Читать книгу Ржавая Хонда (сборник) - Владимир Яценко - Страница 14
РЖАВАЯ ХОНДА (повесть) ЧАСТЬ 2 Чистое Поле. Брянск — Шостка 6. КАИН ГУДЛАЙ
ОглавлениеХорошие люди. Порядочные.
Меня подобрали, антибиотики не пожалели, ногу вылечили. Рыжего вот выхаживают. Ради него купец большой привал устроил.
— Да-да, — повторяю, — так и сказал: пока Рыжий не оклемается, дальше не полетим. А ведь до гор километров сто осталось. Леталкам — отбой пути.
Рыжий имеет бледный вид. Его волосы пострижены и уложены. Огромные глаза, когда-то напугавшие меня наглостью, сегодня смирные, как у ребёнка, — круглые и чуть пришибленные. Немудрено: мы все удивляемся, что он выжил.
Я был уверен, что это химера его клешнёй подбросила. Но когда Рыжий в полёте вниз головой посшибал у твари щупальца, изумился. О таких фокусах я не слышал. Расскажи кому — вралем сочтут. И будешь фраером по гроб жизни. Но из-за чего тварь сдохла — тоже вопрос. Иван лишь несколько раз рубанул, она и окочурилась. Все, конечно, его поздравляли. Молодец, мол, Рыжего спас.
Только Иван плечи не прямил и глаза прятал. Потому что честный. Если уж я видел, что из трёх его ударов, только один по клешне попал, то и он себе цену знает: в смерти монстра неповинен.
— Я твоей лепихе рукав починил, — пытаюсь втянуть Рыжего в беседу. — Примерил — мне впору. Давай поменяемся. Моя-то на мне мешком сидит. Неудобно. Дашь на дашь, что скажешь?
— Лепиха?
— Куртка дружинника. У тебя нутряк был отпорот. Я зашил.
— Нутряк?
— Карман. Похоже, у вас там, в деревне, с человеческой речью туго.
— Не то слово… — вздыхает дикарь. — А почему «дашь на дашь»? Насколько я понимаю, обе куртки мои.
В самом деле. Я как-то об этом не подумал.
— Бери, — видя моё замешательство, щедрит Рыжий. — Носи, Каин, на здоровье.
— А Булыга на колючку напоролся, прикинь? — Я несмело давлюсь смешком.
Грешно, конечно, радоваться чужому горю, но, если человек сам разносчик бед и неприятностей, почему не злорадствовать?
— Рукой на корме за борт взялся, чтобы на своё место в баржу запрыгнуть, а там колючка. То ли ветер закинул, то ли положил кто… Ух, как его разобрало! В кусты кинулся. Они к нему побеги тянут, а он мечом отбивается и свободной рукой листья рвёт. Как жменю насобирал — обратно. Меч выронил и давай гербарий растирать! Трёт и в глотку, ну! Так всё и схарчил. А потом скрючило его, как припадочного. Морда красная, губы фиолетовые, буркала выпучены… точно околеванец.
— Кусты те, что слева от озера? — тихо спрашивает Рыжий. — Жёлтые с фиолетовыми шариками?
— Точно! Так это он ягоды собирал? А я думал — листья.
— Ты будто радуешься…
— А то! — осторожно усмехаюсь: ни разу ещё не получилось угадать настроение дикаря. — Это же он, зараза, на тебя химеру навёл. Ну! И секты — его работа. Специалист поля! Гадёныш!
— Почему так думаешь? — со скукой в голосе спрашивает Рыжий.
Тут бы мне и заткнуться: и так болтанул лишнего. Но в такие минуты язык мне не родственник: он сам по себе, и я ему не указ.
— Потому что знаю Булыгу. Наш он, калужский. Известная личность. А Данила — его начальник. Тот самый дружинник, что в лавке Данилой представился, а потом тебя приложил…
Ох и вскинулся на этих словах Рыжий! Даже медфандр с раненого плеча соскользнул, открывая изодранную розово-красную плоть. Только Рыжему по фиг — ему пальцем на врага показали.
— Врёшь!
— Чтоб меня санитары забрали!
— Почему раньше не сказал?
— Четверо их было, — оправдываюсь, — а ты скипидарный. Порубили бы они тебя и меня с тобой под горячую руку. Потому и молчал.
Рыжий откидывается обратно на подушку, а я перевожу дух. Ну вот, храни меня Отец Небесный, будто тетиву арбалета взвёл и не порезался.
— Скипидарный?
— Вспыльчивый! Деревня…
— А сейчас почему рассказал?
— Феликс в осадке, а Иван вроде бы на нашей стороне, симпатизирует…
— А если меня грохнут, тебе отсюда не выбраться, — усмехается Рыжий.
Нечего мне ему ответить. Не хочется этого признавать, но без Хонды я раб обстоятельств. А с ним — друг и брат Полю, кум и сват ему.
— Положим, Булыга для Данилы с Иваном — такой же обратный билет.
Сказал и испугался: как-то чересчур прямо получилось. Но Рыжий меня не слышит:
— Одного не пойму, с чего он на нас взъелся?
