Читать книгу Ржавая Хонда (сборник) - Владимир Яценко - Страница 4

Очнулся от холода. А ещё было сыро. И гадко.

Болела спина, а в глотку будто песок насыпали. Щедро насыпали. Не жалея.

В бок упиралось что-то твёрдое. Да так упиралось, что рёбра, казалось, вот-вот треснут и провалятся внутрь. Попробовал шевельнуться и легко перевернулся на спину. Сразу стало понятно, что это я на своей руке лежал: бок болел, а вот руки не чувствовал.

Не вставая, левой рукой принялся растирать онемевшую правую.

Серпов не было. Шинели тоже. Только портки и рубашка. И обувь сняли. Может, поэтому так холодно. Из-за влажного пола. На самом деле воздух вполне обычный: свежий и тёплый. Каким и положено быть воздуху погожим днём. А вот пол холодный и какой-то склизкий…

Высоко вверху, под самым потолком, — широкий проём. Сквозь него в помещение льётся небо. Нужно признать, сюда, к полу, доходит немного. Припоминаю подробности боя. Какой-то бронированный противник попался. И стилет в стружку порезал. Обидно. И глупо. Зачем хорошую вещь портить? Дурак какой-то. Но ведь я и пытался от него убежать! Не подвели инстинкты, однако. Те самые, которым нужно доверять.

А убежать — это было бы хорошо. Это хорошая идея.

Присмотрелся. Стены собраны из гладко подогнанного камня. Не залезть. И пол из камня. Чудно: зачем пол мостить? Рука наконец отзывается мерзкими покалываниями. Пытаюсь ускорить «процесс» постукиванием по камню вокруг себя: через минуту чувствую, как липко и скользко. Щели из грунта влагу вытягивают, и на полу прорастает плесень. Надеюсь, кормиться придётся не с этих «плантаций»?

— Привет, Рыжий. Очухался?

Знакомый голос!

Так и есть, кучерявый парень из лавки. Тот самый, у которого я кинжал пытался на верёвки и шанцевый инструмент обменять. А он мне какую-то историю о режике рассказал. Похоже, из-за него мои неприятности.

— Привет, Каин, — сказал я, — а где это мы?

— В тюрьме, — охотно ответил кучерявый. Глаза быстрые и какие-то чужие… чересчур смышлёные, что ли. — Отхожее место в том углу, умываются в этом. Обед недавно приносили. Твою пайку риса и воду я не тронул. Так что поспеши: умойся и поешь.

— Зачем спешить?

— Потому что, когда я проголодаюсь, — вмешивается грубый чёрный голос, — депа с два тебе что-то останется.

— Это Сула, — пояснил Каин, — нас здесь трое.

— Привет, Сула, — сказал я чёрному человеку. — А я — Рыжий. Надеюсь, мы тебя не стеснили?

Они засмеялись. Я не понял, что их так развеселило, а спрашивать не хотелось: не плачут и ладно. По совету Каина сходил в дальний угол, потом умылся. А перед пол-литровой кружкой с водой и чашкой риса вытер руки.

— Дай лепень посмотреть, — попросил Каин, кивнув на влажный ком.

Странная просьба, конечно. Я отдал ему платок и приступил к еде.

На воду, ясное дело, даже не глянул. Не я кипятил, не мне и пить. Рис — другое дело, хоть и не наш, не ковровский. Этот — белый и длинный. А у нас — серый и горошком. Может, это и есть упаднический продукт? Занятно, давно хотел попробовать. Вкусно, конечно… я поперхнулся и закашлялся: мой платок выскользнул из рук Каина, но не упал — пластиной повис в воздухе.

— Какого депа?! — прохрипел я. — Что за хрень?

— Демоверсия леталки, — сказал Каин. — Бесполезная вещь. У Пека ничего более ценного не было?

— У Пека?

— Опоздал с несознанкой, Рыжий. Как тебя Данила приложил, так ты и раскололся: в отключке сам признал, что режик у Пека взял.

Что врёт, я понял, но летающий платок интересовал больше:

— Как ты это сделал?

