкциям, хотя никакого инженерного образования, ни высшего, ни даже среднетехнического, у него не было.

Да и вообще мало кто из чекистов имел образование. Чаще они кроме школьного, а зачастую и неполного начального, ничего не имели, даже высокопоставленные начальники, что Ежов, что Ягода, что Берия, а лишь друг друга назначали на должности.

Из-за отсутствия знаний по крышным конструкциям, Василий Терентьевич идя на работу, брал из дома, или покупал по дороге две свежие газеты.

Приезжая на объект он лез на крышу. К тому времени ему уже было за шестьдесят лет. На крыше он стелил одну газету и садился отдохнуть. Немного отдохнув, принимался читать вторую газету.

Прочитав газету, он пройдёт, что-либо посмотрит по сторонам, поменяет газеты местами. Смотришь и день прошёл. Газеты собрал, в карманы сложил, в трест зашёл и поехал домой.

После окончания Великой Отечественной войны, Василий Терентьевич поселился в Киеве, а жену с сыном Николаем отправил жить в деревню под Сумами.

– Если снова начнётся война, теперь уже атомная, – объяснял он жене с сыном, – Киев разбомбят, а здесь больше вероятности, что вы останетесь живы, да и я с остальными детьми приеду к вам в эвакуацию. Нужно место в деревне, на случай таких событий, куда можно приехать, вот вы и будете держать это место.

Второго сына и двух дочерей он забрал в Киев, а сына Николая с женой оставил в деревне.

– Ты будь здесь, – напутствовал он жену, – смотри за хозяйством.

В 1946 году начался голод в чернозёмных областях РСФСР, на Украине, Молдавии, особенно сильно пострадавших от военных действий, засухи и необдуманной политики государства.

В 1947 году голод продолжился и жена, заболев, умерла.

Похоронив первую жену, через некоторое время, в 48 лет, Василий Терентьевич женился на 22 летней девушке.

С ней он прожил около двадцати пяти лет, но она заболела раком и умерла.

К этому времени все дети жили отдельно своими семьями. Тем, кто жил с ним в Киеве, он помог с квартирами, на должности пристроил, внука Сашку в министерство республики определил.

Чтоб не оставаться одному в двухкомнатной квартире сталинской многоэтажки, Василий Терентьевич поступил мудро, он подал объявление в газету: «Возьму девушку на квартиру».

Спустя какое-то время к нему по объявлению пришла девушка. Высокая такая, под метр восемьдесят, лет тридцати. Звали её Мариной.

Она была замужем, но потом развелась. Муж регулярно бил со страшной силой. То она юбку оденет слишком короткую, то посмотрит ни так на молодого парня, то ещё за что.

Была беременной, избил так, что выкидыш произошёл, теперь она не могла рожать детей.

После этого, она ушла от мужа.

Марина приехала из деревни и поступила работать на завод, начала искать жильё, бросилась туда, сюда, а тут попалась газета с объявлением.

Посмотрела квартиру, оценила будущую свою комнату. Ей понравилось, всё красиво, чисто, квартира хорошая, потолки около трёх метров.

– А платить как? – поинтересовалась она.

– Да мне платить ничего не надо, – ответил он, – так если поможешь чего убрать, приготовить покушать. У меня продукты все есть, я прикреплён к магазину, что в нашем доме, приготовишь и себе, и мне.

Это ей особенно понравилось, и Марина осталась жить. Она стала ходить на работу, а в свободное время помогала убирать, готовила еду и всячески ухаживала за ним, называя «дедушкой».

Однажды Василий Терентьевич сказал ей:

– Марин, иди сюда. Был в городе, посмотрел, молодые женщины выглядят не так как ты. Ты немножко одеваешься не совсем так. Вот деньги, иди в магазин, посмотри, как люди одеваются. Купи себе всё что необходимо, и чтоб когда ты шла по городу, тебе в след оглядывались мужчины. Чтобы ты морально чувствовала себя не хуже других.

Этим дедушка совсем очаровал её. Раньше её за это лупцевали, а здесь сам дед предлагает модно одеться, да ещё выделяет денег на это.

По этой причине, когда в следующий раз он положил ей на плечи руки, она их не отдёрнула, а когда крепко обнял, поцеловал и предложил спать вместе, то согласилась.

Была б возможность, то она б и ребёнка ему родила, но жаль, не может после выкидыша.

Официально он с ней не расписывался, да и прописывать не стал. Она прописана была в общежитии и стояла на заводе в очереди на квартиру.

Если б дедушка прописал её в свою квартиру, то она автоматически лишалась очереди на заводе, а этого она не хотела.

Как ветеран гражданской войны и почётный чекист, находящийся на особом учёте, Василий Терентьевич ежегодно ездил в санаторий, бывало по пять раз за год.

Когда ему исполнилось девяносто лет, Василий Терентьевич приехал из очередного санатория, прихватив, как он говорил: «двух старушек, по сорок пять лет каждая».