— Точняк за своих отомстить хочет. Одёжка у нас приметная. А ты, балда, ещё и часы с убитого снял. Вдруг они корешевали?
— Кто? — не понял Рыжий.
— Данила с тем парнем, которого ты раздел.
— Вот оно что… почему же тогда от Десны сразу на Брянск не повернули?
— В том-то и дело. Я думаю, что дружинники купца пасут, хотят на его схрон глянуть. А мы так… удачным прикупом. По-любому, выздоравливай скорей, и валим отсюда…
— Сбрендил, Каин! Впервые в жизни в таких хоромах живу, — он опять приподнимается на локте. — Ты можешь леталкой управлять?
— Легко! У моего дядьки такая была. Когда-то мечтал извозом заниматься. До первой встречи с санитарами, конечно. Теперь не мечтаю. На хрен надо…
— А кто такие санитары?
Откинув покров, входит одна из жён купца. Та, что пониже, чёрненькая. На меня приветливо глянула — и к Рыжему. Мама дорогая! Как он расцвёл! В момент всё забыл: обо мне, о Даниле… и про то, что угоном леталки интересовался. Только на девицу смотрит. Глаза блестят и не по-детски сверкают.
— Здравствуй, Мария, — говорит Рыжий. — А мы тут с Каином о приятелях толкуем.
Улыбается она ему. Ласково. Фандр на плече поправляет, а Рыжий даже не морщится. Будто не рану тревожат, а по щеке гладят. И вдруг — провалиться мне на этом самом месте! — он здоровой рукой легонько её по заднице шлёпнул! Нежно так, по-хозяйски. А давалка ничуть не смутилась: только фыркнула как-то по-особенному, провела ладошкой ему по груди и присела рядом:
— Можно я с вами посижу?
— Конечно, милая, — воркует Рыжий, — тем более что это твоя комната.
Я вновь осматриваю отсек: серебряная паутина фандра светит ровно и ярко. Хамелеон настроен на слабое проникновение солнечных лучей. Но, судя по крепости паутины, опрозрачнить стену плёвое дело. Стоящая вещь! Серьёзные люди. Я это сразу понял, ещё там, в камышах. Когда они в ослепительном сиянии леталок зависли надо мной. И как точно вышли! Феликс, царствие ему небесное, успел пояснить, что они издалека нас увидели, а метили аккурат на нашу излучину — самое узкое место на реке. Только недолго я радовался. Вот как сломанный ноготь Данилы увидел и Булыгу признал, так и кончилось моё веселье.
— …Каин! — О! Братан меня кличет. — Оглох, что ли?
— Да слышу я, — отзываюсь неохотно. И не вру нисколечко. О чём Мара только что спросила, помню. Просто отвечать не хотелось. — Надоело на одном месте сидеть, вот и решил на мир глянуть. Поискать, где людям жить хорошо.
— Что за фантазии? — удивляется Мара. — Это вы на Руине лучшую жизнь ищете?
— А что такого?
— На Руине «хорошо» не бывает. Там даже химеры не живут. После Кролевца до самого Лемберга ни кустика, ни травинки. Пустыня. Сплошное лавовое поле.
— Подумаешь! — усмехается Рыжий. — Если на леталке…
— Не пойдёт! — обрывает его Мара. — После Шостки фандр теряет свойства. Ни леталок, ни крепостей… даже пиво охлаждать нечем. Весь фандр — в тряпьё, в ветошь. Пек несколько раз пробовал на ту сторону прорваться и бросил. Летишь, будто нормально всё. А потом падаешь. И пешком назад.
— А почему так?
Мара в жеманно-девичьей манере ведёт плечиком:
— Неизвестно! К Шостке подлетаешь, а дальше только на лошадях. Пек думает, что это как-то с Дном связано. Наверное, Дно не плоское, а с выраженным рельефом. Возможно, что в тех местах горы Дна к нам ближе. А Дно, породившее фандр, его же как-то убивает.
— «Дно, породившее фандр»? — изумляется Рыжий. Я изумлён не меньше. — Как это, Мария? Объясни!
Я думал, что Мара увянет: ясно же — тайны купеческие выдаёт. Но девка со сливом секретов не мешкала:
— В пустыне за Шосткой встречаются глубокие штольни. В некоторых из них плавает удивительный туман из серебристых нитей и фиолетовых теней. Купцы такие места называют «озёрами». Только это не вода. А что это — никто не знает. Если в правильную точку такого озера опустить ткань, то она получит какие-то свойства: станет скафандром или холодильником, чем угодно…
— Каин, — зовёт меня Рыжий, — почему молчишь? Твой интерес обсуждаем.
— А после Лемберга? — скучно съезжаю с базара. — А там что?