Вместо ответа Каин двумя пальцами ухватил платок, а свободной рукой несколько раз провёл по нему ладонью. Платок обмяк и превратился в тряпку, которой я протирал лицо и руки. Только сухую и будто выглаженную. Дела…

— А теперь обратно. Чтоб летел.

— На вольтанутого косишь? — с усмешкой спросил Каин, — Или тебя депы вместе с планетой на Дно уронили?

Он разложил у себя на ладони тряпицу и поводил по ней пальцем. Платок со щелчком распрямился и вновь завис над полом.

Я был потрясён.

— Это всего лишь заплатка для леталки, парень, — сказал из своего угла Сула. — Была бы непробивайка или печка — стоило бы дорого. А так… глупая игрушка.

— Хамелеоны тоже в цене, — поддержал его Каин. — Ты точно крепко головой ударился, если таких вещей не знаешь.

Они говорили что-то ещё. Такое же насмешливо-язвительное. Но мне было не до них. Как же так? Платок мне дали в придачу к еде и постою в обмен на гляделку, подобранную в Поле. Гляделка была с ладонь и приближала будь здоров, но уж с очень узким углом обзора. Осматриваться неудобно. Но, похоже, я сильно продешевил, если хозяин ночлежки, чтоб задушить укоры совести, подарил мне такой удивительный платок. Или он и сам не знал, что его тряпка летает.

Я потрогал летающую заплатку и поразился её прочности: плоская поверхность ткани казалась несгибаемой, как полоска стали. Осторожно придавил пальцем сверху — платок легко опустился, но ничуть не прогнулся: так и остался прямой и ровный, как лезвие меча.

— Не держит.

— Глупый одер, — сказал Сула. — У вас в селухе все такие или тебя за особенную тупость выгнали?

Но я и не думал обижаться. Летающий платок поразил моё воображение.

— Откуда ты, Рыжий? — спросил Каин.

— Из Коврова.

Они перестали улыбаться. Оба как-то выпрямились и взглянули строго.

— До Коврова четыреста километров, — зачем-то уточнил Каин.

— Кто же тебя, бродягу, подвёз? — спросил Сула.

— Никто, — сказал я, наблюдая, как платок в очередной раз взлетает. — Сам пришёл. Ногами.

Сколько бы раз я ни опускал платок до самого пола, он поднимался не выше моей шеи. Это казалось странным: откуда ему знать, где у меня шея?

— Сам? — протянул Каин. — А приятелей где взял?

— Каких ещё «приятелей»? Один я.

— И ко мне один приходил?

— Конечно, один. На кой ляд мне кто-то нужен? И кому нужен я?

— И как там у вас, в Коврове? — угрюмо спросил Сула.

— Нормально, — я не понимал перемены их настроения. — Клязьма на Север прыгнула. Давно ждали. Болото на километр поправилось. Председатель сход собирал. Очередное переселение. Только, думаю, перебрались уже. У меня полсотни отбоев дороги…

— Полсотни? — удивился Каин. — А от эсэсовцев как отмазывался?

— Эсэсовцы? Не знаю таких. Не видел.

— Заставы санитарной службы. Фильтрация ущербного генофонда.

Я пожимаю плечами. Как же у них тут всё сложно! И платки летают…

— Не видел, — повторяю, не сводя глаз с платка. — Я напрямик шёл. Может, поэтому не встретил.

— Напрямик?!

— Вы там совсем рехнулись, — мрачно заявил Сула. — Воскресенцы так реку догоняли. Торнадо все их брёвнышки раскатал. От деревни только три сваи нашли. По ним и поняли, где люди жили. И ни души. Даже трупов не осталось. В то время как раз головастики на нерест шли. Всех жмуриков поели.

— А к нам зачем, Рыжий? — спросил Каин. — Зачем в Калугу пожаловал?

— Мимо шёл. Я из Края иду. Хочу увидеть начало Тьмы.

— Дурацкая затея, — сказал Сула. — Когда депы Землю уронили, Америке трындец пришёл и вся вода слилась в один океан, который не переплыть. Тьма начинается за океаном. Точно говорю.