В квартире они накрыли стол, а он полез на антресоли за банкой компота.

Марины не было дома, она в то время взяла отпуск и поехала в деревню к родителям, помочь по хозяйству.

Не найдя лестницы, Василий Терентьевич поставил один табурет, на него второй, а на второй ещё маленький стульчик и взобрался на эту пирамиду.

Что-то повернулся с банкой подавать. Стулья под ним шатнулись, и он рухнул, поломав себе бедро, ключицу, два ребра. Он грузным был, да и с возрастом кости стали хрупкими.

Гипс ему наложили, но в больницу не стали забирать. Сын приспособил табурет на колёсах, и он разъезжал по квартире.

Сын был известный хирург, работал в клинике ЦК Украины, он делал такие сложные операции, за которые никто не брался, но родного отца не стал определять в какую-нибудь клинику, а прописал лишь домашний уход.

Родственники забрали у деда ключи и по очереди приезжали, проведывали.

Узнав о случившимся с дедом, старший внук взял отпуск и прилетел самолётом проведать деда.

– Если б Маринка была, – стал жаловаться он внуку, и заплакал, – я бы выжил.

– Дедушка, – проговорил внук, расстроившись таким настроением деда, – я всё же надеюсь, что ты выздоровеешь.

– Да нет внучок, наверно не увидимся.

Действительно, гражданская жена Маринка, действовала на деда очень благотворно.

Ещё в первый свой приезд, когда она появилась в квартире, внук обратил на это внимание.

Когда Николаич приехал, ему тогда было лет тридцать два, а Маринке, лет тридцать, почти ровесники. И она там за дедом активно убирала, ухаживала, всё: «Дедушка, Дедушка!». А дед Василий – орёл такой там, весь из себя, довольный таким обхождением.

В следующий раз Николаич приехал поездом.

Дед Василий встретил старшего внука, и они поехали домой.

Дома у деда кухня большая была, квадратных метров пятнадцать, и какая-то она квадратная.

Стол стоял большой круглый, в радиусе метров полтора, стулья хорошие вокруг. Стол уже накрыт, в центре возвышалась какая-то пирамида, вся салфетками укрыта.

После дороги Николаич пошёл в ванну, помылся. Потом зашёл на кухню, сел с дедом за стол. Там уже посуда, всё расставлено: горшки, шкварчки, наготовлены.

Дед снимает с пирамиды салфетки, а там из чешского стекла фиолетового графин такой высокий, рюмки, фужеры.

– Давай внучок, за приезд, – проговорил дед Василий.

– Давай дедушка, – согласился внук.

Дед наливает из графина в рюмки.

«Водку в графин слил дед что ли, наверно напиток благородный какой-нибудь», – подумал Николаич.

Выпивают, а это – самогон, градусов пятьдесят.

Внук быстрей запивать.

– Дедушка, ты что, самогон гонишь? – удивился Николаич.

– Да нет, это не я! Это Маринка!

– Хорош напиток!

– Я вот думаю, внучок, может тебе квартиру сделать?

– А зачем она мне? Я служу, государство по увольнению бесплатную квартиру даст.

– Вот за это я тебя уважаю! Это я проверял, каким ты стал.

Легли спать.

Ночью Николаич спит, слышит, кто-то ковыряется во входной двери.

«Ёкарный бабай! Это ж надо! – подумал внук, – Только приехал, и в эту ночь пришли деда грабить!».

Он встал, зашумел.

– Чего ты там? – удивился дед.

– Да кто-то шебаршит!

– Да ты ложись, – успокоил дед, – это Маринка с работы пришла, она во вторую смену.

Николаич посмотрел на часы, время около двенадцати ночи. Успокоенный дедом, он лег и заснул.

Утром раздался стук в дверь.

– Вставай, ванная налита, – раздался женский голос.

Николаич посмотрел на часы – начало седьмого.

Встал, пошёл в ванну. Ванна такая глубокая, чуть ли не по пояс. Голубого цвета.

Помылся, вода прекрасная, даже синевой отливает. Помыл ванну, открыл воду, чтоб деду набирало.

Подошел к комнате деда и постучал:

– Дедушка.

– Да, да!

– Я там ванну помыл, сейчас набираю тебе.

– А, ну хорошо, сейчас иду.

Дед вышел из комнаты, внук смотрит, а возле кровати её тапочки стоят и дедовы шлёпанцы рядом, друг перед другом.

Николаич посмотрел на Маринку, а она – босяком. «С ней дедушка явно спит!», – радуясь за деда, подумал внук, – «Там глядишь, у меня племянник появится!».

Вспомнив всё это в свой последний визит, Николаич пожалел, что Маринки нет рядом с дедом.

Внук уехал от деда весь расстроенный, но с надеждой, что тот выздоровеет, но этому не суждено было сбыться.

Вскоре дед Василий умер.