Поддерживать игру в искренность не хочется. Странный этот купец. «Мутный», что и говорить. Запросто могу представить, как за инфу про «озеро Дна» Пек своей шмаре кишки на голову намотает. Да ну их всех к санитарам! Чудная, конечно, парочка: кочующий крестьянин и купцова цыпочка, но, что они полюбовники, и без болтливости Мары видно. И как Рыжий, будто невзначай, руку на её колено положил, а она ничуть не отстранилась, напротив, подалась навстречу его ладони. И как сама юлит, поправляет простыню, улыбается… разве что хвостом не виляет. Хотел бы я, чтобы и мне вот так когда-нибудь улыбнулись.
Но как же он смог? Он же, типа, раненый? Или им там, на болотах, чтобы с женщинами справляться, руки без надобности? Руки им для серпов и нунчаков, в порядке борьбы с крокодилами? А вершина доблести — женщина, крокодилы и уборка на силос одновременно. Дикари… Но тогда колючку Булыге сам Рыжий и сосватал. Запросто! Он и не на такое гаразд. Взять, к примеру, как он ловко тогда, в лавке, «своим» прикинулся — с ископаемым чинариком на нижней губе. А ведь не курит! Под простака косит — факт! Может, он и не фермер вовсе… Если бы фермеры умели думать, они бы давно всем кодлом в разбойники подались, а не гнили у себя на болотах.
Входит Елена:
— После Лемберга сплошные завалы, — говорит она. А что я говорил! Уши — они всюду! — А зачем вам в Лемберг, ребята?
— Я к началу Тьмы иду, — важничает Рыжий. — А Каин ищет, где лучше.
— Тогда вы оба идёте не в ту сторону, — кокетливо качает пальчиком Елена. — Тьма на Юге, дальше от Солнца. А жить лучше ближе к центру, — на Севере. Там разрушений меньше. Местами даже прежняя биосфера осталась, доупадническая.
— Это к Питеру топать? — уточняю.
— Питер, Вологда, Псков… Только без фанатизма, конечно. Чем ближе к Мурманску, тем Солнце в зените. Жара и парилка, кровь закипает прямо в жилах.
— Почему это «не в ту сторону»? — обостряется Рыжий. Мара, не стесняясь, берёт его за руку. — Старики сказали, чтобы шёл на Запад, куда до Упадка Солнце закатывалось. Теперь там лежит дракон, заклинила тварь небесный механизм. Туда-то мне и надо, чтобы выяснить, как с драконом справиться.
— Красивая легенда, — говорит Мара. — И цели у вас красивые.
— Имена у них тоже красивые, — подхватывает Елена. — Каин… Хонда…
— Пек говорил, что «хонда» — это рисовое поле, — игриво сообщает Мара. — А если рис шёл в амбары сёгуну, то поле специально заражали особым грибком, который окрашивал зерно в ярко-алый цвет. Хонда становилась красной. Наверное, поэтому родители тебя так назвали, красавчик!
Она покусывает Рыжему ухо, и что-то незаметно, чтобы он возражал или был чем-то недоволен.
— «Каин» тоже неплохо, — улыбается мне Елена. — Все люди от Каина произошли. Прародитель человечества!
Она присаживается на мою скамью, приходится потесниться. Сидеть от этого удобнее не становится, зато теперь я чувствую тепло её тела, запах волос и что-то ещё, особенное, переполняющее меня возбуждающим напряжением. Первым желанием было уйти от этого непрошеного вторжения. «А вдруг купец войдёт? думаю. Вряд ли ему этот бардак понравится!» Но потом сомнения сами собой сходят на «нет». Происходит что-то томительное и завораживающее. Мара приносит пакетики сухарей с запахом мяса и сверкающие жестянки с пивом. Я пробую и то и другое. Вкусно! Необычно, конечно, у нас таких давно не находят, но действительно вкусно. А вот Рыжий — да он по жизни о Дно ударенный!!! — отказывается и грузит нас своими комплексами по поводу упаднических продуктов, к которым не стоит привыкать.
Ленка смеётся и выходит. Правый бок, к которому она прижималась, обдаёт холодом. Как же было здорово сидеть с ней рядом! Через минуту возвращается с музыкой. Тоненькая полоска на липучке легко цепляется к стене. Нас обволакивают бередящие душу звуки. Эх! Видели бы вы в этот момент лицо Рыжего. Умора! Если б не Ленка, точняк, со скамейки бы упал. Ржунимагу, честное слово! Дикарь хренов! Никогда музыки не слышал!
Но скоро становится не до смеха. Ленка как-то сама собой оказывается у меня на коленях. Целуемся. А потом уходим к ней в камеру. И не тесно нам на девичьей шконке. И не тихо. Играла бы музыка здесь, я бы всё равно ничего не услышал.
Жарко нам. Жарко и упоительно.
Я обладаю неслыханным сокровищем, ради которого не жалко и лавку оставить, и об уважении соседей забыть. И даже грозный Данила со своими приятелями не кажутся настолько ужасными, чтобы я жалел об этом нечаянном приключении. А ещё вдруг становится безразличным вопрос, куда купец шмотки подевал. Те самые, что в Шостке на буксир грузил. Три огромных тюка. Нет их нигде. Не выбросил же? Или выбросил? Не всё ли равно?
Потому что Ленка…