— Да, я слышал про такое, — сказал я. — Но что такое «америка», никто не знает.

— Теперь это совершенно неважно, — сказал Каин. — Как яйцо на сковородку бросают, видел?

— Конечно.

— Вот и представь, что тот край, что на сковородку шлёпнулся, — Америка. А мы с тобой на другом крае, в России. Поэтому мы — живые, а они все — мёртвые.

— А почему депы Америку не любили?

— Почему? — удивился Каин. — Почему это «не любили»?

— Сула сказал, что депы Землю уронили и Америке трындец. Это депы специально так устроили или случайно получилось?

— Я не думаю, что депы это сделали специально, — глухо сказал Каин.

— Конечно, специально, — отрезал Сула. — Ну и каша у вас в голове. Ни хрена не понимаете. Салаги.

— Так объясни, — попросил я.

— До упадка люди такие были — депы. Их всё время по телевизору показывали, и они учили других людей жизни. А за непослушание обещали всем геенну огненную. Только их никто не слушал. За туфтарей держали. У них своя жизнь, у народа — своя. Вот за это они нас и грохнули.

— А как это «правильно»? — поинтересовался я. — И что такое «геенна»? И телевизор?

— Правильно — это когда по понятиям, — веско ответил Сула. — Каждый был сам по себе и не хотел жить интересами общака. А геенна — это то, что творилось во время Упадка. Мне как-то говорили, сколько народу за раз полегло. Только я в эти сказки не верю: не могу себе представить столько людей сразу.

— А я слышал, что раньше ночи были…

— Ага. А ещё с неба падал снег, и по воде можно было ходить как по сухому.

Каин нахмурился:

— О том, что по воде ходили, как по суше, написано в очень древней книге. Не думаю, что это враки.

— А в твоей древней книге об Америке что-то сказано?

— Нет.

— А про снег?

Каин промолчал, а Сула засмеялся:

— Так если там про снег и Америку ничего нет, может, и не было никакой Америки?

Упоминание о древней книге отвлекло меня от удивительного платка:

— А что там есть? — спросил я. — Про что книга?

— Про то, что нас всех сделал Бог. И Он защищает меня…

— Ясно, что «сделал», — Сула уже давился смехом. — Сделал-уделал…

— Если Бог тебя защищает, как ты оказался в тюрьме? спросил я Каина.

Сула хлопнул себя по ляжкам и закашлялся.

Эхом его кашлю коротко пролаял засов.

— Сулаев, на выход, — недовольно буркнул дружинник, входя в камеру. — Чему вы тут радуетесь, уроды?

Это у меня губа дрогнула. Сколько себя помню — всегда так перед схваткой. И ничего не могу с этим уродством поделать.

…Хватаю платок за краешек и закручиваю пластиной в надзирателя. Несгибаемая ткань входит ему в горло. Дружинник хрипит, хватается за шею, оседает. Я к его поясу: дубинка у него там подвешена. На специальной такой застёжке. Легко снимается… и тут же к дверям. Так и есть: второй дружинник подбегает. А я на корточках. У самых его ног. Сперва по коленям, а как он повалился ничком — по затылку и в висок. Только третий удар был лишним — замер он. И больше не шевелился.

Первым делом — обувь! Хорошие берцы. Высокие, крепкие. На литой упругой подошве. Я таких и не видел никогда. А эти двое, что надо мной потешались, на одно лицо стали: белые, глаза выкачены и как неживые.

— Чего застыли? — весело кричу. — В коридоре гляньте, может, там ещё кто-то есть. Нам одной пары ботинок не хватает.

Ага, «глянули» они, как же… стоят статуями, не шевелятся. Только мне так даже спокойнее. Деп их разберёт, что они в коридоре будут делать. А вдруг дверь прикроют и засов на место вернут?

Обулся и даже зажмурился от удовольствия — ух, как ногам тепло и сухо! Носки и ботинки надзирателем согреты. Хорошо!

— Ты бы тоже обулся, — Каину говорю.

Не слышит он меня. Смотрит на дружинников и губами шевелит, будто разговаривает.

Тогда я сам снял со второго покойника ботинки. Потом подумал и бушлаты тоже с них поснимал. И часы. А ещё в карманах штанов пошарил. Только пусто там, ничего не было. Одну куртку на себя надел, а во вторую обувь завернул, пояса, дубинки. Хорошие вещи. Знатный обмен. Вот только бушлат тесноват, в подмышках давит, движения сковывает. Зато обувка точно по ноге! Ичиги давно нужно было выбросить. А серпа — тяжёлые и быстро тупятся. Серпа, нож и стилет против двух дубинок с поясами?

Невыгодно! В Поле без режущего пропадёшь… Не беда! Второй бушлат на что-нибудь путёвое на рынке обменяю… и тут я о платке вспомнил. Вот ведь голова садовая! Чуть было не забыл такую видную вещицу. Склонился над жмуриком, которому горло перерезал, и передумал: платок был в крови. Не просто выпачкан — залит чёрно-красной пузырящейся слизью, которая не высохнет и до третьего отбоя. Не захотелось мне пачкаться. Я же во всём чистом, новеньком.

Тогда я вместо платка посуду прихватил. Водой из кружки чашку сполоснул да на приятелей цыкнул:

— Пошли, что ли? Или тут остаётесь?

— Это что же? Выходит, мы надзирателей грохнули? — заскулил Каин. — При побеге?

— Одного прирезали, факт! — кивнул Сула. — А второго дубинкой заквасили. Валить надо. Никто не поверит, что фазан сам справился.

— Куда валить? — запричитал Каин. — Давайте посмотрим, вдруг живые они.

— Бежим к Переходу, — сказал Сула. — Больше некуда. Я слышал, его иногда включают. Если повезёт, сразу у депа на куличках окажемся.

— А что такое «переход»? — спросил я. — Нет. Я, конечно, знаю, что это когда стоишь в одном городе, а потом сразу оказываешься в другом. Но как эта штука работает?

— Это недалеко, — махнул рукой Сула. — Пошли покажу. Они нарочно тюрьму рядом со станцией сделали, чтобы зэками было легче обмениваться.

Он первым вышел из камеры.

Я, конечно, со своим узлом не замешкался. Каин зашлёпал следом…

* * *

Сперва двигались узкими ходами, потом коридоры стали шире. Сула держался уверенно, но осторожно. Задерживаясь на «перекрёстках» и перед дверьми, он подолгу прислушивался, прежде чем тронуться с места.

Дважды чудом разминулись со спешащими по своим делам людьми. Один раз долго стояли, пропуская длинную вереницу тачек с зерном. Грузчики были молчаливы и злы. Мне показалось, что кто-то из них нас заметил, но тревогу не подняли, и мы прошли дальше.

Через час с четвертью оказались в просторном помещении. Странное освещение делало лица серыми. Только я и на солнце не назвал бы своих спутников розовыми, так что, возможно, в их бледности виноваты не только светильники. Вдоль стены тянулся ряд круглых проёмов, забранных огромными, в мой рост, лепестками. Один из проёмов был открыт.

— Везёт дуракам! — с непонятной интонацией сказал Сула и побежал к открытому входу.

Я не решился отставать. Судя по шлёпанью босых ног за спиной, Каину наше общество тоже пока не надоело.

Едва мы оказались внутри, как «лепестки» дрогнули и с шорохом трущегося металла развернулись, отрезав нас от зала. Сула радостно воскликнул: «Деп подери! Работает!»

С тем же шуршанием лепестки сложились обратно. Только теперь нам открылся другой зал. Это я по противоположной стене понял: на ней была другая вязь выписана. И на фанерном щите буквы были другими.

Сула немедленно вышел, а я осторожно выглянул. Его тёмная фигура уже расплывалась на фоне ослепительного выхода. Каин нетерпеливо толкнул меня в спину, и я сделал шаг через высокий порог.

— Ты тоже ничего не почувствовал? — спросил я, крепче прижимая к груди узел.

Каин, не глядя на меня, буркнул: «Дай пройти» — и пошлёпал к выходу.